Камертон (сборник) - Валерий Петков

Город был странной смесью из уцелевших немецких построек, пустых прогалин от разбомблённых домов и и типовых пятиэтажных железобетонных бараков. Идти было некуда.

Пару раз свозили на уборку картошки и капусты тех, кого смогли отловить. Едва набрали человек двадцать.

Курсы были предоставлены сами себе.

Напротив КПП части была баня. Сержанты переодевались в комбинезоны, клали на плечо длинную лестницу, в каждый пролёт влезал один воин, старший группы рапортовал, что личный состав следует в распоряжение зама по тылу. Миновали благополучно дежурного, оставляли лестницу у входа и устраивались пить пиво.

В углу был неприметный закуток и окошко, где продавали веники в выходные дни. Здесь можно было наслаждаться чудесным берёзовым ароматом и мирно попивать отличное пивко.

– Сдается мне, господа, что это настоящий баварский «кюммель»! – втягивал воздух носом бывший студент физтеха, умница и балагур Витя Васильев.

– «Полегче насчет гусиных шкварок, – сказал больной «раком желудка», – нет ничего лучше гусиных шкварок!» – цитировал Коля Редькин, знавший наизусть «Похождения Швейка».

Потом они возвращались, ставили лестницу на место до следующего раза. Поскольку дежурные по части менялись регулярно, то и ходоки систематически баловались пивком. Светлым, весёлым и искристым, как новая жизнь после дембеля.

Кого-то привлекли к оформлению наглядной агитации, кто-то при штабе околачивался – кому что нравилось.

Молдаванин Вася Яворив подрядился отливать из бетона многочисленные ордена, которыми награждена была часть. Их собирались водрузить возле трибуны комсостава, на плацу, там, где проходили парады и разводы караула. Дело было хлопотное, ответственное, под строгим присмотром начальства, и над ним трудилась от нечего делать целая бригада из восьми человек.

Григорию нравилась тишина библиотеки и хорошая подборка книг.

Некоторые делали задания для офицеров, обучающихся в академиях, выполняли контрольные по математике, теоретической механике, рисовали большущие листы – исторические сражения Александра Македонского, генералиссимуса Суворова и других видных полководцев.

Григорий написал за неделю для майора Ясюка реферат на тему «Общий рынок – этапы формирования и распада».

В ту ночь ему снился гуталин. Он тёк чёрной рекой, приятно пах необычным снадобьем. Григорий фыркал, плескался неторопливо в его жирной, густой, медленной неге и удивлялся – откуда у гуталина такой аромат и обволакивающая мягкость?

Он приписал этот сон тесной немецкой казарме, плохо проветренному помещению и обычным ветрам, пускаемым во сне утомлённым за день личным составом. Но благовоние ещё долго не отпускало, преследовало его, перебивая резкие служебные запахи.

Вдруг среди дня курсантов построили в две шеренги и повели в гарнизонный клуб. Там они рассчитались на первый-второй.

– Первая шеренга будет петь первым голосом, соответственно вторая – вторым, – радостно сообщил сержант-сверхсрочник. – Вы поступаете в полное распоряжение начальника клуба, майора Ежова.

Так Григорий узнал, что обладает вторым голосом. Это было большим потрясением для него!

На сцене стояли ступеньки, хор взгромоздился на них в два ряда.

Литературно-музыкальная композиция называлась незатейливо – «В братской семье народов – едины».

Задача была простой, как мычание: вступать по знаку из-за кулис, и на этом фоне пойдут задушевные стихи в исполнении детишек комсостава части и участников литературного кружка «Залп».

Раздали слова. Вторым голосам было лучше, потому что листочки с текстом прикрепили к спинам первых голосов комсомольскими значками. Начинать пение должны были вторые голоса, а первые – подхватывать, потому что слов они тоже не знали, а петь с листа – не разрешили.

Концерт должен был состояться вечером.

Прорепетировали несколько раз, получилось вроде бы неплохо. Ответственные за мероприятие вдохновились и отпустили всех пообедать.

Кто-то потопал в часть, Григорий спустился в буфет. Поел беляшей, перемигнулся с разбитной «подавальщицей», как её называли, и тихонько попил пивка. Беляши были сочные, ещё теплые. Время пролетело приятно и незаметно.

Надо сказать, что пиво в тех местах – отменное, завод, ещё немецкий, был сделан на совесть и продукцию выдавал качественную. Хорошую организацию трудно испортить, на это надо очень много сил и времени.

Григория слегка сморило, а тут уж и хор на сцену пригласили.

Встали участники хора. Занавес открылся. Пошло всё своим чередом. Дебютную песню одолели сносно, приободрились, появились робкие улыбки.

Занавес то открывался, то закрывался. Григория стало сильно клонить в сон, после пивка, в тепле, потянуло прилечь прямо здесь, в кулисах. Он с большим трудом преодолевал искушение.

До антракта оставалась одна «ария». Вступил баянист, вышла маленькая девочка с огромными белыми бантами. На фоне песни «Едут новосёлы» она должна была прочитать стихотворение.

Баянист заиграл очень тихо. Возникла пауза, очевидно, девочка испугалась большого зала. Строем привели всех свободных от службы, зал был заполнен битком. Солдаты цинично разглядывали и давали нелицеприятные характеристики всему происходящему на сцене и тем, кто там находился.

Было неприятно видеть их морды со сцены.

Бо’льшая же часть – спала, сидя в креслах, перекрестив руки на груди, откинув головы назад, раскрыв рты, как приспособления для ловли насекомых.

Пахло кирзой и гуталином, как известно, тоже изобретённого немцами и замешанным на пиве и уксусе.

Вдруг издалека, словно это было не с ним, встряхивая оцепенение мягкой пивной анестезии, не узнавая себя, вступил – Григорий:

Родины просторы, горы и долины,В серебро одетый зимний лес грустит.Едут новосёлы по земле целинной,Песня молодая далеко летит.

Девочка в ужасе закрыла лицо ладошками, заплакала и убежала. Баянист сдвинул меха. Оглянулся, ничего не понял и вновь заиграл. Хор посмотрел в кулисы, увидел гнев в глазах майора Ежова и выполнил команду «равнение налево» – на меня.

Григорий стал раскланиваться. В зале раздались жидкие аплодисменты, потом они превратились в бурную овацию и ураганный смех.

Занавес задвинули, объявили антракт, Григория с позором сдёрнули со второй ступеньки. Майор Ежов пообещал отправить его утром на гауптвахту.

Кстати, слово это тоже немецкое, означает – главный караул, помещение для содержания военнослужащих под стражей.

Григорий сидел в зале, строил рожи несчастным хоровикам, ему завидовали остальные и мучились ещё одно отделение. Даже показалось в какой-то момент, что отсутствие его окрепшего второго голоса плохо сказалось на общем звучании хора. Такие нахальные мысли лезли в его голову.

Впрочем, вряд ли бы он настаивал, слуха не было и не прибавилось.

Это как красота – она либо есть, либо её нет!

А всё началось со сна в бывшей немецкой казарме и немецкого же светлого пива, которое он трепетно полюбил и мнение своё не меняет по сей день.

Он с наслаждением пьёт пенную радость и видит угрюмые монастырские стены. Монахов с круглыми лакированными тонзурами на макушках, колдующих в пивоварне, и кто-то произносит: «Сохрани, Господи, солод и хмель!»…

Недавно он надумал залезть в поисковик и нашёл: «Если вам приснился гуталин или вы пользовались гуталином – значит, вас подстерегает неожиданное событие, которое полностью изменит ваши планы».

С тех пор он окончательно зауважал хоровое пение, любит его слушать, и телевизор на другие каналы не переключает.

Он достаёт из холодильника бутылочку светлого, вглядывается в лица певцов, пытается представить их жизнь и строит догадки – как они там оказались?

Особенно те, что стоят повыше – вторые голоса…

Иногда поёт сам. Только когда дома, да и то, если один и с бокальчиком нашего, настоящего, светлого – баварского «кюммеля».

Постскриптум.

Автор знает, что «кюммель» не пиво, а крепкая настойка, но отдаёт дань уважения герою рассказа «о солдатчине».

Гвозди

Сны стали навещать редко. На фоне сильной усталости, постоянной ломоты в плечах и всегда – под утро. Сон, не приносящий отдохновения. И повторяется один и тот же…

Возникает огромное существо, как большой кит. Не спит – никогда. Пыхтит, почёсывается обо что-то крепкое, ворочается. И постоянно всасывает в своё нутро огромные объёмы. Воды? Предметов? Всего, что вокруг? Процеживает их, равнодушно и быстро переваривает. И вновь – пасть ворот раззявит. Старый, замшелый. Только светлее там, где должно быть брюхо, а с других сторон – рыжий, помятый, как старые грузовики на свалке.

Потом с одной стороны вываливается из него – фурами, не разглядеть – что, а с другой – в отстойники, во вторичную переработку испражняется нутро. Отвратительно, физиологично.