Смерть докторши - Хансйорг Шнайдер

Хункелер коротко доложил о своих визитах на Хундсбахерштрассе и на Тодтнауэрштрассе. Мадёрен возмутился: наркоманы — его епархия!

Сутер вкратце подытожил сообщения СМИ, особо подчеркнув, что базельская пресса, состоящая в общем-то из одной-единственной серьезной газеты, целиком и полностью на стороне прокуратуры. И спросил, нужно ли ему сообщить прессе о предположительном орудии убийства — разделочном ноже средних размеров, с лезвием шириной полтора сантиметра. Де Виль и Хункелер в один голос сказали «нет». На этом совещание закончилось.

Хункелер подошел к мусорной корзине, выбросил обертку от сандвича. И, схватив за рукав, остановил Луди, который направился было к выходу.

— Слушай, у меня тут есть одна проблема. Хотелось бы знать, сколько денег осталось после госпожи Эрни и кому она их завещала.

— В свое время узнаешь, — отозвался Луди. — С этим все идет по закону, как положено.

— Нет, мне надо прямо сейчас.

— До завещания не добраться. Оно, скорей всего, лежит у нотариуса. А насчет капиталов я уже выяснил. Не вполне легально, разумеется, но дело того стоило. Если никому не разболтаешь, скажу.

Он ухмыльнулся, и Хункелер кивнул.

— Как минимум, три миллиона франков.

Хункелер прошел к себе, разложил на столе списки. Изучать их совершенно неохота, но, пожалуй, все-таки придется. Он взял в руки список умерших пациентов. Берте Хильфикер было 86, и жила она в интернате для престарелых. Хансу Крауэру, тоже обитателю интерната, было 78. Регула Хеммерли преподавала в гимназии, проживала в районе Брудерхольц, на Вахтельвег, 19, и скончалась в возрасте всего лишь 54 лет.

Он позвонил в кабинет д-ра Эрни. Трубку сняла г-жа Швааб.

— Вы не скажете, когда возвращается доктор Кнехт? — спросил комиссар.

— Сегодня вечером. Пора уж. Я ведь только и делаю, что выпроваживаю народ. Пациентов и журналистов. Даже с радио приходили. Ох и нахальные типы, сущие пиявки, никак от них не отвяжешься. Но я ничего им не говорю.

— А что бы вы могли им сказать?

— Ну, разное. Мало ли что я знаю.

— Что молодежь держит собаку впроголодь?

— Про собаку я сказала, потому что это никак не связано с убийством и вдобавок чистая правда.

— Нет, это клевета. А теперь не откажите в любезности позвать к телефону госпожу Цбинден.

Г-жа Швааб сердито фыркнула, но смолчала. Немного погодя в трубке послышался голос Рут Цбинден.

— Вы можете назвать мне имя нотариуса доктора Эрни?

— Да. Дольф Гербер, с Парадизхофштрассе.

— А не знаете, кто наследует госпоже Эрни?

— Догадываюсь. Но не скажу, потому что в точности не знаю.

— Я слыхал, она была богата.

— Да, очень. Ее родители владели мебельным магазином. И как единственный ребенок она унаследовала все состояние. А теперь такой вот кошмар.

Хункелер услышал, как она всхлипнула.

— Можно еще вопрос? Если не хотите, можете, конечно, не отвечать, вы не обязаны.

— Пожалуйста. Спрашивайте.

— Что, собственно, произошло с госпожой Хеммерли, которая скончалась три недели назад?

— Печальная история… — Рут Цбинден вздохнула. — Только вот не знаю, вправе ли я говорить об этом.

— Мы же все равно выясним.

— Нам не удалось обнаружить первичный очаг. Только метастазы.

— И где вы их обнаружили?

— В мозгу.

Комиссар достал из пачки сигарету, закурил. Но вкус почему-то был неприятный.

— А об окружении госпожи Хеммерли можете что-нибудь рассказать?

— Вправе ли я?

— Я прошу вас.

— Тайны из этого не делали, — помолчав, проговорила она, — так что, наверно, рассказать можно. Она жила вместе с подругой, госпожой Карин Мюллер, сестрой-анестезисткой из кантональной больницы.

— Что значит «жила вместе»?

— Это значит, они, пожалуй, любили друг друга.

— Стало быть, лесбиянка?

— Кто скажет в точности? По-моему, она была бисексуалка, ведь имела еще и друга.

— Как его имя?

— Не помню уже. Странный такой тип. — Она помедлила, а потом все-таки спросила: — Вы что же, подозреваете госпожу Мюллер?

— Нет, просто хочу побольше узнать об окружении доктора Эрни, потому что ищу преступника или преступницу. Большое спасибо.

Он положил трубку, нашел в справочнике телефон нотариуса Дольфа Гербера, набрал номер. Ответил женский голос. Хункелер представился, сказал, что он комиссар уголовной полиции и ведет расследование убийства, после чего ему на значили встречу на завтра, в девять утра.

Затем он позвонил прокурору Сутеру и спросил, нельзя ли получить письменное ходатайство, чтобы нотариус Гербер досрочно вскрыл завещание д-ра Эрни.

— Зачем вам это? Уж не думаете ли вы, что ее убили из-за наследства? Сущий вздор.

— Возможно, — сказал Хункелер.

Он не спеша поднялся вверх по Аубергу, прошел по Леонхардсграбену, пересек площадь Петерсплац. Жара никак не спадала, градусов тридцать пять с лишним. Пот стекал по затылку, но Хункелер не обращал на это внимания. Расследование сдвинулось с мертвой точки. И шло уже как бы само по себе, он ясно чувствовал.

Комиссар сел в машину и поехал искупаться. Минут пятнадцать плавал в обнесенной буйками купальне, наслаждаясь неторопливым течением Рейна. Лежал на спине, медленно пошевеливая руками и ногами, чтобы не двигаться с места, как форель на быстрине. Смотрел в синеву над головой. Потом выпил на веранде кофе с молоком, наблюдая, как вверх по реке ползет нефтеналивная баржа.

В начале седьмого он поехал на Брудерхольц. В окна машины задувал прохладный ветерок, воздух здесь, наверху, был прохладнее, кругом деревья, цветущие кусты в садах. Сворачивая на Вахгельвег, он заметил, как внизу, на равнине, блеснул стеклянный фасад какого-то небоскреба.

Г-жа Хеммерли жила в пятиэтажном многоквартирном доме. Возле звонка значилось: Хеммерли — Мюллер. Хункелер открыл дверь парадной, поднялся на лифте и, выйдя из кабины, шагнул прямо в залитую вечерним солнцем аттиковую квартиру. Встретила его крупная, широкоплечая женщина, с короткой стрижкой и поразительно светлыми голубыми глазами, в блузке с глубоким вырезом. На шее у нее поблескивал большой серебряный крест.

— Госпожа Мюллер? — спросил Хункелер.

Она кивнула, ожидая, что он скажет дальше.

Комиссар показал удостоверение и представился. Она опять кивнула и жестом указала на кожаный диван напротив открытой двери на веранду. Снаружи цвел роскошный олеандр.

— Можно узнать, что это у вас за крест? — спросил Хункелер. — Никогда таких не видел.

— Коптский, седьмого века. Ее подарок.

Лицо у Карин Мюллер было как каменное.

Она явно с огромным трудом сдерживала слезы.

— Я понимаю, вы потеряли подругу. Примите мои соболезнования.

— Спасибо.

Он посмотрел на нее, ожидая ответного взгляда. Но Карин Мюллер глаз не подняла.

— Я веду дознание по делу об убийстве доктора Эрни. Госпожа Хеммерли, скончавшаяся три недели назад, была ее пациенткой. Об этом мне и хотелось бы с вами поговорить.

— Почему?

— У вас есть фотография госпожи Хеммерли?

Карин Мюллер встала, прошла к комоду, взяла две рамки с фотографиями и подала ему. На одном снимке была светловолосая женщина с большими темными глазами и медальоном, изображающим анх — египетский знак жизни. На второй фотографии он увидел обеих подруг, рядышком, на фоне Сфинкса в Гизе.

— Когда это было?

— В прошлом феврале. Мы совершили поездку вверх по Нилу до Ассуана, в честь седьмой годовщины нашего знакомства. Семь для нас священное число.

Голос Карин Мюллер звучал монотонно, словно то путешествие никак ее не касалось.

— Вы любили ее?

— Я и сейчас ее люблю.

Длинными сильными пальцами она подтянула брюки на коленях.

— В ту пору госпожа Хеммерли, наверно, была еще здорова?

— Да. По крайней мере, так казалось. Чудесная была поездка.

Странно, подумал комиссар. Почему она ничем меня не угощает?

— Обычно отмечают пятилетний или десятилетний юбилей, — сказал он. — Почему же семь?

— Трижды семь — двадцать один. Госпожу Эрни убили в двадцать один час. Это не случайность.

— Откуда вам это известно?

— «Радио Базилиск» сообщало.

— Расскажите мне вкратце историю болезни вашей подруги, будьте добры.

— Это обязательно? Вы ведь можете сами прочитать.

— Прошу вас. И, если можно, стакан воды.

Карин Мюллер встала, ушла на кухню и вернулась со стаканом воды. Походка у нее была безрадостная, унылая.

— Все произошло очень быстро. Как гром среди ясного неба. В начале марта у нее начались головокружения. Я подумала, что она просто переутомилась. И ничего не сделала.

Она посмотрела на свою правую руку, поднесла ее к губам и прикусила, на несколько секунд. Потом уронила на колени.