История России с древнейших времен. Том 22 - Сергей Соловьев

Но в начале 1745 года Чернышев донес, что прусский двор желает одного – выпутаться из этой войны с сохранением Силезии – и домогается посредничества России с тою целью, чтобы эта держава, занявшись мирными соглашениями, не могла предпринять ничего против Пруссии; притом берлинский двор представлял дело так, как будто Россия сама предложила свое посредничество, без требования со стороны Пруссии. Это произвело раздражение в Петербурге, которое усилилось, когда узнали, что Турция предложила свое посредничество к умирению Европы и что это предложение сделано по внушениям Франции и Пруссии! Вследствие этого 30 марта Чернышев получил от своего двора рескрипт с объявлением, что Мардефельду отказано относительно посредничества. «Нам не для чего, – говорилось в рескрипте, – такого авансу делать и посредство наше навяливать. Сверх же того, когда с другой стороны не точию нам, но, как известно, в Гаге и Лондоне почти подобные представления сделаны, да и Порта Оттоманская свое посредство предъявляет, то мы как ни желательны скорейшего восстановления повсюду покоя, однако более в то вступаться за несходно для нас признаем. При изъяснении всего вышеписаного по поводу каких-либо прусских на здешнюю записку ответов вы не преминете прилежно избегать всякий досадительный вид, но просто прилежать станете при удобовозможной учтивости, правость сего нашего поступка им внятно истолковать и дать уразуметь, с какою умеренностью сей наш ответ о медиации им учинен, довольно причины имея оный с выговором учинить, понеже его величество сам оную медиацию предложил и по склонности уже нашей на то ответствовал, что будто мы оферировали».

Итак, несмотря на раздражение, сами не хотели раздражать, старались избегать «всякий досадительный вид»: понятно, что должны были стараться избегать всякого досадительного для прусского короля дела, к какому старались побудить Россию Австрия и ее союзники. В начале 1745 года был заключен в Варшаве договор между морскими державами, Австриею и Саксониею, по которому последняя обязывалась за английские субсидии выставить значительное войско для соединенного действия с Австриею против Пруссии. Для обеспечения успеха союзным державам необходимо было склонить к тому же и Россию. Когда Ланчинский по окончании дела Ботты возвратился в Вену, то был принят министрами Марии Терезии «с оказанием особливого удовольства». При первом же свидании канцлер граф Улефельд вручил ему печатный экземпляр циркулярного рескрипта королевы к министрам ее при иностранных дворах, уничтожающего силу прежнего рескрипта по делу Ботты, после чего стали внушать Ланчинскому, что на русской императрице лежит обязанность поддержать европейское равновесие, не говоря уже о Франции, король прусский один в состоянии нарушить спокойствие севера; он уже знает дорогу и в Константинополь, потому необходимо силу его поубавить и не только Силезию, но и другие земли у него отнять, чему Россия легко может содействовать. Если же прусский король останется при настоящих своих владениях, то хотя и нежелательно пророчествовать неприятное, однако нельзя не предсказать, что Фридрих II, исполненный завоевательного духа, скоро доберется до польской Пруссии, потом до Курляндии, а потом получит аппетит и на Лифляндию.

В Вене делались внушения: в Петербурге с апреля месяца у канцлера и вице-канцлера происходили конференции с английским посланником лордом Гиндфордом, австрийским графом Розенбергом, голландским Дедье и саксонским резидентом Пецольдом о приступлении России к Варшавскому договору. 29 апреля лорд Гиндфорд, жалуясь, что от императрицы нет ответа на их предложение, писал своему двору: «Воронцов снял с себя личину и смело противится приступлению России к Варшавскому договору, но я надеюсь, что мы в этом деле успеем. Друг мой (Бестужев) намерен подать свое мнение в самых сильных выражениях, если соперник осмелится подать свое в таких же. Все старые сенаторы на нашей стороне». Прошел еще месяц, и только 30 мая канцлер сообщил послам союзных держав ответ на их предложение; в этом ответе говорилось, что для отстранения всяких затруднений и для скорейшего окончания дела необходимо откровенное объяснение. В предложении сказано, что от России не требуется что-либо новое, требуется только исполнение старых союзнических обязательств, но императрица считает себя обязанною признать случай союза (casus foederis) только относительно одного короля великобританского; относительно короля польского случай союза еще не представился, что же касается королевы венгро-богемской, то у нее нет никакого права полагаться на прежние союзные договоры со здешним двором, потому что союзный договор с императором Карлом VI в 1733 году изменен в предосуждение великого князя-наследника как герцога голштинского, почему союз от ныне царствующей императрицы не признан, формально до сих пор не возобновлен и не ратификован, впрочем, императрица готова заключить новый союзный договор. Императрица не отрекается также заключить конвенцию с державами, подписавшими Варшавский трактат, конвенция эта должна заключаться в следующем: Россия выставляет 30000 войска, за которые ей должно быть заплачено по миллиону двести пятидесяти тысяч албертовых ефимков ежегодно. Если на Россию нападут турки, персияне или какие-нибудь другие нехристианские народы, то 30000 войска возвращаются назад в Россию, но деньги продолжают уплачиваться во все время продолжения войны; если же на Россию нападет христианская держава, то кроме уплаты денег союзники обязаны сделать диверсию в пользу России или оказать ей выговоренную в договорах помощь, наконец, союзники обязаны гарантировать все немецкие владения великого князя-наследника.

Послы отвечали, что переданная им бумага тем более для них горька и прискорбна, что противна интересу России и славе ее величества: они не станут говорить о том, что случай союза с королем польским существует очевидно, равно не станут говорить о том, что неслыханно в свете и неизвестно ни одному народу, что договор должен подтверждаться при каждой перемене правления. Неизвестно Европе, что если по требованию императрицы Анны изменен один параграф договора между Россиею и Австриею, то и весь договор потерял силу. Опасные последствия такого принципа скоро ниспровергли бы человеческое общество, ибо каждый государь мог бы тогда сказать: мой предшественник не мог уступить таких-то городов или таких-то областей, не заключать такого договора, потому что это предосудительно для моего наследника. Послы и министры не коснутся также жестоких и неслыханных условий, требуемых за русскую помощь, ибо в целом свете не найдется договора, в котором бы подобные условия были предложены и приняты. Впрочем, послы и министры признают ответ 30 мая отговоркою в исполнении обязательств и полным отказом на все их предложения.

Ланчинский получил приказание передать устно министрам Марии Терезии, что его государыня согласна возобновить союзный договор на основании договора 1726 года, но с исключением обязательства подать помощь королеве в настоящей войне и ручательства за прагматическую санкцию, при этом Ланчинский должен был жаловаться на Розенберга, который позволил себе слишком резко высказать свое неудовольствие на конференции 30 мая. Граф Улефельд отвечал, что, наоборот, Розенберг обижен, потому что он один объярляется виноватым, а голландский и английский министры в стороне, тогда как все дело в том, что с русской стороны объявлены невозможные условия. Утопающий вопит о помощи, а приятель говорит ему: подожди до завтра. «Кажется, – продолжал Улефельд, – при вашем дворе утверждено мнение, что России никакие союзы не надобны, что нашему двору в русском больше нужды, чем русскому в нашем. Но как можно это предвидеть?» «Дело понятное, – сказал Ланчинский, – на австрийский дом бывают частые нападения, и в настоящее время он выдерживает войну». «Поэтому-то мы и помощи просим, – возразил Улефельд, – но относительно будущего нельзя сказать ничего решительного. Вы, может быть, думаете, что теперь Порта находится в упадке благодаря персиянам и Россия поэтому долгое время будет покойна, но надобно обратить внимание на причину упадка, которая случайна. Если настоящий султан будет низвержен и сядет на престол один из его племянников, который поразумнее и пободрее, и если новый султан, помирившись с Персиею, нападет на Россию, то наша королева, которую допускают теперь до обессиления и разорения, будет ли тогда в состоянии подать помощь России?» «Пассаж, о котором вы упоминаете, не в ту силу клонится, – отвечал Ланчинский, – турки, оправившись, скорее всего нападут на Венгрию, которая к ним близка, а в подстрекателях к этому не будет недостатка».

Но прусский король не был доволен тем, что Россия уклонялась от союза с его врагами, он потребовал, чтобы Россия удержала польского короля как курфюрста Саксонского от враждебных действий против Пруссии. На это Чернышеву приказано было отвечать, что русский двор сначала был того мнения, что смерть императора Карла VII и выбор нового главы империи соединят важнейших имперских членов, но вышло иначе – между членами империи, равно как между ними и другими державами, продолжаются прежние отношения, и потому русский двор должен также смотреть на дело по-прежнему. Если король прусский по-прежнему хочет исполнять обязательства к своим союзникам, то и король польский как курфюрст Саксонский может точно так же поступать относительно своих союзников. Предосторожности, принимаемые королем польским для собственной безопасности, и исполнения этим государем своих обязательств к союзникам не могут быть признаны враждебными действиями против Пруссии, и потому саксонские земли не могут за это ничего потерпеть, тем более что король польский обнадежил русский двор, что не хочет нарушить своего нейтралитета и предпринять что-нибудь прямо против прусского короля. Если же Пруссия подвергнется нападению по какой-нибудь новой причине, а не вследствие ее прошлогоднего нападения на Богемию, то Россия своею предупредительною помощью докажет, как она намерена держать свое слово.