Настоящее имя - Даниил Корецкий

— Ты не задумывался: за что мы все воевали — ты, я, Толик и другие ребята? За что «Птицы»-Томпсоны двадцать восемь лет сидят в английской тюрьме? А сын их за что страдал? И воевал за что? За победу мировой революции? За построение коммунизма во всем мире? За укрепление мощи и могущества СССР? За что?

Алексей Иванович твердой рукой наполнил рюмки, наколол вилкой серебристую, с загнутым хвостом кильку.

— Макса особенно жалко. Пацана накачали снотворным и я его в чемодане из Лондона вывез, потом он по детдомам скитался, потом по спецкомандировкам жизнью рисковал… Его ведь не только без родителей, но даже без детских воспоминаний оставили, он же, считай, инвалид детства! У него даже имени нет!

— Почему имени нет? — Спец поднял рюмку.

— Да потому! Он в Англии родился, под фамилией Томпсон. Но ведь это псевдоним Птиц! Настоящую фамилию они ему не передали — кто её знает, их настоящую фамилию? Это секрет за семью замками! И Макс Карданов оперативный псевдоним. А настоящее имя у него какое? Неизвестно! Вот и получается, что он человек без имени! Так разве может быть? Я читал, что имя судьбу определяет… Да и детям он что передаст? Псевдоним? Нехорошо это. Не по-христиански.

— Давай за Макса и выпьем, — предложил Спец.

— Давай.

Они чокнулись.

— А за что воевали, — Спец меланхолично жевал кильку. — Тут все понятно. За Отечество, за Родину.

Веретнев тяжело вздохнул.

— За нищету и разруху, выходит. Чтобы она не у нас одних была, а чтобы у Билла-Джона-Ганса-Шарля тоже. Чтобы одна комната, двадцать два квадрата, и чтоб на лестнице мочой пахло. Чтобы на всем белом свете так…

— Ты рассуждаешь, как Гордиевский, Суворов или ещё кто-то из этих гадов, — прищурился Спец. — У нас была служба, была присяга, был приказ. А все эти рассуждения — фигня на постном масле.

— Не так, как перебежчики, Володя, совсем не так. Потому что они там, а я тут. Но только… За что? Страна, на которую работали Томпсоны, давно развалилась, высшие цели, в угоду которым приносились жертвы, оказались кучей говна. И когда Макс уйдет на пенсию, у него будет такая же холостяцкая халупа с потемневшими обоями и ржавчиной в ванне, и он тоже будет пить водку в обшарпанной семиметровой кухоньке… Не так, что ли?

— Может и так, — мрачно отозвался Спец. — Но мне этот разговор не нравится. Давай его прекратим.

— Давай, — согласился Слон.

Следующий раз они выпили не чокаясь и без тоста.

Маша, умело манипулируя специальными щипчиками, расправлялась с омаром, Макс аккуратно резал толстые кружочки тушеной оленины под необыкновенно вкусным соусом. Нежное мясо буквально таяло во рту.

На эстраде сменились декорации: теперь вокруг до блеска отполированного шеста вились, сменяя друг друга, полуголые — лишь в узеньких трусиках, девушки.

Голова у Макса почти прошла, но что-то изменилось в восприятии окружающей действительности. Маша. Он вдруг почувствовал, что ему не о чем с ней говорить. Они не виделись шесть лет, потом натрахались до одурения, выпили коньяка, теперь ужинают в ресторане и вроде все хорошо и приятно… Но говорить не о чем!

А может, это Максу только казалось — живая ткань, связующая нить и прочая ерунда. Может, ничего между ними такого и не было, он просто навыдумывал себе, ворочаясь на жестком матрасе в убогом жилище: золотая девушка из снов, запах амброзии, вино и любовь. Недаром же богатяновские прозвали его «Чокнутым».

А Маша неплохо жила без него. Уволили из Аэрофлота — устроилась в какой-то кооператив, знакомилась с мужчинами, ходила в «Аркадию» и другие кабаки, смеялась, раздевалась, принимала ванну с эротическими каплями, ложилась в постель, кричала в оргазме, по утрам готовила завтрак на двоих. И снилась Максу в далеком Тиходонске.

И вот она опять рядом с ним, девушка из снов.

Настоящая, живая, только он не знает, о чем с ней говорить.

Макс заказал ещё вина. Официант мгновенно принес новую бутылку, ловко наполнил бокалы.

— Теперь за что пьем? — спросил Макс.

Маша улыбнулась.

— Наверное, за прошлое?

Макс покрутил головой.

— Нет. За прошлое я не согласен.

— Почему же? По-моему, у нас все было замечательно.

— Да, — индифферентно отозвался Макс. Он в самом деле так считал.

— Помнишь, ты мне привез куртку на гагачьем меху из Голландии? А литровую бутылку «Баллантайна» помнишь? А бежевый исландский свитер?

Макс вспомнил: в Исландии его «клиент» находился под плотным наблюдением, встреча едва не сорвалась. Два часа ожидания на побережье под ледяным ветром — в плаще и туфлях на тонкой подошве; о чем он только не передумал тогда… Да, и о теплом свитере тоже. И о русской бане с обязательной рюмкой водки.

— Конечно, помню, — сказал Макс.

Маша смотрела на него, вертя в пальцах бокал с вином. Она, наверное, ожидала, что он вспомнит что-то еще: роскошный кожаный плащ из Западного Берлина, например, или французские сапоги на высоченной шпильке, или какого-то засушенного ящера, которого он притащил из Харары, столицы суверенной Борсханы… Но Максу нечего было добавить. Иначе пришлось бы рассказать и о том, как его чуть не использовали в качестве жаркого для Мулай Джубы.

— Но прошлое… Эти шесть лет стоят между нами. Я ощущаю эту стену…

— Вот в чем дело? — Маша закусила нижнюю губку. — Мужчины, да? Ты это имеешь в виду?

Макс молча прихлебывал вино. Веселящийся ресторан будто остался за прозрачной звуконепроницаемой стеной.

Маша сосредоточенно ковырялась в омаре.

— Ты хочешь знать о моих отношениях с мужчинами… Ну что ж… Я предлагаю так, — после небольшой паузы сказала она.

— Давай расскажем все друг другу. Ты — мне, я — тебе. Откровенность за откровенность.

Макс покачал головой.

— Почему же? — удивилась она. — У меня, например, нет от тебя никаких жутких тайн. За эти шесть лет я действительно спала с мужчинами. Я же живой человек. Тем более, что ты пропал неизвестно куда! Тогда я ещё летала, у нас был второй пилот симпатичный парень, я ему давно нравилась. Раз засели в Ташенте, погода нелетная — день, два, три… Пошли вместе в кино, потом шампанское в номере… Все вышло само собой…

Она отодвинула тарелку с выеденным омаром. Из разваренного панциря вытарчивала бело-розовая бахрома.

Когда меня сократили, мы стали встречаться реже, постепенно все сошло на нет…

— И это все? — недоверчиво спросил Макс.

— Почти. Один доктор… Потом финн, он даже замуж звал, до сих пор открытки присылает…

Маша резко оборвала тему.

— А теперь расскажи про свои похождения.

— Какие там похождения — врагу не пожелаешь, — тяжело вздохнул Макс. Жил в трущобе, на правах полудурка-примака, сожительница торговала шмотками на рынке, её сынок водился с босяками. Ужас!

— А кто у тебя сейчас? — без перехода спросил он.

— Как кто? Ты!

Фраза прозвучала фальшиво.

— Это последние два дня. А до того?

Она ответила не сразу.

— Ну… Был один. Мы с ним случайно познакомились. Ничего: высокий, голубоглазый, всегда в обалденном костюме… Потом мы расстались.

— А как его звали?

— Ну, скажем, Сережа. Или Игнат. Разве это имеет значение?

Что ж, гипотетический соперник теперь обрел хоть какие-то очертания. Рост выше среднего. Голубые глаза и обалденный костюм. Сережа или Игнат.

Макс позвал официанта и попросил счет.

— Как будете расплачиваться? — деликатно поинтересовался Виктор. Карточкой, наличными?

— Наличными. Только… Долларами можно? — неуверенно спросил Макс.

— Вообще-то нельзя, но… Я все устрою.

Официант исчез.

— И где он сейчас, этот Сережа-Игнат?

— Не знаю, — сказала Маша. — Честно.

— Тогда за честность в отношениях! — Макс допил свое вино.

Ужин обошелся ему в триста долларов. Плюс тридцатник, который он, по подсказке Маши дал «на чай».

— Десять процентов от счета это нормально, — пояснила она. — Только назови, сумму, которую он может взять себе. А сдачу он принесет в рублях, по сегодняшнему курсу.

Так все и получилось.

В холле перед гардеробом сидел на стуле пьяный человек средних лет с перекошенным злобой лицом. Коротко стриженный атлет почтительно уговаривал его ехать домой. Из распахнутой двери казино валил сигаретный дым.

— Уже уходите? — спросил лысый гардеробщик. Он подал Маше шубку, вынес словно на распялке поношенную куртку Карданова, но тот оделся сам, засунув однако, в оттопыренный карман гардеробщика десять рублей. Адекватно ли это стакану сока за пять долларов он не знал. Скорее всего, нет.

Мороз давил, дул пронизывающий ветер, широкий, ярко освещенный проспект был пуст. Они простояли не меньше десяти минут, но редкие машины, не сбавляя скорости проносились мимо.