Рожденная революцией - Алексей Нагорный

Коля посмотрел на своих. Рабочие замерли, многие, как заметил Коля, едва скрывали страх и растерянность.

Он всмотрелся в толпу. Кривые, пьяные улыбки, остановившиеся глаза – все было видно хорошо, отчетливо, потому что защитников острова и погромщиков разделяла только узкая полоска воды.

Несколько погромщиков попытались было взойти на мост, но их остановил окрик Сергеева:

– Стойте!

Погромщики остановились. Толпа подалась еще ближе. Все ждали, что скажет этот чернобородый комиссар.

– Граждане! – крикнул Сергеев. – Вы поддались на провокацию! Если вы нападете на этот склад, многие из вас погибнут. Подумайте, сколько сирот появится в ваших, да и в наших семьях, если вы не образумитесь! Я призываю вас мирно разойтись по домам!

Из толпы вышел человек, и Коля тотчас же узнал его: это был Сеня Милый. На затылке у него по-прежнему каким-то чудом держался неизменный котелок.

– Господа свободной России! – рявкнул Сеня, обращаясь к толпе. – Инородцы препятствуют нам взять то, что завоевано нашей кровью в результате революции! Какое же это правительство, господа, ежели оно русскому человеку выпить не дает!

Толпа ответила ревом. Сеня взмахнул рукой, и рев стих.

– Когда мы делали революцию, – орал Сеня, – инородцы сидели по щелям! А как сладкое делить – так русским шиш, а им пенки? Ишь, шпионы немецкие! Продали Россию!

– Бей гадов, спасай Россию! Смерть шпионам! Долой! – начали выкрикивать в толпе.

– Надо было оружие, – с отчаянием сказал Бушмакин. – Коля! Отступай!

Толпа рвалась к мосту. Коля легко отбросил первую волну нападавших, вторую. И третья волна разбилась о него, словно о волнорез. Перед мостом осталось лежать несколько человек, остальные швыряли камни и грязь, но не решались броситься в следующую атаку.

– А ну, подходи! – орал Коля. – Кому жизнь не дорога!

– Господа! – вопил в ответ Сеня. – Неужели вы испугались этого фраера? Давите его, гниду!

Толпа снова бросилась вперед. На этот раз натиск был настолько могучим, что Колю, Васю и Никиту выперли на середину моста – словно пробку протолкнули в горлышко бутылки…

– Поджигай! – отчаянно замахал руками Бушмакин.

– Поджигайте! – тревожно крикнул Сергеев.

Коля и Никита из последних сил сдерживали толпу. Вася опустился на колени и чиркал спичками. Они ломались одна за другой. Вася в отчаянии оглянулся. И тогда Сергеев бросился вперед, выхватил у Васи коробок и с первого раза, словно у собственной плиты на кухне, зажег спичку.

– Бегите, ребята, – негромко сказал он.

Он подождал, пока мимо проскочили Никита и Коля, и бросил спичку на мост. С ревом взвилось пламя. Давя друг друга, погромщики побежали с горящего моста, начали прыгать в воду. Одежда на Сергееве загорелась. Его повалили, стараясь сбить пламя. Наконец, это удалось, и Сергеев поднялся – грязный, закопченный, с обожженным лицом.

– Вроде пронесло, – с сомнением сказал Бушмакин.

– Не думаю, – Сергеев вытащил платок и начал вытирать лицо. Застонал, удивленно посмотрел на Бушмакина:

– Надо же… Не уберегся…

Подскочила Маруська, выдернула из сумки пакет с марлей, протянула Сергееву:

– Промокайте, только не нажимайте.

– Слезет кожа…

– Женщины облезлых еще крепче любят, – заявила Маруська.

– Кто про что, а вшивый про баню, тьфу! – рассердился Бушмакин. – Нашла время.

– Скучный вы человек, – вздохнула Маруська. – По-вашему, у любви дни и часы, что ли? Сегодня можно, а завтра – перерыв? Нешто любовь – это присутственное место?

– Да будет тебе, – отвернулся Бушмакин. – Дырка у меня в голове от твоей любви.

Сеня что-то орал на другом берегу.

– Пристрелить его к черту! – в сердцах сказал Бушмакин. – У тебя есть наган, чего ждешь?

– Я не призовой стрелок, – сказал Сергеев. – Могу попасть в другого человека.

– А этот все равно бандит! Туда ему и дорога!

– Я тебе так скажу, – Сергеев тяжело посмотрел на Бушмакина: – Ты в раж не входи и рассудка не теряй. Другой есть другой, понял? А стрелять мы имеем право только в тех, кто этого на самом деле заслуживает. А кто думает, что лес рубят – щепки летят, – тот последний контрик и враг всему нашему делу!

– Там запасу на всю жизнь! – орал Сеня. – Все наше. Только не дрейфь! Вперед, соколики-алкоголики!

Толпа приблизилась к воде. Осторожно, словно купальщики несколько человек попробовали ледяную воду – кто рукой, кто ногой и вдруг все разом, словно по неслышной команде, ринулись в воду. Затрещал молодой ледок…

– Это конец, – спокойно сказал Сергеев. – Все… Выстраивайтесь в цепь по всему берегу! – закричал он рабочим. – Держаться до последнего. Они нас все равно не пощадят!

– Пощады не давать! – словно в ответ крикнул Сеня. – Бей всех, потом разберемся!

Вода почернела от плывущих людей. Молча смотрели на них защитники острова. Рухнул, подняв тучу искр, сгоревший мост.

– Может, выкатить бочки, выбить днища – пусть спирт льется в воду, – вдруг сказал Коля. – И зажжем. Пусть горят, пьянь проклятая.

– Это мысль, – кивнул Сергеев. – Если вылить спирт вдоль всего берега – стена огня может их остановить!

И снова с ревом взвилось пламя – сплошная ослепительно-белая стена. Она скрыла нападавших, а когда последние сиреневые языки опали и лениво расползлись по воде, Коля увидел, что противоположный берег пуст.

– Варит у тебя тут, – Сергеев шутливо дотронулся до Колиной головы. – Не теряешься. Это, брат, первое дело в нашей профессии…

– В какой еще профессии? – ревниво вступил Бушмакин. – Одна у него теперь профессия – быть рабочим человеком.

– Хорошая профессия, – улыбнулся Сергеев. – Однако, товарищ Бушмакин, напомню вам, что мы с вами – партийцы. Стало быть, делаем не то, что нравится, а то, что партии нужно, согласны?

– Да ведь Коля пока беспартийный, – возразил Бушмакин.

– Пока, – подчеркнуто сказал Сергеев. – Ладно, разговор преждевременный.

– Что-то вы там задумали, – подозрительно прищурился Бушмакин. – В толк не возьму, что?

– Узнаете, – пообещал Сергеев.

Раненых в сопровождении Маруськи, Васи и Никиты отправили в Мариинку. У складов оставили вооруженную охрану во главе с Бушмакиным. Коля распрощался с Сергеевым и пошел домой – вечером ему предстояло сменить Бушмакина.

Вернулась из больницы Маруська. Разожгла на кухне примус и постучалась к Коле.

– Трое умерли, – сообщила она, усаживаясь на табурет. – Остальные через день будут дома. А знаешь, Коля, этот Никита очень хороший человек.

– Чем же это? – осведомился Коля.

– А тем, что грамотен, умен и с девушками умеет обращаться, не то что некоторые, – с вызовом сказала Маруська.

– И как это он обращается? – продолжал выспрашивать Коля.

– А так… – она покраснела. – Не твое дело!

– А тогда зачем рассказываешь? – удивился Коля. – И вообще, вали отседова, мне к Бушмакину пора.

– Коля, – сказала Маруська. – Давайте будем товарищами. Ты, я и Никита. Давай, а?

– А Василий – не в счет?

– Язвительный он больно… И на цыгана похож. А у нас цыгане лошадь однажды украли. Я их боюсь.

– Ну и дура, – заметил Коля. – Не кто цыган – тот вор, а кто вор, тот, понимаешь… – Коля запутался и зло закончил: – Отстань ты от меня за ради бога, банный лист!

– Коля, – продолжала Маруська. – Никита – это, конечно, охо-хо, но и ты тоже ничего. Я тебя провожу, а?

– Ну, проводи… – буркнул Коля.

…Они вышли к Фонтанке. Среди голых деревьев Летнего сада светлым пятном выделялся домик Петра. Плавно изгибался Прачечный мост, а чуть левее начиналась садовая решетка. Ритмично чередовались колонны серого камня и черные звенья ограды. Коля остановился, до глубины души растроганный и потрясенный этой удивительной, проникающей в самое сердце красотой. Отныне он будет приходить на это место: иногда – несколько раз в год, иногда – раз в несколько лет. Будет останавливаться и думать о прошлом, и о том самом первом мгновении, когда вдруг открылись ему Летний сад, Фонтанка и Нева… Только уже не будет рядом бесхитростной Маруськи и многих других – самых близких и самых настоящих своих друзей недосчитается в те минуты Коля Кондратьев…

В городе свирепствовали банды уголовников. Они делали свое черное дело, не считаясь с распоряжениями Военно-революционного комитета, несмотря на все старания немногочисленных еще сотрудников Комитета революционной охраны. Нужно было принимать решительные меры. Сергеева вызвали в Смольный…

Он пришел на несколько минут раньше срока и, чтобы не толкаться в коридорах, начал прогуливаться у входа, вызывая этим раздражение часового – матроса с винтовкой, на трехгранном штыке которой ветер трепал разноцветные флажки разовых пропусков.

– Эй, товарищ! – не выдержал, наконец, матрос. – Не положено! Пройдите!