Вивьен Ли. Жизнь, рассказанная ею самой - Вивьен Ли

прозвучало: «Ее надо срочно в психушку!» И я в ужасе сбежала в свою гримерку, понимая, что меня могут схватить и потащить в больницу силой. Начался страшный приступ, который можно успокоить ласковой беседой, что и сделал срочно вызванный Дэвид Нивен. Ему я поверила и из гримерной вышла.

Но все это ненадолго, почти сразу мне сообщили о том, что сняли с роли и заменили Элизабет Тейлор. Одна в пустом доме я билась в истерике:

– Ларри, где ты? Ларри, спаси меня!

Пыталась звонить тебе, но телефон молчал. Мысленно умоляла не бросать меня, не отдавать чужим жестоким людям. Я допустила одну ошибку: нужно было позвать жену Финча, она относилась ко мне хорошо и помогла бы успокоиться, но я не знала их телефон, а телефоны остальных знакомых не отвечали.

Я боялась всех и никого не пускала в дом, если вспомнить последующие события, можно согласиться, что бояться стоило. С тобой связаться невозможно, вокруг чужие, враждебные мне люди, готовые отправить в психушку, просто убить… Я оказалась словно в роли Бланш из фильма «Трамвай «Желание».

Но Джону Букмастеру я просто бросилась навстречу:

– Ты привел Ларри?!

Ты помнишь, что это он нас познакомил?

Джон развел руками:

– Нет, Вив, но я прислан высшими силами, чтобы охранять тебя, пока не прибудет Ларри.

Это было спасением, Джону я могла поверить, хотя и говорили, что он сумасшедший. Знаешь, лучше общаться с вот таким добрым сумасшедшим, чем с нормальными медиками из бригады медицинской помощи психам, которые никаких доводов не слушают, полагая, что с теми, у кого не все в порядке с головой, разговаривать не стоит.

Если бы нам с Букмастером позволили тихо дождаться твоего приезда, все бы обошлось. Джон, несмотря ни на что, сумел меня успокоить. Мы мирно сидели и вспоминали прежние годы и съемки, это было настоящим бальзамом на измученную душу, я почувствовала, что приступ проходит, еще немного, и я забуду весь кошмар. Но нас в покое не оставили, посреди ночи в дом просто вломились Нивен и Стюарт Грейнджер и вышвырнули бедного Джо вон, а за меня взялись иначе.

Сегодня я отправила Грейнджеру письмо с извинениями, но тебе могу признаться (вернее, себе, тебе никогда этого не скажу!), что не прощу ему совершенной по отношению ко мне подлости. Он приготовил кофе и яичницу, добавив туда почти смертельную дозу снотворного. Что-то заставило меня насторожиться, потому что сам Стюарт не взял в рот ни крошки, не сделал и глотка. А вот Дэвид Нивен, видимо, не знавший о снотворном, присоединился к моей трапезе и… заснул немедленно! А если бы я съела и выпила все одна?

Я поняла, что опасность весьма серьезная, но сопротивляться нельзя, потому тоже съела, хоть и не все, но сумела вызвать рвоту и испортить бассейн в доме Стивена Трейси, где все происходило.

Как я умоляла Грейнджера не принимать больше никаких мер!

– Стюарт, я прошу просто позволить побыть в тишине, все пройдет само собой, уверяю. Доктор Макдоналд сказал, что моему мозгу нужен отдых. Все в порядке, все обойдется. Вызовите Ларри, а если он не хочет приезжать, позвоните моей матери, она прибудет и заберет меня в Лондон.

Зря я поверила знакомым, а ведь Грейнджер хорошо знал меня со времени съемок «Клеопатры» и считался моим другом. Он вызвал врачей, которые и слушать не хотели, что мне противопоказаны любые снотворные и наркотические препараты, потому что не усыпят, но вызовут обострение болезни. Не помогли ни мольбы позвать доктора Макдоналда, ни позвонить моей матери, ни позвать Алекса Корду или даже Сэлзника. Мне вкололи огромную дозу какого-то наркотика.

Боясь отравления, я отчаянно боролась со сном. Кроме того, я чувствовала, что меня обертывают чем-то очень холодным и обкладывают льдом. Лед для меня, когда совсем недавно был рецидив туберкулеза, смертельно опасен. Я пыталась говорить, кричать врачам об этом, пыталась сопротивляться, умолять, обещала, что буду вести себя тихо, лежать молча, только чтобы меня не травили и не охлаждали.

Я, силой заставляя свой несчастный мозг работать и не поддаваться никаким снотворным и наркотическим средствам, старалась очнуться, чтобы поговорить нормально. Наверное, делала это зря, потому что дозы только увеличивали. Иногда, лежа уже совсем без сил, я слышала, как медсестры жаловались одна другой, что меня не валит с ног даже смертельная доза наркотика:

– Вот это сила воли! Дура, умрет ведь!

– Какая теперь разница. После того, что она получила, лучше умереть, потому что мозг такого не выдержит.

Приходя в себя, я плакала и просила позвонить маме, чтобы та забрала меня в Лондон…

А однажды, открыв глаза, вдруг увидела Ларри. В первую минуту не поверила и зажмурилась снова. Просто постепенно поняла, что чем меньше сопротивляюсь, тем меньше мне колют наркотиков, то есть если изображать сон или вялую полудрему, то могут почти оставить в покое.

Ларри так Ларри… хотя этого быть не могло. Значит, я все же окончательно свихнулась… Я лежала и тихо плакала, было все равно, если меня все бросили и позволяют медсестрам колоть слоновьи дозы наркотиков, то какая разница… Даже оглушенная, я понимала, что мне не выкарабкаться, просто потому, что будет лекарственное отравление организма.

Это действительно оказался Ларри, но он приехал не спасти меня, а забрать подальше от свидетелей в клинику доктора Фрейденберга, чтобы там подвергнуть жестокому лечению ЭКТ, но сначала погрузить в сон на целый месяц. Неужели некому было сказать, что мне достаточно просто пожить в спокойной обстановке и что месяц накачивания снотворным убьет если не меня саму, то мой мозг?

Перелет и начальное пребывание в клинике я не помню…

Хватит врать! Все я помню! Есть те, кого не берут даже сильные препараты, а если и оглушают, то на время, при этом слух остается, только все становится тягучим и замедленным. Временами я все же проваливалась в небытие, даже слух пропадал, но чаще все же сознавала, что происходит, снотворное лишало возможности двигаться, но не соображать.

Я умоляла забрать меня домой!

– Ларри, просто привези меня в Лондон, там я справлюсь со всем сама. Прошу тебя, обо всем поговорим потом, только забери меня отсюда. Здесь меня отравят…

Но тебе было нужно иное, иначе к чему разыгрывать дурацкую сцену даже не ревности, а какого-то спектакля:

– Ты любишь Питера?

В тот момент я могла сказать, что люблю хоть самого Гитлера, только бы ты вытащил меня из кошмара, в который я попала.

– Финча? Да, люблю. Я всех люблю…

– Всех? Детка, это многовато… Какого же черта его здесь нет? И к чему тебе тогда муж?

– Ларри, умоляю, скажи, чтобы мне больше не кололи снотворное и наркотики, а еще, чтобы не обкладывали льдом, у меня уже кашель… Забери меня в