Суд праведный - Александр Григорьевич Ярушкин

так рано пришел кто-то из своих, Татьяна вскинула чуть скуластое, как у матери, лицо, и взгляд ее робких карих глаз остановился на вошедшем, потом метнулся к окну, за которым не виделось ничего, кроме бледного, рассеянного света луны. Не в силах перевести дыхание, Татьяна медленно распрямилась. Вдруг вспомнилось ей, как смотрел на нее Кунгуров, когда она, промокшая под летним дождем, в облепившем груди, бедра и все изгибы тела платье, бежала по скошенной траве; как старик, когда она полоскала на речке белье, будто бы случайно оказывался рядом на берегу; как, проходя мимо его огромной избы, часто лопатками чувствовала тяжелый жгучий взгляд.

Стараясь не делать резких движений, Кунгуров задвинул засов. Глухой стук заставил Татьяну вздрогнуть.

— Побойтесь Бога… Василий Христофорович…

Кунгуров хотел сказать что-нибудь ласковое, успокаивающее, но давно не говорил ничего подобного, а может, и вообще никогда не говорил такого. Из его пересохшего от внутренней горячки горла только вырвалось хрипло:

— Денег дам…

Скользкий, холодный ужас охватил Татьяну. Будто босой ногой она наступила на гадюку, свернувшуюся в гладкие, упругие кольца. Хотелось крикнуть, но сил не было. Хотелось бежать, но ноги не повиновались. Кунгуров широко шагнул к ней. Татьяна отпрянула. За спиной оказалась набирающая жар печь, и Татьяне показалось, что огонь охватил ее одежду, что он нестерпимо жжет, подбирается к лицу, застилает взор мутно-красным маревом. Кунгуров, что-то шепча неразборчивое, навалился, его руки поползли по ее плечам, коснулись шеи, груди… Татьяна уперлась ладонями в напрягшиеся, подрагивающие от возбуждения мускулы старика, ощутила исходящий от него запах чеснока, пота, водки, лука, дешевого табака, осознала свою беспомощность и впилась пальцами в морщинистые, поросшие седыми жесткими волосами щеки. Кунгуров откинулся назад, слепая ярость дернула его тяжелые веки, расширившиеся зрачки налились злобой, губы натянулись, перекосив рот, сухо блеснула желтоватая кожа на сжавшихся кулаках.

— Сучка! — прошипел Василий Христофорович.

Татьяна не шелохнулась, только мертвенно побледнела. Тяжелый удар пришелся прямо в лицо.

Растопыренными, словно сведенными судорогой пальцами Кунгуров рванул на упавшей девушке кофту, разом зацепив и рубашку и обнажив белое, как молоко, тугое тело.

6

Терентий Ёлкин оступился с тропинки и, не удержавшись, с дурашливым хихиканьем повалился на снег, широко раскинув длинные руки.

— Анисим! Выручай!

Белов улыбнулся, неторопливо вернулся, потянул приятеля из сугроба. Пытаясь опереться на рыхлый снег и всякий раз проваливаясь по самые плечи, Ёлкин похохатывал:

— Ой, не могу!!! Умора, да и только!

— Охоч ты, Терентий, до баловства! Что кутенок в снегу извалялся, — все-таки вытянув его из сугроба и сбивая рукавицей снег, налипший на доху, усмехнулся Белов. — Как дите малое…

Терентий хихикнул, дурашливо отбиваясь от приятеля. Потом, заметив бегущую к ним фигуру, удивленно сбил треух на затылок.

— Ого! Глянь-ко!

Анисим поднял голову, всмотрелся:

— Татьяна?!

— Куды энто она раздемшись? — озадаченно выдохнул Терентий, переводя взгляд на приятеля.

Татьяна, зажав на груди разорванную кофту, превозмогая саднящую боль, съежившись, спотыкаясь, чудом удерживаясь, бежала навстречу отцу. В двух шагах от него она остановилась, словно лишившись последних сил, замерла неподвижно и молчаливо.

Взглянув в сухие обезумевшие глаза дочери, на лопнувшие, кровоточащие губы, заметив широкую розовую ссадину под распахнувшейся на ветру кофтой, Анисим схватил ее за плечи.

— Кто?! — сипло выкрикнул он, встряхивая Татьяну.

Она обмякла в его широких ладонях.

— Кто? — сжав зубы, повторил Анисим.

Татьяна пыталась ответить, но лишь судорожно дергала подбородком. Пальцы Анисима все сильнее впивались в ее хрупкие маленькие плечи. Глянув в окаменевшее лицо отца, Татьяна вдруг жалобно заголосила:

— А-а-а…

— Танюшка, Танюшка, — залепетал Ёлкин, бегая вокруг на полусогнутых ногах и по-бабьи всплескивая руками. — Скажи, скажи, девонька, кто ж энто над тобой исделал?

— Кунгуров… — наконец смогла выговорить Татьяна.

— Андрюха?! — процедил Анисим, сообразив, что делает дочери больно, и ослабляя хватку.

Татьяна мотнула распущенными волосами.

— Нет! — и, крупно вздрогнув всем телом, выдохнула: — Старый Кунгуров…

— Василий Христофорович? — ойкнув, даже присел от неожиданности Ёлкин. — Хосподи…

Анисим зарычал:

— Где он?!

Анисим отбросил дочь, через сугроб скакнул к пряслу, рывком выдрал из мерзлой земли тяжелый березовый кол и широкой рысью кинулся к дому Кунгурова.

— Иди до хаты, девонька, застынешь, — причитал Терентий, помогая Татьяне подняться.

И когда она, сгорбившись, побрела по тропинке, бросился догонять приятеля. Тот, вылетев из переулка, на мгновение замер, словно забыл, в какую сторону надо бежать, потом поудобнее перехватил кол и припустил вдоль улицы. Оказавшись возле кунгуровского двора, с размаху толкнулся в высокую калитку широких тесовых ворот, но она не подалась, а за забором хрипло и злобно забрехал кобель. Все так же молча Анисим разбежался и плечом врезался в толстые доски. Послышался треск сломавшегося засова. Во дворе на Анисима бросился лохматый, брызжущий слюной волкодав, выменянный Кунгуровым в прошлом году на Каинской ярмарке за пуд масла. Не останавливаясь, коротким ударом Анисим ткнул кол в разъяренную пасть, и пес, взвыв, покатился по земле, раскидывая лапами рассыпанную по утоптанному снегу солому. Выбив плечом дверь в сенях, затем другую — в избу, Анисим ворвался к Кунгуровым.

Вид у него был столь страшен, что Евдокия Евлампиевна, жена хозяина, толстая рябая старуха, открыла рот и выронила глиняную миску с квашеной капустой. Миска разлетелась на части, осколки покатились по скобленым половицам. Анисим шагнул на середину кухни и рявкнул:

— Где?!

Не сводя с него остановившегося взгляда, старуха попятилась, но Анисим резко схватил ее за руку.

— Где мужик?!

— Ты чё?! Ты чё?! — пытаясь вырваться, пришибленно забормотала старуха, но, увидев побелевшие глаза незваного гостя, тоненько заверещала: — И-и-и… Убивають… И-и-и…

Анисим выпустил ее, и Евдокия Евлампиевна безвольно рухнула на лавку, причитая и мелко-мелко крестясь, забилась в самый далекий угол.

Продолжая сжимать в руке кол, Белов резко отдернул занавеску на печи. В полутьме широко округлились несколько пар детских глаз. Анисим кинулся в комнату, где на высокой «варшавской» кровати не один уже год лежала разбитая параличом древняя старуха — мать Кунгурова. Мазнув взглядом по перекошенному в ядовитой ухмылке неподвижному лицу, Анисим шурнул колом под кроватью, коротко выругался и, вернувшись в кухню, снова надвинулся на Евдокию Евлампиевну:

— Где мужик?!

— Ни-и-и… зна-а-ю-ю… — икнув от испуга, с новой силой взывала женщина, закрываясь от гостя дрожащими руками. — Не-е-ту…

В подполье тоже оказалось пусто. Грохнув крышкой, Белов рванулся во двор, пробежал мимо начинающего коченеть волкодава, осмотрел хлев, где от него шарахнулись к стене пугливо заблеявшие овцы и сбились в кучу глупо пучащиеся коровы и телята, заглянул в конюшню с массивными рабочими и тонконогими выездными лошадьми, в поветь для саней и телег, в амбары, сарай. Ни там, ни в