Один день в Древних Афинах. 24 часа из жизни людей, живших там - Филипп Матисзак

Эрехтейона. Слева – громада Парфенона, а прямо за ними – алтарь Афины.

– Будет лучше, если в городе не узнают о болезни жрицы, – негромко говорит Фек. – И вам стоит поговорить со своими людьми…

– Разумеется, – отвечает командующий. – Советуете обыскать весь Акрополь на случай, если колдун все еще здесь?

– Колдун?

– Ну, который вселил в девочку злого духа.

– Нет, – говорит врач, – советую выяснить, каким образом к ней попало вот это.

Фек протягивает начальнику стражи кожаную флягу для вина, наподобие тех, которыми пользуются солдаты.

Десятый час ночи (03:00–04:00)

Флотоводец отправляется в плавание

Из морского тумана выскальзывает изящное судно, за ним – другое, а затем – третье. Спустя какое-то время появляются еще три; от первых их отделяет расстояние приблизительно в сто шагов. Это отряд из шести триер, под покровом темноты покидающий Фалерскую бухту и движущийся на восток.

Эти корабли тяжело нагружены и оснащены как парусами, так и веслами. Им предстоит не рутинное патрулирование окрестностей, а долгая экспедиция во Фракию и к шахтам Фасоса.

Командир отряда триер всматривается в предрассветный туман, наблюдая за разбивающимися о скалы белыми барашками волн. В темноте он старается держаться на расстоянии от берега и в то же время не выходить далеко в Саронический залив, чтобы не упустить из виду мыс Зостер. Увидев его, командир сможет вовремя повернуть направо, обогнет опасный островок Фавра и не сядет на мель. Военные суда редко выходят из порта до рассвета, и на то есть серьезные причины, заметное место среди которых занимают обломки кораблей, украшающие скалы между мысом Зостер и Фаврой.

Сжимая влажный канат у кат-балки и пытаясь разглядеть что-то в темноте, командир отряда тихо проклинает туман. По его подсчетам, до рассвета осталось примерно два с половиной часа, а до первых лучей – чуть больше часа. В это время они уже должны будут огибать скалистый мыс Сунион, где на фоне бескрайнего неба возвышается величественный храм Посейдона.

Командир бросает взгляд на палубу своего корабля. Впрочем, едва ли это можно назвать палубой: только на носу и на корме есть небольшие платформы. Большая часть корпуса триеры находится под открытым небом. Через все это открытое пространство протянут канат толщиной почти с человеческое предплечье. Это гипозомы, и они, как и положено, негромко гудят от напряжения. Соединяя корму и нос, гипозомы крепко прижимают доски корпуса друг к другу. Без гипозом корабль просто сложился бы домиком, ведь середина триеры гораздо легче держится на плаву, чем узкие нос и корма.

По обе стороны от гипозом сидят гребцы, работающие молча и синхронно. Те, кто сидит практически на уровне ватерлинии, именуются таламитами; их весла обтянуты кожей, чтобы брызги волн не проникли в корпус судна. Выше таламитов располагаются зигиты. Представьте, что гребецзигит сидит на коленях у гребца-таламита, а затем представьте, что этого зигита как есть в сидячем положении переместили вверх и вперед примерно на метр. Теперь вы представляете себе, как два нижних ряда гребцов расположены относительно друг друга, и понимаете, почему зигиты ни в коем случае не должны есть бобы. Гребцов верхнего ряда называют транитами; каждый из них сидит между зигитом и таламитом, но при этом выше обоих.

Древний рельеф, демонстрирующий преимущества положения транитов [19]

Весла гребцов разных рядов различаются по весу и длине: это необходимо, чтобы все 170 весел погружались в воду одновременно. В результате тридцатипятиметровая триера может развить скорость до 15 км/ч или целый день бороздить волны со скоростью в два раза меньше этой. Разными веслами и грести нужно по-разному, а значит, гребцы не могут просто так поменяться местами, как бы таламиты (название которых происходит от слова, обозначающего трюм) ни завидовали зигитам (названным так в честь скрепляющих корпус балок, на которых они сидят). Гребцы обоих нижних рядов завидуют «скамеечникам», то есть транитам, которые дышат свежим морским воздухом и при этом находятся в самой широкой части корабля, так что их весла не намного длиннее и тяжелее, чем у коллег.

Содержание триеры обходится недешево, ведь гребцы – обученные профессионалы, требующие, чтобы за тяжелую работу им соответствующе платили. Их нельзя заменить рабами, отличающимися, как известно, зловредной тупостью, из-за которой они путают весла, гребут беспорядочно и не прилагают нужных усилий в критические моменты.

Даже профессионалам, старающимся изо всех сил, трудно держать ритм, тем более – ускоряться или замедляться. Поэтому на каждой триере есть флейтист, вот только слушать его гребцам мешают весла, стучащие по уключинам, волны, ударяющиеся о борт корабля, и ветер, воющий наверху. Нередко гребцы поют особые песни, помогающие им грести ритмично.

Сгребешь отлично. Пение услышишь ты — И в лад ударишь веслами. <…> Брекекекекс, коакс, коакс! Брекекекекс, коакс, коакс! <…> Я в пузырях, я в волдырях, Измученный потеет зад. Еще лишь миг – и прогремит… Брекекекекс, коакс, коакс! Аристофан. «Лягушки», 205–206, 209–210, 236–239

Афинская триера – вершина афинского кораблестроения, а значит, и мирового. Такие корабли обходятся недешево. Командир отряда мог бы оценить затраты на постройку и экипировку триеры в талантах серебра. Один талант равен шести тысячам аттических драхм. Семье простого афинянина этих денег хватило бы на шестнадцать лет.

Сама триера, построенная из недорогой македонской древесины, стоит один талант. Паруса, канаты, весла и грозный таран в сумме стоят еще целый талант. И целый талант составляют ежемесячные затраты на ремонт судна и выплату жалованья членам команды. Гребцам платит государство, но многие триерархи – капитаны триер – готовы доплачивать, чтобы к ним шли лучшие профессионалы.

Строительство триер (каждая из которых прослужит максимум четверть века) оплачивают богатейшие афинские граждане. Обыкновенно городской совет «предлагает» кому-то из богачей завоевать доверие избирателей, пополнив афинский флот, состоящий