Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

без чрезмерного давления, либо… Выбирайте места, недоступные всеобщему обозрению.

Это она намекает на парочку синяков с давно канувшего в прошлое занятия? Да, я увлекся, признаю. Только не хозяйкой веселого дома, а исследованиями. Практически научными: захотелось добраться до той Магдалины, которая чувствует, а не работает. Возможно, мне это как раз удалось, если получаю напоминания до сих пор. Получаю и удивляюсь, потому что уже сам себе не могу объяснить, ради чего старался. Но тогда… Тогда все казалось исключительно важным и необходимым.

Поток свежего воздуха обжег живот. А, от меня отодвинулись. Ну и ладно.

– Ваше время истекло, юноша.

Натренированное тело скользнуло по простыням к краю кровати, завернулось в халат и, заученно покачивая бедрами, удалилось. Лицо, конечно, тоже присутствовало, но оно не входило в комплект той сеньоры Байас, которая проводила время со мной. Никаких поцелуев – таково главное правило, а значит, зачем смотреть друг другу в глаза?

За пределами комнаты личных свиданий «Каса Магдалина» нисколько не отличается от любого офиса: чистота, аккуратность, строгость, даже чопорность во всем, от меблировки и цвета стен до костюмов менеджеров, дежурящих в холле.

– Мистер Дюпон!

Вот и эта девочка выглядит, как банковский клерк. То есть, скучно.

– Да?

– Это было последнее оплаченное посещение. Желаете продлить абонемент?

Интересно, за чей счет? После «строительного» подарка нет смысла даже заговаривать с сенатором об услугах Магдалины. У меня ведь есть все для того, чтобы теперь получать желаемое гораздо более естественным для молодого человека путем, не так ли?

– Я подумаю над этим.

Дежурная улыбка. Легкое разочарование во взгляде. Конечно, немедленный и положительный ответ порадовал бы девицу куда больше, чем туманное обещание. Нет уж, дорогуша, ищи способ получить премию за другого клиента. Я пас.

Вдоль всей длинной уличной стены натянут холщовый тент, защищающий окна владений Байас, а заодно и прохожих от яркого солнца, и он всегда приходится очень кстати, если нужно кого-то подождать. Жаль только, напитки здесь не подают.

– Ты снова поторопился?

– А ты снова растягивал удовольствие?

Хэнк скромно и загадочно улыбнулся.

Он всякий раз задерживался дольше меня, даже если я нарочно старался медлить. Как признавался сам, из уважения к чужому труду. Но думается, его просто сами девушки не отпускали.

– Расслабился?

– Потом будет видно.

Пластиковая обивка салона встретила нас привычной волной специфического аромата, поначалу вызывавшего чуть ли не тошноту и довольно прочно въедающегося в одежду, кожу и волосы. Но в этом и состоит особый шик: нести на себе запах богатства. На зависть всем.

– Это был последний раз.

Не знаю, зачем сказал. Прозвучало то ли печально, то ли жалобно, и Хэнк констатировал:

– Последнее время у тебя все… последнее.

– Так получается.

Кажется, что песчинки в стеклянных колбах, отмеряющие мою жизнь, почти все благополучно скатились вниз. Осталась какая-то мелочь, и только. А когда она тоже доберется до узкой перемычки, настанет… Момент перевернуть часы?

– Она попрощалась?

– На свой манер, наверное. Сказала, что моё время истекло.

Хэнк усмехнулся:

– И с Магдалиной успел поссориться?

– Я не обижал её. Ни разу.

– Верю. Но хоть однажды делал что-нибудь обратное?

– Ты о чем?

Спортивный «родстер» вырулил на камино Анилья, и ход машины сразу стал гораздо мощнее.

– Разве тебя не учили обращаться с женщинами? Нельзя только брать, нужно и отдавать. Иногда.

– Ей и так отдали достаточно сенаторских денег. Наверное, даже с премиальными.

– Эх…

Несколько минут он молчал, следя за дорогой и показаниями приборов, чтобы удостовериться в переходе двигателя на магнитный режим.

– Ты не пробовал забывать, что сеньора работает? Не пытался посмотреть на неё просто как на красивую, умную, талантливую…

– Шлюху.

– Фрэнк!

– Она ведь шлюха. Да, нужное дело, не спорю. Щедро оплачиваемое. Но оно не из тех, что допускаются к упоминанию в приличном обществе.

– Конечно, ты прав. Со своей точки зрения.

– А с твоей?

Глядя на Хэнка в профиль, невозможно точно определить выражение лица. Особенно в такие минуты, когда все черты замирают.

– Я уважаю женщин.

– Всех подряд?

– Да.

А я вот – нет. Может быть, потому что мою маму тоже можно отчасти назвать…

– Они дарят нам жизнь во всем её великолепии.

– Однажды.

– Ошибаешься. Сначала впервые, а потом – бесконечно. До самой смерти.

Романтик. А может, на него просто пагубно подействовала юность, проведенная с выводком сестер. Или же…

– Ты что, влюбился?

Улыбается. Уголком рта.

– Не обязательно влюбляться в человека, чтобы любить весь мир.

У меня так не получается. И наверное, не получится никогда.

– Тебя подвезти к самому дому?

– Не обязательно. Лучше пройдусь от ворот.

– Как хочешь. - «Родстер» остановился у пограничного столба между имениями. - Жаль, что все это подпортило тебе настроение. Правда, жаль.

Речной песок тонко захрустел под ногами, когда я выбрался из машины.

– Ничего, так все равно должно было произойти.

– Фрэнк!

– Что ещё?

– Я собирался подождать до праздника, но… - Он протянул мне маленькую лакированную коробочку. – Лучше подарю сейчас. Вдруг это принесет тебе удачу пораньше?

Медальон на черном бархате: человечек в окружении латинской надписи.

– Твой святой. На счастье.

Счастье, тоже мне! Безумец[6], все отдававший людям – какой пример можно с него взять? Но вещица дорогая. И явно сделана на заказ.

– Давно придумал?

– В нашей семье есть такой обычай: на день совершеннолетия передавать опеку от родителей ангелу или святому. Они справляются не хуже родственников.

Я тоже улыбнулся. По крайней мере, попробовал.

– Спасибо.

– Увидимся!

Хэнк всегда спешит, потому что везде и всюду кому-то нужен. Но никогда не уходит раньше, чем удостоверится, что его душеспасительные послания добрались до места назначения. А мне и вправду стало легче. Немного.

Медальон показался холодным только в первый миг соприкосновения с кожей, а потом уже вовсе не ощущался на теле, как будто стал с ней одним целым. Наверное, он и со стороны смотрелся хорошо, но я застегнул пуговицу рубашки, пряча изображение святого от чужих глаз.

Имение сенатора кишмя кишит прислугой и охраной лишь в те мгновения, когда сам хозяин находится дома, а в остальное время огромный парк выглядит совершенно безлюдным и почти диким, особенно если пройти напрямик, мимо меланхоличных игуан, а не держаться главной аллеи. Свежая сочная трава не слишком хорошо сочетается с обувью? Ну и пусть. Почистят. Надо же лентяям отрабатывать жалованье, на которое сеньор Линкольн, прямо скажем, не скупится? Плохо только, что ноги сами собой выходят на привычный маршрут.

– Братик!

Пузатая мелочь полюбила эту беседку ровно с начала моих каникул и словно нарочно располагалась под ажурными сводами именно в те