Чаша терпения - Александр Удалов

Но, наверное, немногие из приезжих примут участие в состязании. Остальные останутся праздными, но взволнованными наблюдателями, пристроившись где-нибудь за старым полуосыпавшимся дувалом чьей-то заброшенной курганчи или в ближней тутовой рощице, куда конники не поскачут…

Тучей сгрудились они вдалеке и что-то топчутся пока на одном месте. К ним спешат, скачут по ровному полю отдельные припоздавшие участники состязания, может быть приняв это отчаянное решение в последнюю минуту, потому что, судя по лошаденке вот этого лихого наездника, который нещадно стегает ее камчой, всадник не очень на нее надеялся. Над ним смеются, улюлюкают. Крики, смех, улюлюканье несутся из тутовой рощицы, из-за дувалов, но всаднику не до этого, он их не слышит. А хоть и слышит, так что будешь делать? Не повернешь же коня назад? И он истово продолжает хлестать лошаденку камчой, поспешая к туче всадников, все еще топчущихся на месте. Несмотря на июльскую жару и синий полдень, всадник напялил на себя бараний тулуп и меховой треух. Да и все они там, сгрудившиеся в одну кучу, надели на себя либо по три-четыре стеганых халата, либо добрый кожух. Это спасает от ударов камчи, которые сыплются на каждого, кто вознамерился завладеть черным козлом. Только отдельные смельчаки отваживались не натягивать на себя ни шубы, ни четырех ватных халатов, ни бараньего треуха на голову. Зачастую кто-нибудь из этих храбрецов и оказывался победителем состязания.

Вдруг туча пришла в движение. Лошади сбились кольцом голова к голове, а всадники все рвутся вперед, туда, где на земле в средине круга, среди целого леса конских копыт лежит черный козел. Неистовые крики и удары камчи по коням, по людям, куда попало, ржание, шум и свист несутся оттуда, и зрители заволновались, выше полезли по деревьям.

Внезапно земля загудела, туча, расплываясь, стремительно понеслась по степи. Значит, какой-то молодец изловчился-таки, поднял добычу с земли, вырвался из кольца и несется по степи, а остальные устремились за ним, норовя настичь и выхватить добычу из его цепких рук. Может случиться так, что выхватят и его самого из седла.

Счастливец на коне и с добычей в руках должен взлететь на тот холм, где сидит хозяин, устроивший это состязание, и кинуть добычу к его ногам. Но это редко удается тому, кто начинает скачку. Несколько десятков всадников уже настигли его и огибают с двух сторон, сжимая живую движущуюся подкову, намереваясь пересечь ему путь, заехать спереди и вырвать черное в шерсти счастье. Тогда тот резко поворачивает коня и скачет в противоположную сторону от того шатра на холме, где сидит хозяин торжества. Так они носятся всей тучей полчаса, час, полтора, пока какой-нибудь богатырь не окажется самым сильным, ловким, счастливым.

Юнуса привезли не те люди, которые носились по полю в бешеной скачке. Это были скромные труженики, крестьяне, оказавшиеся в тот час рядом с ним. Когда ватага конных удальцов с гиком и свистом кружила по полю за дальней тутовой рощицей, они по колено в воде ходили по рисовым полям и пропалывали посевы. Изредка, если шум скачки приближался, они разгибали спины и смотрели на этот ураган. Потом густой гул и свист опять удалялся, и молчаливые труженики вновь принимались за работу. Наконец гудящий вихрь оказался по другую сторону тутовой рощицы, и двое крестьян не выдержали искушения — вышли из воды на край поля, встали на влажную, поросшую травой бровку земли и принялись наблюдать за состязанием.

Они заметили, как что-то произошло там, в этом буйном вихре, будто он на мгновение споткнулся, умолк, а потом снова понесся в обратную сторону, огибая зеленую рощицу. Эти двое видели, как еще минуту назад, оторвавшись от своих преследователей и удалившись от них на добрую сотню шагов (всем наблюдающим непостижимо было, как ему это удалось), всадник, державший в руках козла, направил коня к далекой голубой курганче, где восседал под навесом Желтая птица. Была минута, когда всадник скакал в двух шагах от Юнуса, который сидел на своем испуганном гнедом меринке, почти вплотную прижавшись вместе с ним к жесткому стволу старой шелковицы, и весь дрожал от сдерживаемого волнения и желания ринуться наперерез смельчаку, вырвать у него из рук добычу.

Но благоразумие все-таки удерживало его. Юнус знал, что конь у него не из лучших, что его тотчас нагонят и сомнут. Но тут случилось вот что: именно в тот миг, когда всадник на хрипящем и разгоряченном коне скакал мимо Юнуса, конь споткнулся, и всадник уронил козла на землю.

Кровь хлынула Юнусу в голову, в глазах у него все помутилось и поплыло. Но он еще стоял на месте и не знал: решиться ли?

И множество мыслей в один непостижимо короткий миг пронеслось в его голове…

Что же из того, что он, отец, не отдал свою дочь в лапы хищнику?! В свое время Юнус об этом даже и думать не думал. Он слишком любил свою единственную Тозагюль и потому не хотел, чтоб она стала пятой женой Желтой птицы. Не хотел и не отдал бы за него, если б Желтая птица посулил калым вдвое больше.

Но у них, кажется, все кончилось полюбовно. Желтая птица даже не хотел принять обратно барана и мешок риса, подаренные им Юнусу, но Курбан отвез все это добро в один из его домов и отдал домочадцам.

Да не без того, мерещился иногда по ночам Юнусу тот богатый калым, который он смог бы получить, если б захотел, подолгу думал наедине, что можно было бы на него сделать, как можно было бы зажить.

Но дело это было прошлое, и Желтая птица, по всей видимости, не держал на него зла.

Но разве теперь получить двух коней и шелковый халат было бы плохо?! А мохнатое черное счастье лежало на земле в двух шагах от него. Всадник, уронивший и выпустивший его из рук, не сумел сразу на таком скаку остановить коня, и мчался вперед, а вся ватага все еще была далеко. «Такое бывает раз в жизни… раз в жизни… Эх, да что же это я!..»

Юнус пришпорил коня. Рванулся вперед. Наклонился. Поднял с земли мохнатый влажный мешок. И поскакал, еще не успев дотащить его до седла. В тот миг он даже сам удивился: почему они так быстро его настигли. Почему? Ведь они сейчас были еще так далеко! А может, не они?! Может, это земля гудит?! Оглянуться?.. Нет. Пройдет целая вечность. Каждый миг может принести успех или поражение.

— Но-о, Гнедой! Но, слышишь! Они догоняют нас. Родимый, выручи. Лети, лети, шантан! Лети, сосавший суку!

Кто-то сильный, хрипящий налетел на Юнуса сзади, рванул козла — раз! Другой! Но пальцы, вцепившиеся в жаркую шерсть, окостенели. Кто-то еще, кажется, схватил его, Юнуса, за пояс, и тоже рванул в сторону. «Что это они делают! Уж этого нельзя! Нельзя человека хватать за пояс!»

— Эй ты! — закричал Юнус и вдруг почувствовал себя легким, как перышко. В какой-то короткий миг он сообразил, что его вырвали из седла, и тотчас увидел, что лежит на земле вверх лицом, среди гула и грохота копыт.

Ему стало страшно. Он закрыл глаза.

— Лошадь — умное животное, — сказали Курбану крестьяне. — Она старается перескочить через человека, если он лежит на земле. Но ведь через него не одна перепрыгнула и не две. Целая туча над ним пронеслась. Как горный обвал. Верно, иные всадники сворачивали коней, когда заметили на земле человека, но иные… — Крестьяне горестно покачали головой. — Иные нет. Прямо ехали. И еще, будто нарочно, правили на него.

Курбан слушал их молча и мрачно, низко опустив голову.

Через сутки, когда Юнуса схоронили, он сказал Тозагюль:

— Это он.

— Кто?.. О чем ты говоришь?..

Курбан посмотрел на жену, ничего не ответил и пошел седлать Гнедка.

— Куда ты, Курбан? Почему ты молчишь? — взмолилась Тозагюль.

— Я сказал тебе — это он. И я убью его. Сегодня же.

Курбан резко подтянул подпруги — так, что Гнедой всхрапнул утробно.

— Я не знаю, о ком ты говоришь… Скажи, что ты задумал? Мне страшно, Курбан. Слышишь?!

— Я скоро вернусь. К утру. Побудь с сыном. — Курбан тихо погладил ее по голове. Но ладонь его была жесткая, загрубевшая, и он почувствовал, как тонкий шелковистый волосок ее зацепился за какую-то мозоль. Курбан присмотрелся, увидел, где он там зацепился, — этот милый, родной волосок, нежно освободил его от черствой своей ладони и снова погладил голову жены.

— Мне надо, Тозагюль, обязательно надо ехать. Я должен его найти. Побудь с сыном. Я вернусь быстро.

— Ты говоришь про Желтую птицу?!

— Да.

— Ты хочешь убить его?

— Да.

Побледневшее и похудевшее за одни сутки лицо Тозагюль стало серым. Она приложила к своей щеке ладонь Курбана и посмотрела на него испуганными глазами.

— За что, Курбан?..

— Почему ты спрашиваешь? Может быть, тебе жалко его? Ты жалеешь, что отец не отдал тебя за него?!

— Не говори так об отце! — Тозагюль отдернула от щеки его руку, в черных непроглядных глазах ее вдруг заметалось пламя, — Отец сделал нас счастливыми, а ты… обидел его… мертвого.