История России с древнейших времен. Том 22 - Сергей Соловьев

Ревизия продолжалась. Определенный к этому делу в Новгородскую губернию генерал-майор кн. Черкасский доносил, что в названной губернии по прежней переписи считалось жителей 594313 душ, из них обревизовано 198583, в которых против прежней переписи явилось прибылых 32694 души; за прописных с 724 года подушных и прочих денег к взысканию положено 73605 рублей. Такие донесения Сенат признал очень полезными и нужными, но их, кроме Черкасского, никто не присылал; поэтому приказали потребовать подобных же донесений от всех, чтобы присылали через каждые три месяца, и таким образом можно было бы знать, какое число душ мужского пола в каждой губернии обревизовано, сколько прибыло и убыло и с каким успехом ревизия производится. Это было в январе, а в марте Сенат получил неприятное объявление: «Ее импер. величеству стало известно, что астраханские и прочие по Волге рыбные промыслы взяты от частных людей в казенное содержание, также при ревизии в Астрахани явилось много простых людей, которые говорят, что не знают своих помещиков, не знают, где родились, таких людей по указам о ревизии велено выслать оттуда в Петербург на поселение, но они по привычке жить около Астрахани от этой высылки бегут в Персию и бусурманятся, также на реку Куму и на бухарскую сторону за Яик и там питаются звериным промыслом, в отчаянии живут зверски. Обо всем этом ее импер. величество не знает, о рыбных ловлях Сенат от ее величества никакого повеления не требовал, и о происходящих по ревизии делах, где что сделано, ее величеству донесено не было. Поэтому ее величество повелевает Сенату: рыбные промыслы частных людей и воды, которые они откупали от казны, немедленно им возвратить, а дела, имеющиеся об этом в Сенате, прислать к ее величеству для рассмотрения; о ревизии, что в ней произошло по сие число во всем государстве, подать ее величеству известие, где показать, в каких местах против прежней ревизии сколько явилось прибыли и убыли в людях; а из Астрахани в Петербург людей до указа высылать не велеть: по рассмотрении дела, может быть, сочтется удобным там же, в Астрахани, внести их в перепись и поселить по Волге на пустых местах, которые, будучи пустыми местами, никакой пользы не приносят».

Беглые, нашедшие притон в окрестностях Астрахани, разбежались от ревизии и высылки в Петербург; но на верхнем Хопре, в поселке Турках, обыватели, человек 200, встретили ревизоров с ружьями, копьями и дубьем, квартир им не дали, напали на улице на определенных к ревизии драгун и подьячего и били их смертным боем. Ревизоры доносили, что причиною сопротивления жителей поселка было большое количество беглых между ними. Донской атаман Данила Ефремов объявлял, что по высылке с Дону беглые на прежние свои жилища нейдут, бегут опять на Дон, шатаются в лесных и степных местах и разбивают проезжих. Поэтому ревизорам было велено начать перепись с тех мест, которые лежат близко от козачьих городков, и начать перепись в зимнее время, когда беглым холодно шататься и они поневоле живут в городах и селах. Но не в одних степных украйнах ревизия встретила препятствия. В Москве многие обыватели не сказывались дома, отговаривались неисправностями; служитель дома графа Головина Иванов по многим посылкам к ревизии не явился, посланному солдату запретил впредь приходить и поставил у ворот караульного с приказанием бить солдата, если он посмеет опять прийти. Берг-коллегия прислала ведомость, где на некоторых заводах имен работников не показано и, в каких местах находятся заводы, не объявлено. В Калуге с магистрата взыскано было штрафа 10 рублей за неподачу сказки о калужском купечестве, но и это не помогло, сказка не подавалась. В Смоленской губернии в деревнях подполковника Ушакова утаено было при переписи 87 душ; староста, священник и крестьяне показывали, что утаить велел помещик.

Во весь 1745 год императрица ни разу не присутствовала в Сенате: она была очень занята делами внешними; по ним были частые доклады канцлера, происходили в дворце советы или собрания в присутствии императрицы, которая также иногда присутствовала инкогнито и при конференциях канцлера и вице-канцлера с министрами иностранными. Сюда присоединялись и заботы семейные. Наследник престола, великий князь Петр Федорович, вовсе не отличался крепким здоровьем. До поездки в Москву, в 1743 году, у него был сильный припадок: вдруг оказалась чрезвычайная слабость и равнодушие ко всему, к самым любимым удовольствиям. Елисавета, узнавшая об этом, поспешила к племяннику, будучи сама нездорова, ужаснулась перемене, которую нашла в нем, залилась слезами и потеряла язык. Петр лежал без движения; наконец показался пот на лбу; доктор Боэргав был в восторге, увидав в этом хороший признак, и действительно благоприятный перелом совершился. В Москве в ноябре 1744 года великий князь заболел корью; когда он выздоровел и санная дорога установилась, в декабре императрица отправилась в Петербург; за нею спустя несколько времени выехал и великий князь с невестою и ее матерью. На дороге за Тверью в селе Хотилове ему сделалось дурно, и на другой день оказалась оспа. Императрица, которая уже приехала в Петербург, получив известие о болезни племянника, немедленно отправилась в Хотилово и оставалась здесь весь январь месяц 1745 года, пока великий князь оправился и она вместе с ним могла возвратиться в Петербург, что было в начале февраля. 10 числа этого месяца праздновали день рождения великого князя, которому минуло 16 лет: зажжена была иллюминация, «представляющая храм Гигеи, т. е. здравия и долгих лет, внутрь которого статуя радости и увеселения держала вензелевое имя его импер. высочества».

После этого начались приготовления к свадьбе великого князя, которая совершилась 21 августа с необыкновенным торжеством: празднество продолжалось 10 дней. Английский посланник писал своему двору, что свадьбою спешили, чтоб приличным образом избавиться от некоторых бесполезных особ обоего пола, эти особы были прежде всего принцесса Цербстская и потом гофмаршал великого князя Брюммер, который шел наперекор канцлеру Бестужеву в своей приверженности к Пруссии и Франции. Раздражение, возбужденное в императрице против принцессы Цербстской делом Шеварди, не могло исчезнуть и высказывалось при каждом удобном случае. При этом неприятный, мелочный характер принцессы возбуждал против нее всеобщее неудовольствие, и, в то время как дочь старалась, и с успехом, привязать к себе, мать отталкивала от себя всех, начиная с дочери: поссорилась из-за пустяков и с нареченным зятем, великим князем. Раздражение против принцессы увеличивалось еще делами голштинскими и шведскими. Управлявший Голштинским герцогством во время малолетства Петра Федоровича дядя его, избранный потом в наследники шведского престола, успел составить в Голштинии сильную партию, к членам которой принадлежал и Брюммер. Эта партия хотела удержать за собою господство и по отъезде герцога-администратора в Швецию надеялась, что настоящий герцог, т. е. великий князь Петр Федорович, как достигший совершеннолетия, пришлет своим наместником Брюммера. Но поведение кронпринца шведского, который под влиянием жены своей, сестры Фридриха II, совершенно предался франко-прусским интересам и тем вооружил против себя русский двор, считавший себя вправе упрекать его в крайней неблагодарности, – такое поведение заставляло наблюдать относительно Голштинии большую осторожность и не позволять здесь господствовать партии бывшего администратора, тем более что явилось подозрение относительно добросовестности этой администрации. Принцесса Цербстская ревностно поддерживала интересы своего брата кронпринца, который в августе писал ей по поводу голштинских дел: «Стараются очернить людей, мне преданных, и недостает только одного, чтобы назвали меня по имени. Я не боюсь никакого следствия; напротив, буду рад, ибо уверен, что следствие обратится в мою пользу. Признавая охлаждение между мною и великим князем чрезвычайно опасным для нашего дома, считаю необходимым предупреждать все внушения, которые, как видно, сделаны были ему против меня. Я уверен, дражайшая сестрица, что вы приложите к тому все свои старания; я требовал того же и у великой княгини по вашему совету. Я при первом надежном случае пришлю вам два экземпляра с цифирью, которые вы и великая княгиня можете употреблять; но я вас усерднейше прошу внушать ей, чтобы она в этих случаях поступала со всевозможным благоразумием и осторожностью. Брат мой Август приносит на меня несправедливую жалобу».

По поводу этого брата Августа раздражение против принцессы Цербстской стало еще сильнее в Петербурге. Принцесса еще в 1744 году в Киеве получила от него письмо, в котором он изъявлял желание приехать в Россию. Ей дали знать, что Август хочет приехать в Россию с целью получить управление Голштинии именем совершеннолетнего великого князя и что об этом хлопочет голштинская партия, враждебная прежней администрации. Принцесса отвечала брату из Козельска, что лучше ему вступить в голландскую службу и пасть с честью на поле битвы, чем интриговать против брата и присоединяться к врагам сестры в России. Под этими врагами она разумела канцлера Бестужева, который вел все это дело, чтоб повредить Брюммеру и всем приверженцам кронпринца шведского. Письмо попалось в руки Бестужеву и было им прочтено императрице, которую особенно поразило это жестокое слово сестры родному брату, что лучше ему быть убитым. Понятно, что это нежелание принцессы Цербстской видеть принца Августа в России заставило поспешить вызовом его в Петербург; он приехал, был дурно принят сестрою, и это еще более повредило ей. А между тем Бестужев поднес императрице перехваченное письмо наследного принца шведского к Брюммеру, где принц горько жаловался на стеснительное положение сестры своей в России относительно денег, жалел, что не может помочь ей, потому что сам кругом в долгах, и просил как-нибудь довести до сведения императрицы о безденежье принцессы Цербстской. Препровождая это письмо Елисавете, Бестужев по обычаю снабдил его своим примечанием, что непонятно, куда принцесса могла истратить столько денег, подаренных ей в разные времена императрицею, и, кроме того, успела наделать много долгов; канцлер не упустил случая напомнить императрице, что и сам наследный принц получил 120000 рублей русских денег для утверждения своего в Швеции и вообще облагодетельствован в ущерб Российской империи. Еще при докладе канцлера 22 июня императрица «в рассуждении каких-либо могущих быть неугодностей и толкований о нынешнем вступлении великого князя в голштинское правительство изволила указать корреспонденцию принцессы Цербстской секретно открывать и рассматривать, а буде что предосудительное найдется, то и оригинальные письма удерживать».