Камертон (сборник) - Валерий Петков

Они это понимают, относятся к остальным снисходительно, а с начальством подобострастны. Тонкие психологи.

Зачем «кусать грудь кормилицы», как говорит старшина самовольщикам перед отправкой на гауптвахту.

Таково свойство любого прилипалы.

Удивительным образом они везде и… нигде! И не в казарме, и не на службе, но полная иллюзия, что они в нескольких местах сразу. Эффект присутствия именно там, где надо быть, но в это же самое время, в разгар белого дня они могут спать в казарме, якобы вернулись с полигона, или участвовали в поимке нарушителя.

Они быстро привыкают к такой жизни и службе. Становятся белее лицом, появляется лёгкая задумчивость во взгляде, отрешённость. Мол, не трогайте меня зря! Вы же видите, товарищ боец, или там – младший командир, что у меня особая задача! Вот и идите себе, занимайтесь по распорядку!

Полное, неприкрытое презрение к «бойцам».

В эту касту попадают странные люди. Например – солист балета. Зачем его вообще призвали в строевую часть? И куда его? Какое его место «в боевом строю» товарищей по службе? Солист балета – гений талии! В каптенармусы разве что, портянки и кальсоны после бани считать-выдавать.

И вот он идёт, гимнастёрочку под ремнём разгоняет, ступни вразлёт! Счас как вдарит антраша, взлетит под крышу штаба!

И вся часть – авансцена перед ним. Ух ты!

Был такой. С фамилией Квашин. Спрашиваю в бане – город Квашингтон не в честь тебя назвали? В шутку, конечно. Обиделся, подлец, стал куцые портянки подсовывать на обмен, мозоли замучили. Пока за грудки не взял, не встряхнул чувствительно его сложную внутреннюю организацию, так бы и продолжал он свою тихую партизанщину.

Денис Вавнюк – обычный блатной, должен был остаться в родном Копейске, но что-то там не «срослось», и всё, что смогли сделать для него – выправить документы и «легенду» на квалификацию киномеханика.

По совместительству – помнач клуба.

Военный посёлок одноэтажный, казармы старые, для Первой Конной были построены.

В них снимали фильм «Моабитская тетрадь» – концлагерь, в котором замучили татарского поэта Мусу Джалиля. Нас на полигон вывезли на три дня, пока фашистские изуверы его истязали перед камерой. Некоторых наших бойцов взяли в массовку. Рыжие и наглые эсэсовцев изображали, охрану.

Неспешно ковырялся на огороженной площадке рядом с частью доблестный стройбат, возводил новый городок. В старом скоблили кривобокие деревянные полы и гоняли на кухне полчища старозаветных крыс с седыми мордами.

Раньше всего были построены боксы для техники, спортзал, клуб и пятиэтажка для офицеров. Она называлась – «пентагон». Туда тоже было непросто попасть. И не каждому удавалось.

Неоконченные новые казармы, техклассы белели силикатными стенами и за полтора года моей службы в линейной части не очень-то подросли, стали серыми и скучными на вид. Могучая трава забвения поднялась былинной преградой внутри пустых коробок.

Зима. В клубе установили ёлку. Меня назначили Дедом Морозом. Освободили от работы по обслуживанию техники в парке на целую неделю.

Библиотекарь Зинаида, жена подполковника Голосуева, нач. ПО части, сшила красную «шубу» из старой скатерти президиума, шапку, оторочила ватой. Лаком для волос всё это плотно задымила. Экипировала по полной программе, включая валенки, рукавицы и мешок с призами для лотереи.

После торжественной части и поздравлений отцов-командиров предполагалось убрать стулья, а дальше – мой выход с праздничными репризами, незатейливый конферанс.

Весь вечер на манеже! Спешите видеть!

В боксах шустрые бойцы обнаружили ёмкости для дегазации и дезактивации после прохождения по заражённой местности. Две большие банки аэрозольного вида, примерно литра по два. Каждую надо было растворять в трёх тоннах чистой воды и этим раствором технику обрабатывать. Ёмкость, что с красной крышкой, категорически нельзя было трогать, а вот с чёрной крышкой надо было около кнопки для пуска аккуратно проковырять гвоздиком, стравить воздух. После этого пролить через коробку противогаза с активированным углём.

Называлась эта прозрачная жидкость почему-то – «гомэра». Никто не знал «геникологию» этого странного слова, но название сразу приклеилось, как несмываемая этикетка к бутылке.

В военторге части продавался румынский сироп нескольких видов. Бутылки красивые, матовые, будто только что запотелые, из погреба достали, с крутыми плечиками. Трети бутылки хватало на пол-литра «гомэры», чтобы придать напитку вкусовой букет и тонкий аромат.

Валило с ног неплохо, но самое главное – абсолютно не было запаха! Только блеск в глазах выдавал. Стеклянный, застывший, нездешний.

И вот в тумбочках появились красивые бутылки, якобы к чаю, чтобы вкусней было ужинать. Доппаёк – так «в легале» окрестили.

Прапорщики внутренним, обострённым чутьем, выработанным годами общения с подчинёнными, понимали – что-то такое складывает личный состав! Очень все смирные, исполнительные, ходят-козыряют, – даже приторно-вежливые не могли их разубедить! Да и не может быть Новый год праздником победившей трезвости. Но – увы, конспирация была без проколов.

Вся эта подпольная возня с «коктейлями» была вскрыта много позже, случайно, начхимом полка майором Анцисом Грандансом, невероятной силы человеком.

Но это – другая история.

Как-то в этой предновогодней суете забыли про Снегурочку. Спохватились перед самым началом концерта, часа за два-три.

Жёны офицеров отказались наотрез, боясь будущих пересудов. В маленьком военном городке все на виду, и так опрометчиво рисковать репутацией никто не хотел. Некоторым же должность и звание мужа не позволяли скакать на потребу личного состава.

К капитану Гудыме, командиру восьмой роты, приехала погостить племянница из Запорижжя. Есть Париж, а есть – За-Парижье. Вот оттуда она и приехала.

Как-то скоренько её и сосватали мне в помощницы.

Звали её – Эмма. Тощенькая, чёрная, смазливенькая и вертлявая. Умела играть на аккордеоне. Исчезала за ним полностью, только макушка торчала из-за мехов.

Не сказать, что она мне уж очень, в смысле внешности, но тут было не до особых претензий.

Хотя глаза, конечно, притягивали. Большие, тёмно-карие, бархатистые, в лёгкой влаге, широко раскрытые. Просто – искушение на тоненьких ножках, да и только!

Впрочем, не до лирики было. В комнате Вавнюка переоделись, попа об попу потолкались. Я отвернулся, она накрасилась в меру.

«Вдвоём легче отбиться от этого «мероприятия», – подумал я в жаркой атласной «шубе», старясь не забыть мешок.

Особых видов на Эмму я не имел, можно сказать – воспринял как коллегу. Хотя допускал игривые мыслишки, подзабыв в казарменных условиях самую незатейливую женскую ласку.

Как философски выражался наш старшина – «Хрен глаз не имеет! Природа!»

И вот настал наш час. Я до выхода волновался, сильно потел, но как только вышли в зал, зрители взревели – я сразу успокоился.

И так это мы с ней лихо завертели народ, закружились в танце. Вижу по морде замполита – всё идет нормально.

Личный состав обветренные на полигоне хари накалил докрасна «гомэрой». Со стороны казалось, что бродят люди в парадной форме, предварительно обдолбанные, а прапорщики шныряют между ними, с ног сбились, добросовестно перенюхали-перетрясли всё подряд, но ничего понять не могут – где же источник этой «косой» небывальщины, подрывающей боеготовность?

И меня угостили немного. Улучили момент. Пьяный человек добрее до какого-то момента.

Потом началась самодеятельность. Мы объявляли номера. Я в кулисах ещё пригубил слегка «малиновой гомэры». Весело стало. Стою, смеюсь и начинаю понимать неожиданно – почему такое название! Тянет всё время громко хохотать! Очень кто-то тонко этот момент прочувствовал, прежде чем название озвучил и пошло оно навсегда в народ.

И ещё громче от такой пронзительной мысли ржать начал!

Хорошо, что праздник, а так бы странно всё это выглядело. Стоит молодой мужик – и ржёт! Беспредметно, а потому особенно заразительно.

А со всех сторон – ржачка накатывает волнами, несётся лавиной на сцену, нам навстречу, могучим горным эхом возвращается и самих же – опрокидывает.

Завораживающее зрелище всеобщей, разухабистой весёлости.

Эмма похихикала, смущение слегка обозначила, тоже пригубила глоточек и уже перестала казаться угловатой худышкой. Словно мы раньше в глаза друг другу пристально смотрели, а теперь повернулись и смотрим вместе в одну сторону.

Потеплело внутри, оттаяло по-доброму. Захотелось её защитить и сберечь от кодлы пьяных военных.

После концерта началась беспроигрышная лотерея и танцы.

Мы с Эммой пошли из закулисья переодеваться.

Вернулись в комнатку, а там – мрак. То ли лампочка перегорела, то ли в сети электрические бревно «приплыло» и коротнуло где-то.

Коридор пустой, все на первом этаже беснуются. Дверь приоткрыли, не очень-то стесняемся. Я – особенно.