Икона - Фредерик Форсайт

Оно казалось огромным, не меньше дома, и двигалось на гусеницах: впереди торчала длинная пушка. На самом верху, над пушкой, высунувшись наполовину из люка, стоял человек. Он снял толстый стёганый шлем и положил его рядом с собой. В тот день было очень жарко. Затем человек повернулся и посмотрел вниз на Леонида.

Ребёнок увидел, что у человека светлые, почти белые волосы, а глаза такие бледно-голубые, что казалось, сквозь его череп просвечивает светлое летнее небо. Эти глаза ничего не выражали, в них не было ни любви, ни ненависти, просто какая-то скука. Не спеша человек опустил руку и вытащил из кармана пистолет.

Какое-то чувство подсказало Леониду: происходит что-то нехорошее. Он услышал взрывы гранат, брошенных в окна, и крики ужаса. Ему стало страшно, он повернулся и бросился бежать. Раздался щелчок, и что-то просвистело, коснувшись его волос. Завернув за коровник, он расплакался, но не остановился. Позади он слышал непрерывный треск и чувствовал запах гари, уже доносившийся от охваченных пламенем домов. Впереди виднелся лес, и мальчик побежал туда.

Очутившись в лесу, Леонид не знал, что ему делать дальше. Он продолжал плакать и звать родителей. Но они не пришли. Он вообще их больше никогда не видел.

Он набрёл на женщину, оплакивавшую мужа и дочерей, и узнал в ней жену пекаря, Давыдову. Женщина прижала его к груди, а он не понимал, почему она обнимает его, и что бы подумал, увидев это, его отец, ведь она была «еврейка»!

Деревня была полностью стёрта с лица земли, и танковое подразделение СС развернулось и покинуло это место. В лесу спаслись ещё несколько человек. Потом они встретили партизан, суровых бородатых людей с ружьями. Один из них указал им дорогу, и они долго шли на восток.

Когда Леонид уставал, Давыдова несла его, пока наконец через несколько недель они не добрались до Москвы. У Давыдовой, оказалось, были там знакомые, которые приютили, обогрели и накормили их. Эти люди были добры к нему и походили на пекаря Давыдова своими вьющимися от висков длинными, до подбородка, прядями волос и широкополыми шляпами. Несмотря на то что он не был «евреем», Давыдова усыновила его и растила несколько лет.

После войны власти обнаружили, что он ей не родной сын, и разлучили их, отправив мальчика в детский дом. Расставаясь, они оба горько плакали. Леонид больше никогда её не видел. В детском доме ему объяснили, что «еврей» означает национальность.

Заяц сидел на скамье и думал о документе, спрятанном под рубашкой. Он не могло конца понять значение таких слов, как «тотальное уничтожение» или «полная аннигиляция», но он не думал, что это хорошие слова. Он не понимал, почему господин Комаров хочет так поступить с людьми одной национальности с его приёмной матерью.

На востоке засветилась чуть заметная розовая полоска. На противоположном берегу реки, на Софийской набережной, в большом особняке морской пехотинец с флагом в руках стал подниматься по лестнице на крышу.

Шкипер взял свой стакан с дайкири, встал из-за стола и подошёл к деревянному поручню. Он посмотрел вниз, на воду, затем перевёл взгляд на другую сторону потемневшей бухты.

«Сорок девять, — думал он, — сорок девять, и все ещё заложник в резерве своей конторы. Джейсон Монк, ты стареешь и уже никуда не годишься. — Он сделал большой глоток и почувствовал, как ром „лёг“ на отведённое ему в желудке место. — Чёрт возьми, это всё же была неплохая жизнь. Во всяком случае, не скучная».

Но не так всё начиналось. Начало было положено в маленьком деревянном домике в небольшом городке Крозете на юге Центральной Виргинии, чуть к востоку от Шенандоа, в пяти милях от шоссе, идущего от Уинсборо к Шарлотсвиллу.

Округ Олбемарль — земля фермеров, вошедшая в летопись войны между штатами4, ибо восемьдесят процентов сражений происходили на полях Виргинии, и каждый виргинец помнил об этом.

В местной начальной школе, где он учился, у большинства детей отцы занимались разведением и выращиванием табака, соевых бобов или свиней.

Отец Джейсона Монка в отличие от других был лесником в Национальном парке Шенандоа. Никто ещё не стал миллионером, работая в лесничестве, но для мальчика это была хорошая жизнь, даже если долларов не хватало. В каникулы не приходилось слоняться без дела — надо было браться за любую работу, чтобы помочь семье.

Он помнил, как ещё ребёнком ездил с отцом в парк, расположенный в горах Блу-Маунтин, и тот объяснял ему различие между елью, берёзой, пихтой, дубом и ладанной сосной. Иногда они встречали егерей, и тогда он с широко раскрытыми глазами слушал их рассказы о чёрном медведе и оленях, об охоте на диких индеек, тетеревов и фазанов.

Позднее Джейсон научился стрелять со снайперской точностью, читать следы и выслеживать по ним зверя, разбивать стоянку и наутро собирать её так, чтобы не осталось никаких примет, а когда он вырос достаточно большим и сильным, то в каникулы стал работать в лагерях лесорубов.

Джейсон посещал местную начальную школу с пяти до двенадцати лет, но, как только ему исполнилось тринадцать, записался в окружную среднюю школу в Шарлотсвилле, и ему приходилось каждое утро вставать до рассвета, чтобы добраться из Крозета в город. И в этой средней школе произошло то, что изменило его жизнь.

В далёком 1944 году некоего сержанта американской армии с тысячами других переправили с Омаха-Бич в глубину Нормандии. Где-то в окрестностях Сент-Ло, отставший от своего отряда, он попал в прицел немецкого снайпера. Ему повезло: пуля лишь оцарапала плечо. Двадцатитрехлетний американец добрался до ближайшего дома, где его перевязали и приютили. Когда шестнадцатилетняя дочка хозяев приложила к ране холодный компресс, а он посмотрел ей в глаза, то понял, что получил удар, не сравнимый ни с какой немецкой пулей.

Год спустя он вернулся в Нормандию из Берлина, сделал предложение, и в саду, возле дома её отца, их обвенчал капеллан армии Соединённых Штатов. Затем, поскольку у французов не принято венчаться в садах, то же самое проделал и местный католический священник уже в деревенской церкви. После этого сержант увёз молодую жену в Виргинию.

Двадцать лет спустя он был помощником директора окружной средней школы в Шарлотсвилле, к этому времени их дети уже выросли, и жена стала преподавать в школе французский язык. Миссис Жозефина Брейди отличалась красотой, обаянием, к тому же была француженкой, и благодаря всему этому её уроки очень скоро стали пользоваться большим успехом.

Осенью 1965 года в её классе для начинающих появился новый ученик, несколько стеснительный подросток с буйной копной белокурых волос и обезоруживающей улыбкой. Его звали Джейсон Монк. Через год Жозефина могла утверждать, что никогда не слышала, чтобы иностранец говорил по-французски так хорошо, как Джейсон. Такой дар мог быть дан только природой. Тем более что мальчик не только прекрасно владел грамматикой и синтаксисом, но и в совершенстве воспроизводил произношение.

Когда Джейсон учился в последнем классе, он часто бывал у неё дома и они читали Мальро, Пруста, Жида и Сартра, который считался в те времена невероятно эротичным, однако предпочтение оба отдавали ранней романтической поэзии Рембо, Малларме, Верлену и де Виньи. Этого не должно было случиться, но случилось. Возможно, виноваты поэты, но, несмотря на разницу в возрасте, у них завязался короткий роман.

К восемнадцати годам Джейсон Монк умел делать две вещи, несвойственные подросткам Южной Виргинии: он мог говорить по-французски и заниматься любовью, причём и то и другое делал с большим искусством. В восемнадцать лет он пошёл в армию.

В 1968 году война во Вьетнаме была в самом разгаре. Многие молодые американцы старались избежать военной службы, чтобы не попасть туда. И тех, кто приходил как доброволец и подписывал контракт на три года, принимали с раскрытыми объятиями.

Монк проходил основной курс обучения и где-то в середине занятий заполнил анкету. В графе «иностранные языки» он написал «французский». Его вызвали к начальнику отдела по личному составу.

— Вы в самом деле говорите по-французски? — спросил офицер.

Монк объяснил. Начальник позвонил в среднюю школу Шарлотсвилла и поговорил со школьным секретарём. Та связалась с миссис Брейди, затем перезвонила. На это ушёл день. Монку приказали явиться снова. На этот раз присутствовал майор из Джи-2 — армейской разведки.

Кроме вьетнамского, в этой бывшей колонии многие говорили по-французски. Монка на самолёте отправили в Сайгон. Он летал туда дважды, в промежутке побывав в Штатах.

В день увольнения его вызвали к начальству. В кабинете сидели два человека в штатском. Полковник вышел.

— Садитесь, пожалуйста, сержант, — сказал старший и более симпатичный из них.

Он вертел в руках трубку, в то время как второй, более серьёзный, разразился потоком французской речи. Монк отвечал без запинки. Разговор продолжался десять минут. Потом говоривший по-французски широко улыбнулся и обратился к своему коллеге: