Вивьен Ли. Жизнь, рассказанная ею самой - Вивьен Ли

А ты не боишься, что под очередной маской уже больше ничего не будет?

Я не уверена, что мне нравится вот этот разбор по косточкам тебя и себя, он приводит к тому, что я все больше ужасаюсь тому, что происходило, и результатам своей жизни. К сорока годам оказаться с репутацией психически больной и безо всяких перспектив? Нет, этого легче не сознавать.

Позвонила Марион и попросила, чтобы я для нее подробно описала, что чувствовала при встрече с… Ли Холманом. Я даже плечами пожала:

– При чем здесь мой первый муж?

– Вивьен, пожалуйста…

– Ну, хорошо, я напишу. Конечно, первые годы после того, как я ушла к Ларри, было трудно, Холман не давал развод, но теперь мы друзья. И даже Ларри сейчас не против нашей дружбы.

– Сначала не о разводе, а о встрече и семье. Все же вам есть о чем вспомнить, у вас дочь. А вот потом подробно опишите свои и, как вам кажется, его чувства во время и после развода. Не страшно, что придется повторяться. Думаю, посмотрев внимательно сначала на Ли, а потом на Ларри, вы многое поймете.

Эти подробности Ларри уже вовсе ни к чему, потому пишу, ни к кому не обращаясь либо обращаясь к Ли.

С Ли Холманом мы познакомились в феврале 1932 года. Ли было тридцать два, он уже вполне состоялся как личность и как профессионал, был красив спокойной мужской красотой без смазливости, зато с атлетическим сложением, обожал яхты, верховую езду, мотоциклы, автомобили, путешествия и друзей, с которыми было бы не скучно и можно совершить рискованные походы. В зале суда звезд с неба не хватал, потому что при юридическом образовании и добросовестной въедливости не был «книжным червем».

Ли просто жил и радовался жизни, ему вполне хватало удовольствий, которые предоставляли походы на собственной яхте, вылазки в горы и скалолазание в Норвегии. Хорошие друзья, прежде всего Освальд Фрюэн, который стал и моим надежным другом тоже, интересные увлечения, ненадоедливая работа – что еще нужно человеку? Семья? Да, наверное, но, с одной стороны, старого холостяка (а как еще можно назвать тридцатидвухлетнего мужчину?) пугала сама необходимость что-то менять в жизни, с другой, он не ловелас, и просто так познакомиться с девушкой для Ли всегда было проблемой. Он юрист и вполне представлял себе последствия серьезного шага.

Кем была к тому времени я? Пока никем, просто Вивиан Хартли, девушкой из тогда уже не слишком обеспеченной семьи, которая вовсе не могла похвастать ни древностью рода, ни блистательным будущим. Родители решили вернуться в Англию, но семья уже не существовала, поддерживалась лишь ее видимость. Даже жили родители врозь – отец у бабушки, а мама с Томпсоном на континенте, где сумела организовать свое дело – салон красоты. Я редко говорила об этом, но себе-то можно признаться – меня мучило понимание, что мама открыто предпочла отцу их друга Томпсона, Томми, который всегда был рядом.

Почему отец терпел это соседство, был ли слишком мягок и безволен или ему просто так легче? Не знаю, но хорошо помню свое собственное почти отчаяние, когда осознала эту двойственность. С одной стороны, мама слыла ревностной католичкой, для которой развод просто невозможен (она и против моего высказывалась резко и нелицеприятно), с другой, постоянно держала при себе любовника. Откровенный адюльтер, только прикрытый супружеской снисходительностью.

Наверное, тогда у меня и родилось резкое неприятие вот такого поведения. Нет, если я полюблю, то ни за что не стану скрывать свое чувство, не стану лгать и делать вид, что ничего не происходит.

Почему-то нам всегда кажется, что именно нас минует то, что мы осуждаем? Сейчас я понимаю, что Судьба заставляет человека совершать именно те поступки, которые он не приемлет у других. «Не судите да не судимы будете»? Да, именно так. Но неужели, не осуждай я маму за адюльтер, не имела бы позже своего? Господи, как все сложно!..

После Рохемптона, когда стало ясно, что мои легкие просто не выдержат холодного климата Англии и монастырских условий, меня отправили учиться в пансионаты Франции, Германии, Италии. Я зря надеялась, что порядки пансионатов отличаются от монастырских, если такое и бывало, то в сторону большей строгости и придирчивости. И только учеба в двух из них – в Париже и Китцбюэле – давала возможность посещать театры и вообще вести подобие нормальной жизни. Тогда я дала себе еще одно слово: если у меня будет дочь, я никогда не отправлю ее ни в какой пансионат или монастырскую школу. Как опрометчиво клясться в юном возрасте: свою дочь я не воспитывала совсем…

Конечно, я должна быть благодарна пребыванию в разных школах, потому что там освоила итальянский, французский и немецкий, а также в большой степени сербский языки. Это хорошо, человек должен знать как можно больше языков, такие знания дают свободу, а еще возможность читать книги на языке оригинала.

После обучения немало порадовала отца, заявив, что намерена поступать в Королевскую академию драматического искусства. Если бы мама могла, она упала бы в обморок, но миссис Хартли не из тех слабых особ, которые решают проблемы нюхательными солями. Она заявила твердое «нет!». И наткнулась на мое не менее твердое «да!». Наверное, мама пожалела, что так долго держала меня вдали от себя, поручив обучение другим людям, но менять что-то оказалось поздно. Радовало ее только одно: семестр начинался не скоро, через полгода. Полгода – срок для юной девушки немалый, известно, сколь часто меняется настроение у романтических натур, какой я, несомненно, была в то время.

Я потому столь подробно вспоминаю о собственной юности, что это важно для осознания нашего с Ли скоропалительного решения пожениться. Скоропалительным решение было только для моей мамы, мне этот год показался катастрофически длинным, я не подозревала, что такие длинные бывают.

Если бы женихи знали о невестах все то, что знают матери невест, то холостяков оказалось бы в сотни раз больше. Мама не знала обо мне почти ничего, но полагала, что знает, и главным в этом знании была моя неготовность к браку. Вообще-то, немного погодя выяснилось, что она права…

Что я чувствовала, встретив Герберта Ли Холмана? Восхищение. Симпатичный, спокойный, настоящий джентльмен, прекрасно образованный, отличный спортсмен, надежный друг и наверняка прекрасный муж в будущем. Его взгляды на семейную жизнь казались мне единственно верными. Неудивительно, ведь я сама семьи почти не знала, с шести лет жила в пансионатах, а когда закончила обучение, то обнаружила, что у каждого из родителей своя, закрытая для меня жизнь. Папа и мама любили меня, но предпочитали жить по своим