Эдгар Аллан По. Причины тьмы ночной - Джон Треш

планам по улучшению страны. В частности, джексонианцы отвергали научные учреждения как аристократическую роскошь. Однако планы Адамса по организации национальной науки направили в нужное русло широко распространенную жажду знаний.

После 1812 года публичные лекции и экспериментальные постановки оказались на подъеме. Лекторы ездили из города в город, рассказывая о том, как интересно собирать и классифицировать растения, камни и окаменелости, наблюдать за птицами и другими животными, обитающими в Америке, изучать процессы образования почв. Некоторые привозили машины с грузами на шкивах для демонстрации законов Ньютона. Другие приносили стеклянные диски для создания статического электричества, чтобы шокировать аудиторию. Третьи проводили химические эксперименты, производящие дурные и ароматные запахи, искры и взрывы. Кто-то использовал оптические приборы, например, цветные слайды, проецируемые свечой или масляной лампой. Некоторые демонстрировали изобретения, включая автоматы, сложные музыкальные шкатулки и калейдоскоп, изобретенный в 1816 году эдинбургским оптиком Дэвидом Брюстером, который представлял взору фантастическую, симметричную игру цветных огоньков.

По всей стране появлялись лектории, предназначенные для информирования и поднятия настроения местных жителей. Бостон и другие города Новой Англии проявили особую активность в лицейском движении. Одним из первых стал нью-йоркский Лицей естественной истории, открытый в 1819 году. Женщины играли важную роль – как слушатели, организаторы и ораторы. Лицейское движение показало, что «интеллектуальные, моральные и социальные способности не ограничиваются лишь избранными представителями нашей расы, что наука не сосредоточена в каком-то благоприятном месте под небесами, что интеллект и привязанности присущи всему человеческому роду, и что наука безгранична, как земля и небеса». Непосредственный опыт науки – через образцы, приборы, свет и звуки – позволил мужчинам и женщинам, не имеющим достаточного образования, выйти на сцену знаний. Один теолог увидел, что «страна нашего рождения и наших связей так же быстро поднимается в научной славе, как в богатстве и политической власти».

В 1803 году научные проекты Америки получили мощный импульс благодаря визиту еще одного представителя европейского Просвещения – эпатажного прусского эрудита Александра фон Гумбольдта. В качестве последней остановки после своей многолетней экспедиции по испанской части Америки Гумбольдт причалил в Филадельфии и продолжил путь в Вашингтон для встречи с Джефферсоном. Исследовав реку Ориноко дальше, чем любой европейский предшественник, поднявшись на головокружительную вершину горы Чимборасо (вернее, почти), преодолев бури, болезни, враждебность испанских чиновников и настороженность коренных американцев, теперь он отдавал дань уважения «стране будущего».

Пользуясь ошеломляющим арсеналом точных приборов, некоторые из которых потерялись в море, и потрясающей сокровищницей растений, животных, карт и тетрадей для наблюдений, Гумбольдт излагал свои мысли и наблюдения в Американском философском обществе и кабинетах президента. В своих монологах он рассказывал о формировании облаков, разнообразии почв, повадках ящериц, магнитной энергии Земли, об унизительном обращении испанцев с коренными жителями и африканскими рабами, а также о своих надеждах на революцию в Европе. Гумбольдт выступал против рабства, и, будучи ярым республиканцем, он позже станет призывать Симона Боливара возглавить революцию в Новой Испании.

Подход Гумбольдта к изучению природной среды был одновременно локальным и глобальным. Он анализировал изменения флоры, фауны и атмосферных явлений – температуры, давления, состава воздуха, голубизны неба – в зависимости от широты, долготы и высоты над уровнем моря. Он изобразил эти среды в их вариациях, выявив закономерности в распределении растений, геологических образований, животных, а также погоды, беспрецедентно используя диаграммы и карты. Одним из его открытий стали «изотермические полосы», регионы на планете, которые имели схожую температуру – например, северная Европа и северная часть Соединенных Штатов, – что впоследствии использовалось для обоснования экспансии белых поселенцев в Северной Америке. Джефферсон хотел услышать отчеты Гумбольдта об испанских владениях и о том, могут ли они поддаться влиянию – или вторжению – со стороны Соединенных Штатов.

Во время своего визита в 1803 году Гумбольдт поразил как ученых, так и государственных деятелей, включая Альберта Галлатина, Чарльза Пикеринга и молодого Джона Куинси Адамса. Двадцать два года спустя планы президента Адамса по созданию сети «небесных маяков» и единой национальной научной инфраструктуры совпали с видением Гумбольдта о будущем международной науки. Глобально распределенные сети приборов и наблюдателей образовали бы динамичное, живое целое, сплетающее воедино природу и знания. Благодаря этому визиту Гумбольдт стал крестным отцом американской науки. Четыре десятилетия спустя По посвятит ему свою космологию «Эврика».

Гумбольдт для американской науки являлся тем же, кем Лафайет для американской политики. Каждый из них способствовал формированию просвещенного, республиканского видения, характерного для бывших колоний и в то же время связанного с прогрессивными движениями в Европе. Джефферсон принял старшего государственного деятеля так же тепло, как и молодого исследователя. Он видел, что они указывали путь к будущему страны.

Самая либеральная учебная программа

Когда в 1809 году Джефферсон перебрался на свою плантацию в Монтиселло, он сосредоточился на улучшении состояния образования в Соединенных Штатах. Венцом его плана стал Вирджинский университет в Шарлотсвилле, куда По поступил в 1826 году.

Это был смелый эксперимент: национально ориентированный университет с современной учебной программой и без теологического надзора. По плану Джефферсона начальные школы переходили в колледжи, где преподавались навигация, геодезия, языки и «высшие разделы числовой арифметики». На вершине этой «лестницы обучения» находился университет. В письме, предлагая профессорскую должность астроному из Массачусетса Натаниэлю Боудичу, Джефферсон объяснил свой замысел: «Это будет некая «академическая деревня» из зданий, каждое в своем стиле, все расположены на открытом четырехугольнике, образуя миниатюрное, независимое, гостеприимное, корректное и добрососедское общество». По совету архитектора Бенджамина Латроба Джефферсон разместил в центре библиотеку: миниатюрный Пантеон, повторяющий форму Монтиселло, его близлежащего дома. Красный кирпич и белые деревянные рамы ротонды перекликались с колониальным стилем, а приверженность Джефферсона и Латроба классическому рационализму проявилась в колоннах, куполе и пропорциях.

Аксиома Декларации независимости о том, что «все люди созданы равными», противоречила терпимости Джефферсона к рабству и его вере в «естественную аристократию», основанную на наследуемых различиях в талантах и добродетелях. Хотя Джефферсон считал европейские аристократии почвой для коррупции, в его университете предпочтение будет отдаваться тем, кто «создан для ученых профессий» и «богатым, которые, обладая независимым состоянием, могут претендовать на участие в управлении делами нации» – то есть сыновьям плантаторов и рабовладельцев.

В отличие от колониальных колледжей, в учебном плане Вирджинии акцент делался на естественные науки, хотя языки и риторика по-прежнему поощрялись. Университет Джефферсона позволял студентам «выбирать лекции, которые они будут посещать», и требовал «элементарной квалификации». Как и в Берлинском университете, недавно основанном Вильгельмом фон Гумбольдтом (братом Александра), руководящим принципом в Шарлотсвилле стало «позволение каждому приходить и слушать все, что, по его мнению, улучшит состояние ума».