История России с древнейших времен. Том 22 - Сергей Соловьев

По поводу этого брата Августа раздражение против принцессы Цербстской стало еще сильнее в Петербурге. Принцесса еще в 1744 году в Киеве получила от него письмо, в котором он изъявлял желание приехать в Россию. Ей дали знать, что Август хочет приехать в Россию с целью получить управление Голштинии именем совершеннолетнего великого князя и что об этом хлопочет голштинская партия, враждебная прежней администрации. Принцесса отвечала брату из Козельска, что лучше ему вступить в голландскую службу и пасть с честью на поле битвы, чем интриговать против брата и присоединяться к врагам сестры в России. Под этими врагами она разумела канцлера Бестужева, который вел все это дело, чтоб повредить Брюммеру и всем приверженцам кронпринца шведского. Письмо попалось в руки Бестужеву и было им прочтено императрице, которую особенно поразило это жестокое слово сестры родному брату, что лучше ему быть убитым. Понятно, что это нежелание принцессы Цербстской видеть принца Августа в России заставило поспешить вызовом его в Петербург; он приехал, был дурно принят сестрою, и это еще более повредило ей. А между тем Бестужев поднес императрице перехваченное письмо наследного принца шведского к Брюммеру, где принц горько жаловался на стеснительное положение сестры своей в России относительно денег, жалел, что не может помочь ей, потому что сам кругом в долгах, и просил как-нибудь довести до сведения императрицы о безденежье принцессы Цербстской. Препровождая это письмо Елисавете, Бестужев по обычаю снабдил его своим примечанием, что непонятно, куда принцесса могла истратить столько денег, подаренных ей в разные времена императрицею, и, кроме того, успела наделать много долгов; канцлер не упустил случая напомнить императрице, что и сам наследный принц получил 120000 рублей русских денег для утверждения своего в Швеции и вообще облагодетельствован в ущерб Российской империи. Еще при докладе канцлера 22 июня императрица «в рассуждении каких-либо могущих быть неугодностей и толкований о нынешнем вступлении великого князя в голштинское правительство изволила указать корреспонденцию принцессы Цербстской секретно открывать и рассматривать, а буде что предосудительное найдется, то и оригинальные письма удерживать».

28 сентября принцесса Цербстская выехала из Петербурга, получивши на прощанье 50000 рублей да два сундука с разными китайскими вещами и материями; свита ее была также богато одарена; великий князь послал тестю свои бриллиантовые пуговицы с кафтана, бриллиантами украшенную шпагу, брилдиантовые пряжки и несколько других подобных вещей. Прощаясь, принцесса пала на колени пред императрицею и со слезами просила прощения, если в чем-нибудь оскорбила ее величество. Елисавета отвечала, что теперь уже поздно об этом думать, лучше было бы, если бы она, принцесса, всегда была так смиренна.

Отъезд принцессы Цербстской должен был показывать Брюммеру, что и ему надобно сбираться в дорогу, тем более что он сумел окончательно озлобить против себя своего воспитанника, великого князя, с которым решительно не умел обходиться: то выходил из себя, причем забывался до неприличной брани, то начинал униженно ласкаться. Однажды он забылся до того, что бросился на Петра с кулаками; тот вскочил на окно и хотел позвать часового; профессор Штелин, бывший свидетель сцены, удержал его, представив, какие будут следствия; тогда великий князь побежал в спальню, выхватил шпагу и сказал Брюммеру: «Если ты еще раз посмеешь броситься на меня, то я проколю тебя шпагою». С этих пор между воспитателем и воспитанником воцарилась совершенная холодность. Лесток толковал, что намерен проситься в отставку и ехать на воды в Германию. Замечали, что он лишился всякого влияния на дела, и хотя императрица по старой привычке и памяти о старых услугах не удаляла его от двора, но при случае безо всякой церемонии давала ему чувствовать, как он сильно упал в ее мнении. Однажды когда он стал хвалить перед нею графа Воронцова, то она сказала ему: «Я имею о Воронцове очень хорошее мнение, и похвалы такого негодяя, как ты, могут только переменить это мнение, потому что я должна заключить, что Воронцов одинаких с тобой мыслей». Обер-церемониймейстер граф Санти мимо Коллегии иностранных дел обратился к Лестоку за наставлением, какое место назначить Брюммеру и Бергхольцу при будущих торжествах бракосочетания наследника. Лесток по старой привычке обратился к императрице с докладом об этом деле, но получил в ответ, что канцлеру неприлично вмешиваться в медицинские дела, а ему в канцлерские, и при первом докладе Бестужева велела ему сделать выговор Санти, чтоб он со своими делами не обращался ни к кому мимо канцлера или вице-канцлера, иначе может потерять свое место. Бестужеву это поручение не могло быть неприятно, потому что он не любил Санти как человека противной партии и называл его в насмешку «обер-конфузионсмейстером». Шетарди обещал Лестоку королевским именем подарок в 12000 рублей, а Лесток просил, чтобы на эти деньги были сделаны ему в Париже кареты и ливрея. После высылки Шетарди о каретах. и ливрее замолчали. Наконец Лесток через Мардефельда напомнил преемнику Шетарди Дальону о 12000, но Дальон дал знать своему двору, что Лесток вследствие победы Бестужева не может быть полезен и потому не для чего на него тратиться, при том же он предпочитает прусские выгоды французским.

Бестужев победил; врагов, которые до сих пор вели против него такую сильную борьбу, – одних уже нет в России, другие готовы удалиться – потеряли значение: Но в это самое время против торжествующего канцлера поднимается новый соперник, бывший до сих пор верным союзником, – вице-канцлер граф Воронцов. Как же произошла эта перемена? До назначения своего вице-канцлером Воронцов принадлежал к числу тех русских вельмож, которые старались высвободить Россию из-под влияния Франции и утвердить национальную политику, состоявшую в поддержании слабейших 12 государств против сильнейших – Австрии и Саксонии против Франции и Пруссии, причем пo единству интересов морские державы Англия и Голландия были естественными союзницами России. До сих пор Воронцов действовал заодно с Бестужевыми. Сильный своим приближением к императрице, родством с нею по жене, участием в перевороте 25 ноября, дружбою с фаворитом Разумовским, Воронцов, естественно, играл роль покровителя в отношении к Бестужевым, что и видно из переписки обоих братьев с ним. Но теперь Алексей Петр. Бестужев стал канцлером, а Воронцов – вице-канцлером, покровитель должен играть второстепенную роль подле покровительствуемого, и стоило только Воронцову стать официально подле Бестужева, как второстепенность, незначительность его роли обозначились резко в глазах всех своих и чужих. Бестужев сделал все, Бестужев поборол противников своей системы. Воронцову оставалось быть скромным спутником блестящей планеты, но для его самолюбия это положение было тяжело, а тут искушения со всех сторон: враги канцлера ухаживают за вице-канцлером, он теперь их единственная надежда, им необходимо сделать его соперником ненавистного Бестужева, они утешают друг друга тем, что Воронцов свергнет Бестужева; такие утешения не могут скрыться ни от канцлера, ни от вице-канцлера и, естественно, кидают между ними нож. Единственное средство для Воронцова выйти из подчиненного положения, выделиться, получить самостоятельное значение, засветить собственным светом – это порозниться в мнениях с канцлером, а это легко и выгодно: недавно окончена шведская война, ни императрица, ни большинство людей знатных не хотят новой войны, а канцлер слишком рьян, он. непременно хочет употребить сильные средства, двинуть войска, грозить ими Пруссии; легко сказать – двинуть войска: чего это будет стоить и где взять денег? А если Пруссия не испугается одного движения войск и нужно будет действительно начать войну? Для чего подвергаться такой опасности? Изменять системы не нужно; можно помогать Австрии и Саксонии, сдерживая Пруссию сильными представлениями. Такое мнение очень понравится императрице и многим другим, а между тем нельзя было забыть и внушений Шетарди: благоразумно ли вооружать против себя молодой двор, идя резко наперекор его привязанностям? Елисавета может вдруг умереть…

Таким образом, Бестужев в проведении решительных мер против Пруссии должен был встретить в своем товарище не помощника, но противника, который вначале имел возможность действовать с успехом. Кампания 1743 года кончилась неудачно для Фридриха II: он должен был очистить Богемию, а в январе 1745 года умер союзник его император Карл VII, что еще более затруднило его положение. Еще в конце 1744 года Фридрих II обратился к Елисавете с требованием помощи на основании оборонительного союза; не надеясь, однако, чтобы это уж слишком наглое требование было уважено, Фридрих велел Мардефельду просить императрицу принять на себя посредничество для умирения Европы. Чернышев оставшийся один в Берлине по отъезду Мих. Петр. Бестужева в Дрезден, отвечал Подевильсу, что императрица не считает себя обязанною помогать прусскому королю в этой войне, которую он сам начал, тогда как никто на него не нападал, принять же на себя посредничество для водворения мира в Европе она согласна. Поэтому 23 января в Петербурге посланник Марии Терезии граф Розенберг был позван к государственному канцлеру, который ему сообщил, что прусский король приглашает императрицу принять на себя посредничество в примирении всех воюющих держав. Розенберг должен был уверить свою государыню, что императрица будет ждать только ответа от венского двора, чтобы приложить самое усердное старание о всеобщем примирении и подать новые опыты своего высокопочитания ее величеству королеве. Розенберг отвечал, что его государыня, предав свою судьбу в руки ее импер. величества, примет за благо все, что императрица ей ни изволит присоветовать, будучи уверена, что такая правосудолюбительная монархиня не может одобрить поведение прусского короля, частого нарушения им трактатов, также обиды и разорения, причиненного им землям королевы.