Розовая шубка - Любовь Кольцова

— Ах, хорошо! Ах, удивительно! — начинался и заканчивался каждый ее день.

Сейчас она заспешила на третий этаж, в аудиторию ручного ткачества, обычная девчонка-первокурсница в короткой бархатной юбочке песочного цвета, желтой блузе и кожаной зеленой жилетке с золотистой строчкой вдоль скругленных бортов. Зеленую кожу для жилетки она сняла с одной старомодной сумки, которую продавали по дешевке на развале у станции метро «Щелковская», а на подкладку выкроила лоскут переливчатого шелка из старого маминого плаща. Скроила, прострочила, чуть не дрожа от нетерпения, золотым люрексом за одно воскресенье, и в понедельник явилась в обновке. «Полный отпад!» И теперь время от времени украдкой отводила двумя пальчиками изнанку, любуясь игрой цветов, и это тоже было лучиком счастья. Ах, чудно, славно! И косы она сохранила. Со всей тщательностью укладывала их в блестящие перевитые пряди по обеим сторонам головы, будто принцесса Лея из «Звездных войн».

Прежняя жизнь, школа, изостудия — все перетекло в новую жизнь, полную творческого общения, трудов, захватывающих планов, ведь если сосредоточиться и взяться изо всех сил — можно сделать все, все!

Но тянулись письма от Димы. Они приходили дважды в неделю, многословные, не меньше шести тетрадных листов, убористые, с повторами и подробностями о солдатской муштре, вертолетных десантах под условным обстрелом, о друзьях-солдатах, их стихах про океаны и дальние странствия, и, конечно же, в каждой строчке — о любви, любви, любви. С этих страниц подымалась волна молодого мужского томления, такая волнующая для той, что ждет солдатских писем изо дня в день, и такая излишняя, неуместная, когда читаешь в полглаза по диагонали. «Зато почерк отменный, просто прелесть, — вздыхала Марианна, — с завитушками, росчерками, грамматическими ошибками». Скрепя сердце она отвечала через два послания на третье, придумывала какие-то новости, общемосковские и политические сплетни, приветы от друзей-одноклассников. Радость, владевшая ею, невольно светилась между строк, питая пустые надежды военнослужащего Дмитрия Соколова…

В аудитории декоративного искусства все получили деревянную рамку — «станок» — размерами с альбом для рисования, моток толстых суровых ниток, круглую деревянную палочку-«пруток», кривую иглу и клубочки шерстяной пряжи самых разных цветов.

— Господа, студенты! — Улыбаясь с едва заметным превосходством, встала перед ними аспирантка Академии красавица Инга Вишневская. — Мы приступаем к освоению ручного ткачества. Здесь на стенах висят гобелены и шпалеры, то есть тканые ковры-картины, созданные в прошлые века и в наше время. До Нового года вам предстоит соткать свой гобелен по собственному рисунку и получить зачет. Лучшие работы удостоятся места на выставке и премии. Начинаем.

Ингу Вишневскую все заметили еще в первый день, на торжествах посвящения в студенты; главным потрясением оказались ее внешность и наряды, созданные с участием ее высокого искусства. Ее представили как мастера во всех видах декоративного художества, строгую до въедливости наставницу молодых талантов. Это чувствовалось.

— Записываем порядок сноски основ, — не теряя времени, начала Инга. — Первое. Конец нити клубка перекинуть через верхний вал на рабочую переднюю сторону станка и привязать к левому концу прутка слева направо. Показываю.

Через два часа на всех станках подросли сантиметра на три-четыре толстые коврики из яркой шерстяной пряжи. Вместо рисунков на них красовались многоцветные учебные полоски и пятна, выполненные разными техниками соединения утков и основы. У Марианны получилась сложная волнистая линия из голубой шерсти и косой треугольничек паруса. Фантазия разыгралась. Открылось новое поле для творчества. Ах, как хорошо!

На улицу Вавилова Марианна приехала на другой же день в среду после занятий. Накрапывал осенний дождик, асфальт был темным и блестящим. Следуя по трамвайным путям, с желтой надкусанной грушей в свободной руке, она свернула налево к странному сооружению. Во дворе пятиэтажного здания привычного школьного типа из двух корпусов, соединенных заглубленным спортивным залом, уродливо и впритык рос другой дом, узкий и несуразный, как шкаф, высотой втрое большей, чем «школа». Прозрачные стены его, прорезанные каркасным бетоном, были кое-как завешаны пестрыми шторами, за окнами виднелись мольберты, деревянные рамы, банки с кистями и карандашами.

Марианна смотрела с недоумением. Архитектурное уродство и наглое нахальство сооружения были вопиющими, неслыханными для Москвы. Однако уличный номер торчащего выскочки совпадал с номером дома на ее записке. Она подошла ближе и все поняла. Даже рассмеялась.

— Сумасшедшие! Эти художники, чтобы не платить за землю, умудрились выстроить для себя новые мастерские на пятачке фонтана на школьном дворе. Ай да чудотворцы! Голь на выдумку хитра. Но куда смотрели архитекторы? Не успели, наверное, и глазом моргнуть.

Веселая, точно от хорошей шутки, Марианна вошла в «шкаф», поднялась на лифте под самую крышу, на двенадцатый этаж, постучала в дверь номер девять. Никто не открыл. Зато из соседней двери выглянул черноволосый толстяк в цветисто-испачканной куртке и длинно улыбнулся.

— Вы натурщица? Заходите ко мне.

Марианна гневно сверкнула глазами.

— Я студентка.

— Извините, — проговорил толстяк, взглянув на широкую папку в ее руке, — я не заметил. Простите великодушно. Вы ищете Мишу? Он, вероятно, в старом здании, у Нестора. Там вам скажут у входа.

Фыркнув, Марианна повернулась к нему спиной, побежала вниз по всем лестничным виткам.

«Нестор какой-то… А уменьшительное имя как? Интересно».

Она вышла и тут же, из двери в дверь, потянула на себя ручку запасного черного хода в «школу». Судя по царящему скупердяйству, поиском парадного входа можно было не затрудняться, потому что в нем наверняка разместилась парочка-другая личных мастерских.

— К Нестору? — строго спросила старушка, сидевшая за столом под нависавшим уклоном лестницы.

— Точнее, к Михаилу Игоревичу, если он там.

— Там, там. Второй этаж, мастерская номер четыре.

Шагая через ступеньку, готовая к новым любопытным головоломкам, она поднялась выше. Так и есть, все не как у людей. Вместо широкого светлого коридора, рассчитанного на беготню двух сотен детей, вдоль классных комнат, отгораживая светлые окна коридора, шел узкий темноватый проход с несколькими самодельными или украденными в разных местах дверьми. Каждое окно бывшего коридора теперь служило искусству. Пахло масляными красками, скипидаром, свежими древесными опилками.