Настоящее имя - Даниил Корецкий

— Все.

— Тогда вали отсюда.

Маз пошел допивать свое пиво, а Савик, проклиная все на свете, побрел прочь от «Миранды».

В эту ночь Савик спал плохо, потел и ворочался. Когда удавалось забыться на некоторое время, он видел полчища голых баб с отвисающими безобразными грудями без сосков, такие изжелта-белые мешки, и ничего на них нету, как слепые. Еще он видел чей-то рот с медленно отваливающейся нижней челюстью, и бездонную пустоту за ней, которая затягивала его с неудержимой силой. Мать Савика лежала в соседней комнате и несколько раз слышала, как он вставал, чтобы попить на кухне воды. «Небось пережрал вчера? — ворчала она наутро. — Вон лицо-то избитое все…» Савик отмалчивался.

Весь день он просидел дома, уткнувшись в телевизор.

Его мозг напоминал проигрыватель с заевшей пластинкой. Савик непрестанно думал о том, что случилось вчера в палатке у Глеба, снова и снова прокручивая в голове цепочку событий: вот он вертит ручку, шипение, цифра «8» уплыла за пределы окошка, появилась семерка, Глеб с вытаращенными глазами сползает на пол… красноватое пятно под скулой и кончик какой-то хреновины, торчащий из середины… А потом — чистая гладкая кожа, ничего нет. Пусто… Но не привиделось же ему это все! Тем более, что Глеб так и остался мертвым…

Савик сильно подозревал, что все дело в этой чертовой ручке. Шпионская какая-нибудь дрянь… Откуда она там взялась? Хотя… Целый автобус каких-то крутых взорвали, у тех что угодно быть могло!

По всем правилам, ручку следовало уничтожить — тогда концы уйдут в воду. Но ему не хотелось этого делать. Целый день он опасливо крутил её так и этак, направив на всякий случай в большую ватную подушку.

Постепенно кое-что стало проясняться. Ручка имела два положения. В обычном из неё выдвигался стержень и можно было писать обыкновенной на вид синей пастой. Но если ободок и наконечник как бы растянуть и одновременно повернуть в противоположных направлениях, открывалось окошко с цифрой «семь» и ручка начинала излучать волны опасности и скрытой силы. Савик понимал, что если сейчас нажать стреловидный нажим, эта сила немедленно проявит себя. Но он не нажимал — проделывал все манипуляции в обратном порядке, расписывался на косо оторванном листе газеты. Ручка завораживала его изяществом и красотой. Эти плавные отточенные линии, эта правильность форм, золотой ободок на темном полированном дереве, дорогая и изысканная простота…

Савик не был ни эстетом, ни поэтом, в Третьяковку он сроду не ходил, даже вместе с классом, — а самой красивой вещью на свете по его мнению являлся пистолет Макарова, который он как-то видел у Маза. Но здесь Савика, что называется — проняло. Может даже не красота, а то общее, что было между «ПМ» и этой ручкой?.. Так или иначе выбрасывать он её не стал, а спрятал в туалете за канализационной трубой.

Аппетита не было, он почти ничего не ел. Мать заподозрила неладное, забеспокоилась, снова завела свою обычную песню.

— Чего ты дурью маешься? Работал как все, шофером, в приличном месте, вроде около власти… А теперь что? То спишь целый день, то шастаешь по ночам, то пьяный, то злой, то побитый… Теперь сидишь, как волк в норе! Куда это годится? Что это за работа такая?

Но на все её расспросы Савик только цедил: «Все нормально. Отцепись.»

Вечером он решил развеяться, выпросил у матери полтинник в долг, выбрался из своей берлоги и отправился в «Миранду» — дискобар, где любили собираться путевые пацаны района. Там было многолюдно, резко били по ушам рваные ритмы, синие, желтые и зеленые всполохи цветомузыки били по глазам. Площадка для танцев была плотно забита потными разгоряченными телами, каждый корячился сам по себе — прыгали, раскачиваясь обкуренные или подколотые парни, извивались, подняв руки, такие же кайфующие девчонки. Некоторые притягивались друг к другу и сплетались в объятиях, бесстыдно тискаясь на глазах у остальных. Потом парочки шли в туалет и возвращались порознь, потеряв друг к другу всякий интерес.

Савик подошел к стойке, взял кружку «Балтики», залпом выпил. Тут же повторил. Захотелось есть, захотелось водки, захотелось анаши или пары «колес», захотелось бабу, захотелось «бэшку» или «мерс», чтобы промчаться по Вернадке на сто сорока, тиская правой рукой обтянутое скользким нейлоном колено. Но наличность заканчивалась и, очевидно чувствуя это, худой с прилизанным пробором бармен отошел подальше и индифферентно смотрел в сторону.

— Слышь, братан!

Было шумно, но тот услышал, на удивление быстро подбежал и изобразил максимальную почтительность.

— Налей соточку водки в долг, — попросил Савик, понимая невыполнимость просьбы. Если каждому задарма наливать…

— Сейчас сделаю!

Через минуту на стойке появилась рюмка и тарелочка с бутербродом. Чудеса, да и только!

Савик выпил, закусил и пришел в благодушное настроение. Сегодня ему везло. Может, появится классная телка с ароматно дымящейся мастыркой… Но вместо этого вдруг появился Боря Хмель.

— Здорово, братское сердце! — сердечно произнес он и приобнял Савика за плечи. — Ты не обижайся, это мы по-пьяни… Не разобрались, короче… Хочешь, я тебе сейчас стол накрою?

Савик насторожился. С чего такая щедрость? Похоже на ловушку. Надо сваливать, пока по-новой не накатили…

— Сейчас не могу, ребята ждут, — он осторожно высвободился и стал протискиваться к выходу, жалея что не захватил с собой нож. Но все обошлось — никто не ждал у входа, не крался следом, не караулил в подъезде.

Ночью его опять мучали бабы без сосков и всякие другие кошмары.

Рано утром раздался звонок в дверь. Опухший невыспавшийся Савик скатился с кровати, крикнул матери: «Я открою!» — и побежал к двери. Он задницей чувствовал, что это по поводу Глеба.

На пороге стоял Маз.

— Одевайся, выйди, — сказал он сухим тоном.

До этого дня никто из старших на дом к Савику не заявлялся. «Плохо дело,» — думал он, дрожащими руками натягивая на себя спортивные штаны и куртку. Из спальни, стуча шлепками, вышла мать в ночной рубашке.

— Ты куда это? Опять за свое?

— Не твое дело, — раздраженно рявкнул Савик. — Надо.

На улице подморозило, снег жестко серебрился ледяной корочкой. Савик чувствовал, как его бьет нервная дрожь. Маз ждал на спортивной площадке перед домом. Когда Савик приблизился, Маз неожиданно улыбнулся, достал из кармана пачку «Честерфилда», встряхнул и протянул ему.

— Угощайся.

Не понимая, чем вызвана такая перемена, Савик взял сигарету.

— Как ты это делаешь?

После первой затяжки в животе у Савика заиграл военный марш.

— Чего делаю?

Маз улыбнулся ещё шире.

— Директор поспрашивал кое-каких своих знакомых в ментярне насчет этого Глеба. Там все чисто. Сердечный приступ, говорят. Хотя до того, как с тобой поссорился, был здоров, как бык.

— Чисто?! — Савик чуть не подпрыгнул от радости. Может и пятно и тень ему просто привиделись? Может и ручка самая обычная, просто у него глюки начались? Но главное — ментов бояться нечего!

— Да. И с Хмелем чисто.

— А при чем тут Хмель? — ошарашенно спросил Савик.

— Не знаю. Ты же вчера был в «Миранде»?

— Был.

— Хмеля видел?

— Видел. И что?

— А то. Ты ушел, а Хмель через полчаса окачурился. Пошел танцевать, попрыгал немного — брык! И готово! Сказали — передозировка. Сколько лет кололся — и все нормально, а с тобой помахался — и привет! Так как?

Маз испытующе разглядывал Савика, будто никогда не видел.

— И на фиг они тебе сдались, эти мудаки? Было бы из-за чего подставляться! Дал по яйцам — и достаточно. А ты вон какой обидчивый!

— Я тут не при чем, — неуверенно проговорил Савик.

— Хватит из себя лоха корчить. Глебу ты, небось по сонной врезал? А Хмелю вколол что-то?

Савик молчал. Десятый раз повторять, что он никого не убивал, не имело смысла.

Маз пожал плечами и хлопнул его по плечу, как равного.

— Ну, как знаешь… Дело хозяйское.

Пстрикнув сигаретой в сторону, он пошел прочь. Потом остановился, повернул голову и добавил:

— Кстати, со Жгутом тоже был разговор. Он клянется, что никто из его пацанов тебя в тот день в глаза не видел. Вот так-то.

— Врет! — воскликнул Савик. — Деньги у них!

Маз махнул рукой:

— Да ладно… С деньгами как-нибудь разберемся.

Савик вернулся домой сам не свой. Тело дрожало, как в лихорадке, в голове плыл туман. Он достал ручку, привычно проделал нужные манипуляции окошко с цифрой наглядно подтвердило, что это не обычная письменная принадлежность, а оружие. Грозное и не оставляющее следов.

За завтраком, с аппетитом уплетая жареную картошку (мать ворчала и раздраженно гремела кастрюлями), Савик вдруг понял, что долг ему скостят. И ещё он понял, что не будет больше пасти ларечников — пусть другие пасут, кто попроще и помоложе.