Номах. Искры большого пожара - Игорь Малышев

– Нет, Виктория Евгеньевна. Как хотите, но Бальмонт, это лучшее, что случилось в русской поэзии. За исключением, может быть, Пушкина.

Поручик Владимир Ергольский, молодой человек двадцати семи лет, усмехнулся в тонкие усики.

– Вообще, мне странно защищать Бальмонта (он произносил его фамилию на французский манер, с ударением на последнем слоге) перед девушкой. Мне всегда казалось, что львиную долю его поклонников составляют именно дамы.

– Почти все мои подруги были буквально влюблены в него. Одна даже говорила, что отравится, если он не ответит на её письма. Правда, вскоре она очень удачно вышла замуж за владельца нескольких шахт, родила трёх чудесных малюток и среди бесконечных пелёнок, краснушек, нянек, отрыжек, быстро забыла и себя, и Бальмонта. Но я… Бальмонт никогда не интересовал меня.

Я люблю тебя, Дьявол, я люблю Тебя, Бог,Одному – мои стоны, и другому – мой вздох,Одному – мои крики, а другому – мечты,Но вы оба велики, вы восторг Красоты.

– продекламировал Ергольский. – Это… Это прекрасно.

Он взмахнул от избытка чувств рукой.

– Зачем вы пошли в армию? – вдруг спросила его Вика. – Это же не ваше. Я вижу.

– Родина в опасности. А в такое время каждый должен забыть о себе и сделать всё, чтобы спасти отчизну.

Он говорил это просто и искренне, будто рассказывал, что ухаживает за больной матерью.

– В этом нет ни геройства, – продолжал он, – ни повода для гордости. Это даже не долг. Для меня это так же естественно, как дышать, как моему сердцу естественно качать кровь.

– Большевики, эсеры, анархисты, все они тоже считают, что спасают Россию, – осторожно заметила Вика.

– Переделывать мир и спасать Родину – очень разные вещи.

Они встречались уже около недели. Прогуливались по улицам и в городском саду. Были один раз в синематографе. С самой первой минуты их знакомства Вика делала всё, чтобы влюбить в себя Владимира. И сейчас, после нескольких встреч, она знала, что может вертеть Ергольским как хочет.

Они проходили мимо крепкого краснокирпичного здания вокзала. Вика остановилась, глядя на переплетение рельсов, вереницы вагонов, похожие на виселицы, стояки для заправки паровозов водой.

– Представляете, до революции у нас были соседи, которые каждое воскресенье после церковной службы ходили на вокзал и провожали поезда, – сказала Вика. – Махали вслед перчатками и платками, посылали воздушные поцелуи (в семье было пять дочерей). Просто так, ни за чем. Такое вот маленькое семейное сумасшествие. Причём во всём остальном они были совершенно заурядные людьми. До скучного заурядные.

– Это вы к чему? – внимательно глядя на неё большими, опушёнными густыми ресницами, глазами спросил Владимир.

– А пойдёмте-ка тоже на поезда смотреть.

– Ну, если вам так хочется…

Они прошли сквозь пустынное и гулкое здание вокзала и вышли к путям.

Для военного времени перрон был довольно чист и безлюден.

– Я люблю железную дорогу, – призналась Вика. – И ещё я соврала вам. Это наша семья ходила каждое воскресенье провожать поезда. Это было нашим семейным сумасшествием.

– Я отчего-то сразу понял, что вам нравилась привычка ваших соседей. Вы очень тепло о ней говорили.

– Вы весьма внимательны, Владимир.

– Вам внушает это опасения?

– Несомненно, – улыбнулась Вика.

– Напрасно. Вообще-то я очень рассеян. Я внимателен только к вам и тому, что вы говорите.

Вика заметила, что ему хочется продолжить разговор на эту тему, но она быстро оборвала его.

– Что это за модель? – указала она на стоящий неподалёку чёрный, как ворон, паровоз, к которому примыкал состав, окружённый цепью часовых с примкнутыми штыками.

Владимир обежал глазами контур спящего гиганта.

– Может быть, серия И. Или К. Честно говоря, я не знаю, – пожал он плечами. – Я плохо разбираюсь в технике. Все эти паровозы, танки, автомобили, для меня просто тёмный лес.

Вика быстро развернулась к нему, широкая юбка, запаздывая, крутанулась следом.

– Знаете, чего бы я хотела? Только пообещайте, что выполните!

Зрачки её расширились, как у морфинистки.

– Не знаю. Но постараюсь, – неуверенно ответил Ергольский.

– Я… Всегда… – начала она и запнулась. – Но вы правда исполните?

– Правда, – улыбаясь, уже увереннее ответил Владимир.

– Я всегда хотела погудеть в паровозный гудок.

– Какое странное желание.

– Это всё отзвуки семейного сумасшествия, – игриво сказала Вика. – Так что? Устроите?

– В принципе, почему бы и нет. Если машинист мой знакомый, вопрос вполне решаемый.

– Это было бы замечательно.

Ергольский подошёл к часовому. Тот чётко, по уставу отдал честь.

– Погрузку давно закончили?

– Часа два.

– Время отправления известно?

– Никак нет.

Ергольский поднялся по ступенькам, постучал в дверь кабины машиниста.

Вика стояла чуть поодаль, крутя в руках зонтик и борясь с накатывающим волнением.

– Всё получится, – убеждала себя. – Всё получится.

Пузатый машинист открыл дверь, некоторое время перепирался с поручиком, потом со злостью махнул рукой, словно говоря «делайте, что хотите», и ушёл вглубь кабины.

Ергольский позвал Вику:

– Идите сюда!

Она с трудом, испачкав юбку, протиснулась в кабину машиниста.

– Вы нас простите, пожалуйста, – сразу извинилась она. – Это всё моя блажь. Если кого и винить, то меня. Владимир Сергеевич просто не смог мне отказать.

– Ладно, – смилостивился пожилой машинист, поправляя фуражку, – всё одно без дела стоим. А вы чего хотели? В дудку подудеть?

– Да-да, именно, – кивая головой согласилась Вика, всем своим видом демонстрируя смущение и доброжелательность.

– Когда нас отправят-то, Владимир Сергеевич, известно? – спросил машинист.

– Пока нет. Но, думаю, это дело ближайших часов, если не минут.

– Даже минут, – удивился тот. – Ну, тогда сам бог велел топку горячей держать. – Васька, хватит дрыхнуть! Иди сюда, пары разводить будем, – крикнул он в тендер с углём и его подручный с красным, помятым ото сна лицом явился в кабину. – Кидай уголь! – приказал машинист.

– Ирод ты, Захарыч. Такой сон не дал досмотреть, – пробурчал помощник.

Захарыч открывал шторки топки, а Васька кидал внутрь лопаты грохочущего угля.

Котёл разогрелся. Захарыч посмотрел на манометр, стукнул для верности по стеклу суровым ногтем.

– Для гудка хватит. Барышне в самый раз.

Вика, словно не понимая, повернулась к Ергольскому.

– Что значит, «барышне хватит»? Пискнет, как мышь под половицей, и довольно? – капризно вскинулась она. – Владимир, я хочу по-настоящему. Совсем по-настоящему.

– Да будет гудок, будет! – заверил Захарыч. – Может, чуток только послабже, чем обычно. Самую малость.

Вика сдвинула брови, почувствовав себя хозяйкой положения.

– Я хочу настоящий гудок! Настоящий! – капризно заявила она.

Захарыч посмотрел на её нахмурившиеся черты.

– А вы барышня с норовом. Господи, что бы мне не промолчать? Сейчас дунули бы да и дело с концом, – недовольно проворчал он и приказал Ваське. – Швыряй далее. Что б до номинала.

Вика обратилась к Владимиру:

– Володя, вы же понимаете меня? Я оказалась на паровозе в первый и, возможно, в последний раз в жизни. Разве я не имею права погудеть? Издать, так сказать, полноценный гудок. Ну? Это же только один раз. А им всё равно делать нечего, – кивнула она на машиниста и помощника.

Вскоре пламя разгорелось и подняло до нужного значения давление пара в системе.

– Готовьтесь, барышня. Сейчас на весь город рявкните, – нехотя сказал машинист.

– Я готова, – заверила Вика, прижимая к груди открытую дамскую сумочку.

– Тогда хватайтесь вон за ту проволоку, – указал Захарыч, – и тяните, как можно сильнее. – Никому мало не покажется.

– За эту? – на всякий случай переспросила Вика.

– Да, за эту.

Вика взялась за проволоку и потянула её вниз, второй рукой выхватывая из сумочки револьвер и всаживая по пуле в грудь поручику и помощнику.

Рёв гудка заглушил выстрелы.

– А теперь гони вперёд! – прокричала она, направляя ствол в лицо Захарычу. – Вперёд, я сказала! – рявкнула она, выводя старика из ступора, и одновременно блокируя дверь, чтобы не открыли снаружи.

Паровоз тронулся. Сначала медленно, потом всё прибавляя и прибавляя в движении.

В дверь застучали.

– Э, в машине! Ты чего творишь? – закричали снизу.

– Скажи, тормоз проверить надо. Мол, проедешь метров пятьдесят и назад вернёшься, – приказала она.

Захарыч вздрагивающим голосом слово в слово повторил сказанное.

– Стой! – закричали в ответ, почуяв неладное. – Без приказа не имеешь права двигаться!

За дверью под десятком ног громко хрустел гравий.

– Стой, сволочь, стрелять буду!

– Да, всё-всё! Останавливаюсь, не пали! – уже по собственной инициативе ответил Захарыч, выкручивая какие-то вентили и передвигая рычаги.