Икона - Фредерик Форсайт

— Прекрасно. Найроби. Конечно. И который там теперь час?

— Середина дня.

— Ну а здесь пять этого чертового утра, и мой будильник поставлен на семь. Я полночи не спал из-за ребёнка. Зубы режутся. Ради Бога, ты не мог выбрать другое время, приятель?

— Успокойся, Норм. Скажи мне кое-что. Ты когда-нибудь слышал такое слово — «мелиоидозис»?

Опять наступила пауза. В голосе Нормана, когда он заговорил снова, не было и следа сонливости.

— Почему ты спрашиваешь?

Монк рассказал ему. Но не о русском дипломате. Он сказал, что есть мальчик пяти лет, сын одного знакомого. Кажется, мальчик обречён. Он слышал что-то о том, что у дяди Сэма имеется некоторый опыт в изучении именно такой болезни.

— Оставь мне твой номер телефона, — сказал Стайн. — Я поговорю кое с кем и перезвоню тебе.

Телефон Монка зазвонил только в пять часов дня.

— Если… может быть… что-то, — путался в словах врач. — Это нечто совершенно новое, ещё в экспериментальной стадии. Мы сделали несколько тестов, результаты кажутся положительными. Пока. Но препарат ещё даже не показывали ФДА5. Не говоря уже о разрешении на производство. Мы ещё не закончили его испытания.

То, что описывал Стайн, очевидно, был самый первый антибиотик — сефалоспорин. В конце восьмидесятых он будет выпускаться под названием «сефтазидим». А в то время его обозначали как С3-1. Сегодня это обычно применяемое при мелиоидозисе лекарство.

— Он может дать побочный эффект, — продолжал Стайн. — Мы пока мало что знаем.

— А как скоро проявится этот побочный эффект? — спросил Монк.

— Понятия не имею.

— Послушай, Норм, если ребёнок обречён умереть через три недели, то что мы теряем?

Стайн тяжело вздохнул:

— Не знаю. Это против всех правил.

— Клянусь, никто не узнает. Давай, Норм, ради тех девочек, которых я знакомил с тобой.

Он услышал хохот, донёсшийся из далёкого Чеви-Чейза в штате Мэриленд.

— Попробуй только расскажи Бекки, и я убью тебя, — сказал Стайн, и в трубке наступила тишина.

Спустя сорок восемь часов в посольство на имя Монка прибыла посылка. Её доставили через международную компанию срочных перевозок. В посылке был термос с сухим льдом. В короткой записке без подписи говорилось, что во льду находятся две ампулы. Монк позвонил в советское посольство и попросил передать второму секретарю Туркину следующее: «Не забудьте, сегодня в шесть мы пьём пиво». Об этом доложили полковнику Кулиеву.

— Кто такой этот Монк? — спросил он у Туркина.

— Американский дипломат. Он, кажется, разочарован во внешней политике США в Африке. Я пытаюсь разработать его как источник информации.

Кулиев удовлетворённо кивнул. Хорошая работа, такие вещи отлично выглядят в отчётах, идущих в Ясенево.

В кафе «Торн три» Монк передал посылку. Туркин выглядел испуганным, опасаясь, что кто-то из своих увидит его. В свёртке могли быть деньги.

— Что это? — спросил он.

Монк объяснил.

— Может быть, это не поможет, но вреда не будет. Это всё, что у нас есть.

Русский застыл, холодно глядя на Монка.

— А что вы хотите за этот… подарок? — Ему было ясно, что нужно будет заплатить.

— Вы говорили правду о своём ребёнке? Или играли?

— Не играл. На этот раз не играл. Мы всегда играем, такие, как вы и я. Но не сейчас.

По правде говоря, Монк уже навёл справки в главном госпитале Найроби. Доктор Уинстон Муа в основном подтвердил все факты. «Трудный человек, но и жить трудно в этом мире», — подумал Монк и встал из-за стола. По правилам он должен был выжать из этого человека какую-то информацию, что-нибудь секретное. Но он знал, что история маленького сына не была обманом. Если бы пришлось воспользоваться этой ситуацией, лучше уж мести улицы в Бронксе.

— Берите, приятель. Надеюсь, это поможет. Никакой платы.

Монк направился к двери, но не успел пройти и полдороги, как его окликнули:

— Мистер Монк, вы понимаете по-русски?

Монк кивнул:

— Немного.

— Я так и думал. Тогда вы поймёте слово «спасибо».

Было около двух часов, когда, выйдя из «Рози О'Грейди», Селия подошла к машине. «Ровер» имел общую систему замков. Когда она отперла дверцу водителя, сработал замок и на дверце со стороны пассажира. Она пристегнула ремень, включила зажигание и почти тронулась с места, как дверца с другой стороны открылась. Она удивлённо повернулась. Он стоял рядом, наклонившись к открытой дверце. Потёртая армейская шинель, четыре медали на засаленных лентах, прикреплённые к лацкану пиджака, заросший щетиной подбородок. Когда он открыл рот, в нём блеснули три стальных зуба. Он бросил ей на колени папку. Она достаточно хорошо понимала по-русски, чтобы потом повторить его слова:

— Пожалуйста, отдайте это господину послу. За пиво.

Его вид испугал Селию. Явно это ненормальный — вероятно, шизофреник. Такие люди могут быть опасны. Побледневшая Селия Стоун выехала на улицу, открытая дверца болталась, пока от движения автомобиля не захлопнулась сама. Она сбросила это нелепое прошение — или что это было — с колен на пол к пассажирскому сиденью и поехала в сторону посольства.

Глава 3

Около полудня того самого дня, 16 июля, сидевший в своём кабинете на втором этаже особняка неподалёку от Кисельного бульвара Игорь Комаров связался по внутреннему телефону со своим личным секретарём.

— Документ, который я дал вам вчера, вы успели прочитать? — спросил он.

— Конечно, господин президент. Блестяще, если мне будет позволено так сказать, — ответил Акопов. Все сотрудники Комарова обращались к нему «господин президент», подразумевая его должность председателя исполнительного комитета Союза патриотических сил. Они были уверены, что и через двенадцать месяцев будут обращаться к нему так же, но с ещё большим основанием.

— Спасибо, — сказал Комаров. — Теперь верните его мне, пожалуйста.

В трубке стало тихо. Акопов встал и подошёл к своему вмурованному в стену сейфу. Он знал комбинацию цифр на память и, не задумываясь, повернул диск замка нужные шесть раз. Когда дверка распахнулась, он протянул руку, чтобы взять папку в чёрном переплёте. Но её там не было.

Озадаченный, он стал выкладывать из сейфа документ за документом, папку за папкой. Акопов похолодел от страха, охваченный паникой и одновременно не желая поверить в то, что, очевидно, случилось. Взяв себя в руки, он проделал все сначала. Папки, сваленные на ковре у его ног, он рассортировал и перебрал листок за листком. Чёрной папки не было. На лбу выступили капельки пота. Он спокойно работал все утро в своём кабинете, убеждённый, что накануне, перед тем как уйти, убрал все секретные документы в надёжное место. Акопов делал так всегда, он был человеком привычки.

От сейфа он перешёл к ящикам стола. Ничего. Он осмотрел пол под столом, затем все шкафы и полки. Около часа дня он постучал в дверь кабинета Игоря Комарова, вошёл и признался, что не смог найти папку.

Человек, который, как считали почти во всём мире, будет следующим Президентом России, личность очень сложная. Невозможно было представить большую противоположность его свергнутому предшественнику Жириновскому, которого он открыто называл шутом.

Комаров был среднего роста и телосложения, всегда гладко выбрит, серо-стального цвета волосы аккуратно подстрижены. Наиболее заметные пристрастия: чрезмерная чистоплотность и глубокое отвращение к физическим контактам. В отличие от большинства русских политиков, любящих пить водку, произносить тосты, похлопывать по спине, панибратски обниматься, Комаров требовал от своего окружения соблюдения строгости в одежде и обращении. Он очень редко надевал форму «чёрной гвардии», и обычно его можно было видеть в двубортном сером костюме и рубашке с галстуком.

После нескольких лет политической активности Комарова очень немногие могли сказать, что хорошо с ним знакомы, и никто не осмеливался даже делать вид, что дружит с ним. Никита Иванович Акопов в течение десяти лет состоял при нём в должности личного секретаря, но их отношения остались отношениями хозяина и рабски преданного слуги.

И если Ельцин даровал некоторым своим сотрудникам статус дружков по выпивке и теннису, то Комаров, насколько было известно, только одному человеку позволял обращаться к нему по имени и отчеству. Этим человеком был начальник службы безопасности его партии полковник Анатолий Гришин.

Как и многие преуспевающие политики, Комаров мог, подобно хамелеону, менять личину, если было нужно. В глазах прессы, в тех редких случаях, когда он удостаивал журналистов личной встречи, он выглядел серьёзным государственным деятелем. Перед своими же сторонниками он так преображался, что Акопов не переставал удивляться и восхищаться им. Когда он стоял на трибуне, то бывший педантичный инженер исчезал куда-то, будто его никогда и не было. На его месте появлялся блестящий оратор, фонтан страсти, чародей слова, человек, с безошибочной точностью выражавший надежды, страхи и желания всех людей, их гнев и их фанатизм. Для них он был человеком, олицетворявшим доброту с лёгким налётом простонародности.