Икона - Фредерик Форсайт

Но именно поэтому ЦРУ заподозрило, кем являлся Туркин в действительности, и завело на него тоненькое досье. Однако ухватиться было не за что. Этот человек являл собой истинное порождение советского режима.

Со своей стороны, Туркин подозревал, что этот американец — из ЦРУ, ибо его учили, что практически все американские дипломаты служат в ЦРУ. Американец сел и протянул руку:

— Джейсон Монк. Вы Ник Туркин, верно? Видел вас на прошлой неделе на приёме в саду британского посольства. У вас такой вид, словно вам только что сказали, что вас переводят в Гренландию.

Туркин изучающе смотрел на американца. Густые волосы цвета спелой кукурузы падали ему на лоб, и он обаятельно улыбался. В глазах его не было заметно хитрости; может, он вовсе и не агент ЦРУ? У него вид человека, с которым можно поговорить. В другое время Туркин, помня всё, чему его научили в течение многих лет, вёл бы себя по-другому — вежливо, но сдержанно. Сейчас же ему было просто необходимо с кем-нибудь поговорить. Он открыл рот и излил, что было у него на душе. Американец проявил не только интерес, но и сочувствие, даже записал название «мелиоидозис» на картонной подставке для пива. Они расстались далеко за полночь. Русский вернулся на охраняемую территорию посольства, а Монк — в свою квартиру на Гарри-Туку-роуд.

Селии Стоун, тоненькой, темноволосой и хорошенькой девушке, было двадцать шесть лет. Она занимала пост помощника пресс-атташе в британском посольстве в Москве — её первый пост за границей, который она получила через два года после окончания Гиртон-колледжа в Оксфорде, где специализировалась по русскому языку. И она считала, что имеет все основания наслаждаться жизнью.

В тот день, 16 июля, она вышла из огромных дверей главного подъезда и посмотрела в сторону автостоянки, где стоял её маленький «ровер». Находясь внутри территории посольства, она видела то, чего Зайцев не мог увидеть из-за железной стены. Селия стояла на верхней из пяти ступеней, ведущих вниз к стоянке, асфальт перемежался лужайками с небольшими деревьями и кустами, а также клумбами с яркими цветами. Глядя поверх железной ограды, она видела на другом берегу возвышающуюся громаду Кремля, его пастельные краски: жёлтый, красноватый, кремовый и белый тона, сияющие золотом луковицы куполов многочисленных соборов, возвышающихся над зубцами красно-кирпичных стен, окружавших крепость. Это было величественное зрелище. По обе стороны от крыльца, на ступенях которого стояла Селия, спускались пандусы, по которым имел право подъезжать только один посол. Простые смертные парковались ниже и поднимались пешком. Однажды молодой дипломат испортил себе карьеру: в проливной дождь он въехал на своём «жуке»-"фольксвагене" по пандусу и оставил его под крышей портика. Через несколько минут приехал посол и, увидев, что подъезд заблокирован, вышел из своего «роллс-ройса» внизу и прошёл остаток пути под дождём. Он промок, и это его совсем не забавляло.

Селия Стоун сбежала вниз по ступеням, кивнула охраннику у ворот, забралась в свой ярко-красный «ровер» и включила мотор. Когда машина подъехала к воротам «выезд», они уже раздвигались. Она выехала на Софийскую набережную и свернула налево к Большому Каменному мосту, направляясь на ленч с репортёром из газеты «Сегодня». Она не заметила оборванного старика, который, с трудом волоча ноги, бросился было вслед за её машиной. Она также не знала, что её «ровер» был первым автомобилем, выехавшим в то утро из посольства.

Большой Каменный мост — самый старый мост через Москву-реку. В старину пользовались наводными понтонными мостами, их строили весной и разбирали зимой, когда лёд становился достаточно прочным, чтобы по нему можно было ездить.

Мост так велик, что перекрывает не только реку, но и Софийскую набережную. Чтобы подняться на него с набережной, водитель должен повернуть ещё раз налево и проехать с сотню метров до того места, где мост сравнивается с берегом, а затем, сделав полный разворот, въехать на наклонную часть моста. Но пешеход может подняться по лестнице с набережной прямо на мост. Так Заяц и сделал.

Он уже стоял на пешеходной части моста, когда мимо проехал красный «ровер». Заяц замахал руками. Сидевшая в машине женщина удивлённо посмотрела на него и проехала дальше. Заяц отправился на безнадёжные поиски. Но он помнил номерной знак и видел, как на северной стороне моста «ровер», повернув влево, влился в поток машин на Боровицкой площади.

Селия Стоун направлялась в паб «Рози О'Грейди» на Знаменке. Эта совершенно немосковская таверна действительно была ирландской, и здесь можно было подчас обнаружить в канун Нового года ирландского посла, если ему удавалось сбежать с официальных дипломатических приёмов. В этом пабе также можно и пообедать. Селия Стоун предпочла встретиться с русским репортёром именно здесь.

Она без труда нашла место для парковки сразу же за углом: всё меньше и меньше русских могли позволить себе иметь машину и покупать для неё бензин. Поставив машину, Селия пошла пешком. Как всегда, когда около ресторана появляется явный иностранец, бездомные и нищие сбегаются со всех сторон, чтобы попросить на хлеб.

Перед отъездом в Москву она, как молодой дипломат, получила инструкции в министерстве иностранных дел в Лондоне, но реальность все равно каждый раз потрясала её. Она видела нищих в лондонском метро и на улицах Нью-Йорка, бродяг, которые непонятным образом опустились на низшую ступень социальной лестницы. Но в Москве, столице государства, на которое наступал настоящий голод, эти несчастные с протянутыми руками, просящие денег или хлеба, ещё не так давно были крестьянами, солдатами, служащими и торговцами. Ей вспоминались документальные кадры телевидения из стран третьего мира.

Вадим, огромного роста швейцар из «Рози ОТрейди», увидел её издалека и бросился вперёд, с силой оттолкнув нескольких нищих соотечественников, чтобы важный валютный клиент мог свободно войти в частный ресторан.

Возмущённая зрелищем унижения несчастных своим же соотечественником. Селия пыталась протестовать, но Вадим, отгородив её своей большой мускулистой рукой от протянутых к ней ладоней, распахнул дверь ресторана и втолкнул её внутрь.

Контраст между пыльной улицей с голодными нищими и пятьюдесятью посетителями, дружески беседующими между собой за ленчем с мясом и рыбой, потрясал Селию. Имея доброе сердце, молодая женщина всегда ощущала неловкость, когда завтракала или обедала в ресторанах. Царящий на улицах голод лишал её аппетита. Перед симпатичным русским репортёром такой проблемы не стояло. Он изучил меню с закусками и остановился на креветках.

Заяц, все ещё упорно продолжая свои поиски, обошёл Боровицкую площадь, надеясь увидеть красный «ровер». Он заглядывал во все улочки справа и слева, не мелькнёт ли там красное пятно, но ничего не увидел. В конце концов он вышел на большую улицу, примыкавшую к дальней стороне площади. К его изумлению и радости, он обнаружил автомашину всего в двухстах метрах, за углом, недалеко от паба.

Ничем не отличающийся от терпеливой толпы нищих, Зайцев занял позицию недалеко от «ровера» и стал ждать.

Прошло десять лет с тех пор, когда Джейсон Монк был студентом Виргинского университета, и хотя утратил связь со многими, кого тогда знал, он всё ещё помнил Нормана Стайна. Их связывала странная дружба — невысокого, но крепко сбитого футболиста из фермерского округа и совсем неатлетического сына доктора-еврея из Фредериксберга. Свойственные обоим чувство юмора и склонность к иронии сделали их друзьями. И если Монк обладал способностями к языкам, то Стайн был почти гением в области биологии. Он блестяще окончил университет на год раньше Монка и сразу поступил на медицинский факультет. Они поддерживали отношения, лишь посылая друг другу поздравления к Рождеству. Года за два до того, как Монк получил назначение в Кению, он случайно встретил в Вашингтоне своего друга, который в одиночестве сидел за столиком в ресторане, кого-то, видимо, поджидая. Им удалось поговорить полчаса, пока не появился компаньон Стайна. За это время они сумели обменяться новостями, хотя Монку пришлось солгать, сказав, что он работает на госдепартамент.

Стайн стал врачом, специализировался по тропической медицине, получил учёную степень и теперь радовался новому назначению с большими возможностями для исследовательской работы в армейском госпитале Уолтера Рида.

Полистав телефонный справочник, Джейсон Монк из своей квартиры в Найроби позвонил ему. На десятый звонок ответил заспанный голос:

— Да?

— Привет, Норман. Это Джейсон Монк.

Последовала пауза.

— Прекрасно. Где ты?

— В Найроби.

— Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?

— Середина дня.

— Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребёнка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?