Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

оживившись: — Надо бы на место происшествия проследовать… Опять же, девку осмотреть не помешало бы…

Отец Фока лукаво усмехнулся:

— Баловник вы, однако, господин отставной вольтерьянец…

— Это у вас, батюшка, по молодости лет да после семинарии один блуд на уме, — пьяно хрюкнув носом, покачнулся Симантовский. — Ежели девку и впрямь изнасиловали, как эти тунгусы говорят, следы должны остаться — синяки, ссадины, ушибы…

— Не могу не согласиться, — слегка покраснел отец Фока, глянул на станового: — Может проследовать, как господин учитель советует?

Платон Архипович лишь коротко махнул рукой:

— Придумаете тоже! Нашли о чем говорить! Трагедия греческая! Из девки бабу сделали!..

— Не скажите, милостивый государь! — покачал в воздухе пальцем Симантовский. — Для русского мужика это па-а-зор… Это не тунгус какой, он за это и убить может…

— Да бросьте вы, — вновь отмахнулся Збитнев, направляясь к граммофону. — Если что и было, поставит старик Кунгуров отцу девки полведра водки и помирятся… Впервой, что ли?

— Дикари, — грустно резюмировал Симантовский, наливая водки в рюмку. — Наш костер в тумане светит!!!

А Терентий Ёлкин в это время, как побитая собака, тащился следом за Анисимом. Не выдержав молчания, забежал вперед:

— Ну чё ты такой смурной? Сказал же становой, займется ецидентом. Ну чё ты, Анисим?..

Белов продолжал молча шагать, настороженно всматриваясь в ночь. Увидев мелькнувшую невдалеке тень, вскрикнул:

— Кунгуров!

Напрасно Ёлкин пытался удержать его. Анисим вырвался. Терентий растерянно покрутился на месте, не зная, что предпринять, потом досадливо плюнул и кинулся догонят приятеля. Но тот, как и резво удиравший от него старик, уже скрылись за углом дома Мануйлова. Сворачивая следом за ними, Терентий услышал ехидный голос Никишки Зыкова и от неожиданности поскользнулся и упал.

— Куда летишь, Кощей?

Братья отлепились от темного заплота, подошли к лежащему на животе Ёлкину. Лёшка звучно, на высокой ноте, растянул меха и, когда визг гармони затих, полюбопытствовал:

— Чё енто вы за ентим Одером носитесь?

Терентий, ожидая подлого удара, боязливо повернул шею:

— Дык я-то чё? Я-т ниче… Так, ради кумпанства…

— Ладно, не трожь Кошшея, — благодушно протянул Никишка. — Пушшай… Может, бока этому старому мерину наломают, дык поперек папаниной торговли стоять не будет.

Сообразив, что бить его не собираются, Терентий торопливо вскочил. Суетливо обил снег с дохи и бросился бегом по тропинке, со страхом оглядываясь на братанов Зыковых.

8

Уже за полночь Пётр Белов, вдоволь наплясавшись и вдосталь, до боли в губах, нацеловавшись с Катькой Коробкиной, возвращался с затянувшейся молодежной вечеринки. Лицо горело, глаза лучились шальной радостью первой хмельной любви. Скинув шапку и подставляя разгоряченную голову морозному ветерку, задувающему с реки, Пётр повторял про себя слова, нашептанные Катькой: «Родимый ты мой, сокол ты мой! Ох и полюбила ж я тебя, ажно сердечко заходится! Мучитель ты мой… Ненаглядный…»

Вдруг в тишине раздался испуганный задыхающийся голос. Пётр остановился, покрутил головой, прислушался. Голос доносился из-за высокого заплота.

— Робяты, робяты! Пустите, Христа ради! Детишки у меня, баба на сносях…

Пётр осторожно подкрался к заплоту. По голосу он опознал Терентия Ёлкина, отцовского приятеля. Другой голос, в котором Пётр узнал язвительные интонации Лёшки Зыкова, прошелестел:

— Нешто мы не знам?!

— Не решайте, робяты, Христом Богом молю! — еще жалобнее заныл Терентий. — Никишка, заступись за старика…

Ухватившись за толстые бревна, Пётр подтянулся на заплот.

— Дык ты, Кощей, все уразумел? Аль нет? — спокойно, но с угрозой, медленно выговаривая каждое слово, спросил старший из братьев Зыковых.

— Уразумел, уразумел, — торопливо простонал Терентий.

— Слышь, Никишка, можа, сичас его пришпилить? — голосом, полным ядовитой ухмылки, проговорил Лёшка. — Не ндравится мне его физия.

— Можа, не надоть, а? — в отчаянии прохрипел Ёлкин. — Понял я всё!

— Отпусти его, Лёха, — протянул Никишка Зыков. — Пушшай живет покеда…

В косых лучах лунного света Пётр разглядел с заплота бледное, как полотно, лицо Терентия Ёлкина. Распластавшись по стене, Терентий, казалось, так и влип в эту стену. Хватая раскрытым ртом воздух, он глупо таращил глаза. Лёшка Зыков сплюнул, убрал прижатые к животу Терентия широкие вилы с четырьмя длинными, слегка выгнутыми железными зубьями, нехотя воткнул их в копну сена, недовольно пробурчал:

— Ну, пушшай так пушшай…

Направляясь вслед за братом к воротам, Никишка глумливо помахал рукой:

— Прощевай, дядь Терентий!

— Прощевайте, робяты, — подобострастно улыбаясь, закивал Ёлкин, пошатываясь на подгибающихся ногах.

Пётр хотел было вмешаться, но, увидев, что участники неясной ему ссоры благополучно расходятся, сам спрыгнул в переулок и зашагал домой.

В избе было темно, холодно. Пётр озадаченно нащупал на притолоке коробок, чиркнул спичкой и огляделся. На полатях, забившись в угол, вздрагивала всем телом Татьяна. Уставившись на ее опухшее до неузнаваемости лицо, Пётр испуганно спросил:

— Чё с тобой?!

Татьяна резко отвернулась и затряслась от рыданий. Пётр подошел ближе:

— Ты чё, сестренка, ты чё?

Не услышав ответа, покачал головой, прикрыл Татьяну полушубком. Не понимая, что произошло, он зажег керосинку, затопил печь и, когда в трубе загудело, прикоснулся к сестре:

— Танюх? Ну чё случилось?

— Нет мне теперя жисти, — повернув к нему заплаканное лицо, проговорила она с надрывом. — Обесчестили.

— Кто? Как? — опешил Пётр.

Татьяна зашлась в рыданиях.

— Кто, Танюх, кто?! — повторил Пётр.

— Старик Кунгуров, — наконец отозвалась Татьяна и крикнула, хватая за руку рванувшегося к дверям Петра: — Не ходи!

— Куда собрался? — хмуро спросил вошедший в избу Анисим и с силой толкнул сына на скамью. — Сядь!

Пётр попытался встать, но тяжелая отцовская рука придавила его к скамье. Татьяна кинулась к отцу, но тот мрачно бросил в ее сторону:

— Отойдь! — и с силой хлестнул ее по заплаканной щеке.

Глава вторая

ЧИСТЫЙ ПОНЕДЕЛЬНИК

1

Тишина в доме Кунгуровых, нарушаемая лишь посапыванием ребятишек, да заливистым храпом старшего, Андрея, вернувшегося с гулянки и прямо в полушубке завалившегося на полу у печи, внезапно была разрушена отчаянным стуком в ворота. Евдокия Евлампиевна, не выходя из-за стола, дожидавшаяся мужа, испуганно вскинулась. А в ворота грянули еще сильнее.

— Андрюха, стучит ктой-то! — встряхнула Евдокия Евлампиевна старшего сына. — Слышь! Не беда ль какая?

Сын тяжело заворочался, буркнул что-то неразборчивое, снова натянул полушубок на голову и затих. Но в ворота продолжали тарабанить, и Евдокия Евлампиевна, ощутив щемящую тревогу, заранее уже готовая залиться слезами, заполошно накинула платок. Сунув ноги в пимы, боясь всего, что может случиться, кинулась во двор.

Небо бледнело, звезды, еще час назад казавшиеся вечными и яркими, постепенно истаивали. Предрассветные сумерки, серые и морозные, дыша колючим февральским туманцем, обволакивали Сотниково.

— Кого там несет?! Чё ворота ломаете? — дрожащим голосом крикнула с крыльца Евдокия Евлампиевна.

— Да энто я, Пров Савелыч! — зычно отозвался