Одолень-трава - Елена Ланецкая

— Ш-ш-ш… — Ксюн поскорее закрыла ему рот ладошкой. — Тише! Мы сейчас всех перебудим…

А в это время позабытый всеми Кукой очнулся, вылез из-под стола, куда завалился в обморок и, конечно, обиделся! Как это? До него что, и дела нету?.. И Кукой решил обратить на себя всеобщее внимание. Он вспрыгнул на письменный стол, стоящий у самой кровати Ксюна, но, не рассчитав, угодил на поднос с фарфоровым чайником и лекарствами. Поднос этот, позабытый со вчерашнего вечера, чуть-чуть нависал над краем стола… и неудачник-Кукой плюхнулся прямехонько на этот выступ. Поднос опрокинулся с диким грохотом!

Ксюн кинулась было собирать осколки, но поняла, что сию минуту здесь появятся взрослые, и надо срочно спрятать гостей… Она только успела крикнуть: «Все под кровать!» — как дверь в детскую распахнулась, и на пороге возникла бабушка Елена.

— Что здесь происходит, Ксения? Еще один залп Авроры?.. Боже, мой чайник…

Елена Петровна подошла к внучке, которая уже лежала в постели как ни в чем не бывало, с невинным выражением на покрасневшем личике… Потрогав ее лоб и щеки, вошедшая заявила:

— Вижу, ты совсем поправилась, раз тут подносы летают! Тебе еще повезло, что родители ночью в командировку уехали, — с мамой потом сама будешь объясняться! И осколки собирать тоже… Ну, ладно, как живот? Не тошнит? Сейчас врача вызову.

— Бабуленька, миленькая, я себя прекрасно чувствую, не надо врача, ну пожалуйста! А поднос… не понимаю, что с ним случилось… Мне такой сон снился, а тут этот грохот! Вскакиваю, а он лежит…

— Да уж, просто чудо какое-то! Правда, это не самое страшное. Страшнее, когда хватают без спросу грибы и съедают целую банку!

— И всего-то половиночку… Баба Лена, ты же видишь, я уже совершенно здорова, пожалуйста, не вызывай врача!.. — Ксюн, стремглав вскочив с кровати, юлой вилась вокруг бабушки, которая, конечно, тут же сдалась.

— Ах ты, негодница! — улыбнулась она. — Что скажут родители? Всыплют ведь наверное…

— За что же мне всыпать?

— Да не тебе, а мне… и поделом! За потакание ребенку. А теперь быстро к столу, и без разговоров…

За завтраком Ксюн глотала пищу почти не пережевывая. Она была страшно взволнована. Еще бы! Ведь Скучуну предстояло выяснить, что же обозначает таинственный крестик… И как быть дальше, ведь взрослые рано или поздно дознаются о тех, кто скрывается в детской!

— Бабуль, а можно я потом доем в своей комнате?

— Что за фантазии, ешь за столом.

— Мне так во двор хочется, с девочками поиграть… Аппетит нагуляю — и все дожую чуть попозже. Я к себе утащу пирожки, ладно?

— Ну хорошо, потом так потом. Что-то я стала в последние дни чересчур сговорчивая — наверное, от жары… Ступай с Богом. Только одевайся как следует: по-моему, собирается дождь; чуть промокнешь — и до простуды недолго…

— Я кофту возьму — не беспокойся… Послушай, бабуль, ты случайно не знаешь, как теперь называется бывшая Малая Никитская?

— Как называется? Постой… Качалова! Да, это теперь улица Качалова.

— А Спиридоновка?

— Алексея Толстого.

— А это далеко?

— Да нет, совсем близко, там, за Патриаршим, в сторону Никитских ворот… Что это у тебя за интерес такой внезапный?

— Да просто так… Бабуля, ты — чудо! — и, взвизгнув от радости, Ксюн прыгнула к бабушке на шею. — Ну я пойду, хорошо?

— Иди-иди… «Вот чудачка, ей-Богу! И что у нее на уме…» — улыбнулась про себя Елена Петровна, провожая ускакавшую козочкой внучку.

— Эй, вылезайте, отбой! — прошептала Ксюн, притащив в комнату целую миску пирожков с капустой и с луком. — Налетайте, пока горячие! Кукой, ты где? Выползай, я же знаю — ты не нарочно опрокинул этот проклятый поднос…

— Не могу я вылезти… я прилип!

— Что-что?

— Тут кругом мед разлился. Плошечка стояла с медом такая кругленькая… Ну вот она и… У меня даже усы склеились! — захныкал Кукой из-за кресла, куда он свалился вместе со злосчастным подносом.

— Еще этого не хватало! В ванную тебе нельзя — бабушка увидит. Урч, пожалуйста, помогите мне. — Ксюн схватила в шкафу полотенце и, зачерпнув воды в аквариуме при помощи вазочки для цветов, смочила махровую ткань. — Тащите его сюда…

Ксюн со Старым Урчем принялись тереть мокрым полотенцем жалкого, похудевшего на глазах Кукоя, пытаясь отмыть его от густого липкого меда, Кутора подбирала осколки — в общем, день начинался весьма нескучно!

Покончив с уборкой, все набросились на пирожки.

— Вам не холодно? — проурчала Кутора с набитым ртом, участливо поглядывая на мокрого Кукоя. — Не простудиться бы…

— Да что вы, лето на дворе… Давайте знакомиться, меня зовут Кукой! — и он галантно шаркнул серенькой лапкой.

— Очень приятно! А я Кутора. Можно за вами поухаживать? — и она принялась растирать его влажную шерстку сухим полотенцем.

В этой сутолоке никто не заметил, как Скучун исчез. Он потихоньку выскользнул в окно, поняв, что это единственный способ расстаться на время со своими друзьями.

Скучун слышал разговор Ксюна и Елены Петровны за завтраком. Его догадка подтвердилась: бабушка Елена помнила старые московские улицы. И теперь Скучун знал тот адрес, где поджидала его неизвестность и куда рвалась изболевшаяся, полная надежды душа…

Лапки сами несли Скучуна. Дорогу от ксюнского дома до пруда он запомнил, когда впервые оказался на поверхности Земли в Ночь Полнолуния. Но и дальше он шел, будто ведомый кем-то, не думая о своем пути, а просто зная — вот он! Благо, и путь был недалек…

Вот пушистый пешеход миновал Патриарший пруд, обрамленный низенькой решеткой, прошел немного вперед, по улице Адама Мицкевича и свернул налево, на пустынную в этот ранний час улицу Алексея Толстого. Улица описывала плавную дугу, огибая загадочный желтый особняк, напоминающий средневековый замок, с устрашающими химерами на карнизе. Они провожали оробевшего Скучуна пристальным всевидящим взглядом. А сонные милиционеры в будках у ворот иностранных посольств его не заметили.

Скучун ускорил шаг. Он чуял — то место где-то поблизости… Вот Спиридоновка прогнулась полумесяцем, подступая к церкви Большого Вознесения… Сердце Скучуна готово было выпрыгнуть на мостовую! Прямо перед ним, за стилизованными волнами решетки, посреди небольшого садика, замер сонный, бело-розовый особняк с мозаичными орхидеями на фризе[6].

Скучун сразу узнал его: именно этот дом мерещился ему в бреду болезни… Он двинулся вдоль чугунных завитков ограды, и ему внезапно почудилось, что орхидеи на стене дрогнули, приветствуя его! Скучун мог не сомневаться — это было то самое, обозначенное на карте место, и здесь — он крепко верил в это придет к нему избавление от книжной болезни…

Казалось: вот сейчас распахнутся тяжелые двери и случится все то тайное и чудесное, чего так долго и безнадежно ждала душа… И если дом примет входящего — там, внутри, окажется совершенный иной мир: мир, в котором сбываются мечты…

«Если бы Личинка преобразилась в земное существо, — подумал Скучун, — она должна была бы жить в этом доме!»

За поворотом, на улице Качалова, изящная решетка на невысоком цоколе продолжала чертить узор, напоминавший стилизованные морские волны. Взобравшись на цоколь, Скучун поднырнул под чугунной волною решетки и оказался в саду.

Он обошел дом вокруг. Тот стоял, сонный и влажный от упавшей росы, и сны его, казалось, витали вокруг… Хмурое небо тасовало тучи над Москвой, смешивая в них жемчуг и пепел. Взлохмаченные и нервные, летели они в каком-то грозном, исступленном танце! В этом бешеном месиве изредка появлялись просветы, но тут же исчезали в испуге, поглощенные пляшущей стихией. Приближалась гроза. Где-то за Садовой полыхнуло, и заворчал гром. Скучуну захотелось поскорее спрятаться на этом завороженном островке особняка, хранившем свое избранничество прямо в центре суматошной Москвы…

И когда гром ударил совсем неподалеку, тяжелые, всегда запертые двери чуть приоткрылись и тут же неслышно захлопнулись. С улицы этого никто не заметил…

Но Скучун был уже внутри!

Глава X

Теплые лапки бесшумно касались прохладного каменного пола прихожей. Будто круги на воде расходились под ногами мозаичные узоры. Впереди в громадном зеркале отразилась зеленая фигурка, замершая перед цветным витражом с широко раскрытыми от восхищения глазами. Стоило чуть сдвинуться с места — пейзаж из цветного перламутрового стекла изменялся, будто кто-то, стоящий за стеклом, поднимал свечу, подсвечивая картину… А может, это заря скрывалась за перламутром?! Известно одно: вошедшего особняк завораживал, окутывал тайнами, а живой витраж согревал его своим уютным золотисто-зелено-коричневым светом, как бы приглашая следовать дальше…