Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов

что славяне могли принять это слово практически без изменений. А город Псков взял имя реки, в устье которой он возник. Это бывает часто. Любопытно, что Псков — один из немногих городов в этом крае, имеющий такое древнее дославянское происхождение названия. Но даже значительная часть славянских наименований требует разъяснений, так как их форма является на первый взгляд совершенно неясной. Вот, например, здесь, на водоразделе, — деревня Крени. Что вы можете сказать об этом слове?

— Я знаю, — оживился Костя Соколов, — здесь, наверное, ходили парусные корабли новгородцев. А ветер там боковой, и их кренило! Вот помню, шли мы раз по Клязьминскому водохранилищу на яхте звездного класса курсом крутой бейдевинд, а тут из-под моста как хватанет ветер — нас так накренило, чуть парусом на воду не положило. Я кричу: «Острее к ветру!..»

— Да подожди ты со своими яхтами, — перебила Алена, — а что, Александр Сергеевич, может, Костя прав? Может, там были какие-нибудь постоянные ветры?

— Нет, конечно! Какие же на маленькой извилистой речке или небольшом лесном озерке могут быть парусные корабли? А кругом еще непроходимые леса… Слово «крени» мы нашли в словаре Даля. Сначала нас постигла неудача: «крени — сани, дровни, салазки», так сказать, обычная деревенская утварь. Но тут же рядом — «крень». Одно значение — «полоз», ну это понятно, а второе: «крень, на Севере, — фальшкиль, или подбойный брус, подбиваемый под днище судна для переволакивания его через льдины, торосы». Вот где разгадка! Новгородцы ведь могли привезти это слово с Севера и дать название деревне, где подбивали крени к их судам.

— Я думала, что суда переволакивали на катках. Нас так по истории учили, — сказала Маша.

— А вот представьте: от деревни в сторону озера с наклоном тянется неширокая просека в лиственном лесу. Почва глинистая, в лесу сумрачно, сыро. Если под легкие новгородские ушкуи подбить крени, то они покатятся к озеру как санки. Если это так, то мы сможем убежденно говорить не только о месте волока, но и о способе переволакивания судов, технологии, так сказать.

— Теперь понятно. — Молчавший до этого времени Коля повернулся к Александру Сергеевичу: — Я вот все думал: ну зачем лезть в эту глушь, рисковать на ильменской волне, мокнуть под дождем, если можно взять карту, словари и быстренько определить: где был волок, а где его не было. Оказывается, все надо проверить.

— Вот этим-то и отличается работа нашей экспедиции от исследований тех историков, которые устанавливали места Ледового побоища в тиши кабинетов, обложившись картами, книгами, словарями! Конечно, без этого нельзя, но кто мне ответит, почему вот здесь деревня под названием Переволока, а волок здесь куда-либо принципиально исключен.

Мы все уткнулись в карту. Предположения были самые различные, порой прямо фантастические. А на месте все оказалось совсем просто.

…Три дня протаскивали байдарки между камнями. Огромная моренная гряда преградила путь реке, камни лежали так плотно и были такие огромные, что вода практически растекалась где-то в нижнем слое. Иногда лишь она с шумом вырывалась, образуя бурную стремнину, и мы облегченно вздыхали: здесь можно провести байдарки. Изнурительная многочасовая работа притупила интерес к основной цели путешествия. Вокруг полное безлюдье. Оно и понятно — что здесь делать нормальному человеку? Кончился хлеб. К вечеру показалась более или менее нормальная вода, встали на ночлег. Утром впереди, на высоком берегу, обозначились дома деревни. За хлебом послали Костю. Вскоре он вернулся и односложно произнес:

— Переволока…

А ведь мы о ней совсем забыли! Три дня мы были уверены, что сбились с пути, что не могли новгородцы проводить свои ушкуи через эти валуны. Оказывается — не сбились. Переволока стоит во главе длинного порога, через который суда переволакивали. Как все просто, когда испытаешь это на себе!

— Александр Сергеевич, а что, если мы встретим какое-нибудь непонятное название — в Москву звонить будем? — спросила Маша.

— Зачем же, я взял словарь Даля, все четыре тома.

— Так вот почему у вас такой рюкзак, — засмеялся Костя, — даже я чуть не надорвался, пока к палатке нес!

— Все это хорошо, — задумчиво сказал Слава, — но неужели не осталось каких-нибудь вещественных, что ли, следов…

— Непременно должны быть, — ответил Александр Сергеевич, — ну, скажем, курганы, городища. Как правило, они располагаются вдоль водных дорог. Городища — это крепости, контролировавшие передвижения по древним путям, а курганы находятся там, где прежде были битвы и погибало много людей либо на месте старых поселений. А селения как раз чаще всего располагались вдоль транспортной водной артерии, так же как и много позже, когда появились сухопутные дороги.

Несколько лет назад мне довелось пройти вот таким водным путем, — продолжал Александр Сергеевич, — упоминания о нем обнаружили мы в старинных русских летописях. Назывался он «Серегерский путь» и соединял озеро Селигер с Ильменем…

— Серегерский? — уточнила Таня.

— Да, именно Серегерский, — ответил Александр Сергеевич. — Дело в том, что в летописных источниках часто встречаются разные формы имени озера: Селегер, Селгер, Серьгерь, Селигирь, Серегерь… Отсюда и название древнего водного пути. В самом начале, еще на Селигере, стоит Молвотицкое городище, охранявшее исток Щеберехи, которая извилистой протокой терялась в камышах. Маршрут оказался сложнейший: пороги, завалы, комары. Река спускалась по Онежско-Валдайскому уступу с перепадом высот почти двести метров. Батый, который со своим войском пытался с помощью этого пути проникнуть к Новгороду, как сказано в летописи, «Стопы свои назад обратиша», то есть повернул с полдороги назад.

Самым трудным участком для нас оказались Ревенецкие горы, где падение воды достигало трех-пяти метров на километр. Сплошные завалы, подмытые берега… И вдруг — на самом берегу курган, разрезанный пополам оползнем. Вот это находка! Произвели зачистку слоя пепла, в котором обнаружилось множество черепков керамики, по орнаменту которой и составу глины археологи определяют время захоронений, а стало быть — как давно здесь селились люди.

…Костер догорал. Ребята сидели на бревнах, смотрели на малиновые мерцающие угли. Каждый представлял себе дикие реки северо-запада — ведь вскоре предстояло углубиться в такую же глушь. И действительно, были потом и пороги на Ситне, лавы на Плюссе, плотины на Люте, но эта ночь у костра как бы мобилизовала, морально подготовила к предстоящим