Розовая шубка - Любовь Кольцова

— Тебе чего, Миша? Плыви своей дорогой, места везде хватит, а меня невеста ждет, и мать, и отец, а знаешь, какая у нас школа, и учителя… — и что-то другое, беспорядочно приходящее на ум.

Из медвежьей пасти вырвался хриплый рев. Медведь погрузился в воду и показался с другой стороны. Дима мгновенно сместился в лодке, креня ее в другую сторону…

— Опять ты? Привет! Сказал же, уходи, плыви себе дальше! — Ни карабина, ни лопатки или кайла при нем не было, а ранить зверя ножом, даже таким, какой был за поясом, было слишком опасно.

После трех попыток, будто послушавшись уговоров, белый медведь больше не приставал к нему. Голова его мелькнула, удаляясь к большой льдине вдали от утеса. Дима, унимая дрожь в ногах, направил лодку к берегу. Навстречу ему уже летел катер. Солдаты спешили на помощь. Пошатываясь от пережитого, он вышел на берег.

— Тебя, Димка, Бог уберег. Можно сказать, ты сегодня во второй раз родился.

— Почему?

— Да потому, что этот медведь никого не отпускает. Мы за ним давно охотимся. Видно, за тебя какая-то женщина молится.

— Мать, наверное.

— Нет, смерть от мужчины молодая отводит. Иди в часть, мы сами наловим.

«Молодая… — подумал Дима. — Ничего себе».

В своей части Дмитрий заступил на дежурство, сменив Гошку Алексеева, давнего знакомого из Нарьян-Мара. На гражданке тот был простым токарем, но в душе мечтал о мореходке, помнил назубок оснастку всех парусных судов, бредил затерянными островами, белыми пляжами и пальмами за пенистой полосой коралловых рифов, и обо всем этом пел в своих песнях под гитару.

В час прилива на лиловом побережьеВ благовонных рощах, где ликует какаду,Бригантину с именем девичье-нежнымЯ на камне полосатом жду.

Сейчас Гошка внимательно посмотрел на него, даже подошел и взглянул в глаза.

— Что случилось?

— Полный атас. — Дима помотал головой. — С белым медведем познакомился среди моря. Ничего, приятная мордашка.

Гоша качнул головой.

— Не к теще на блины попал, сразу видно. А ты, браток, счастливчик, в рубашке родился, кто-то за тебя поклоны бьет. Поздравляю с боевым крещением. Все, бывай.

Дима молча посмотрел ему вслед.

В жаркие июльские дни Оля отнесла документы в педагогическое училище. Она хотела стать учительницей младших классов, как Клав-Диванна, и, может быть, даже в своей школе. Семья не препятствовала. Отчим ее, деловой человек, армянин, державший бензиновый бизнес, был слишком занят и ни во что не вмешивался, но мама, хотя и поддержала, но…

— Очень подходящее дело для женщины, — определила она, — правда, не денежное. Может, не стоит спешить, дочка? Экзамены да экзамены, мыслимое ли дело. Здоровье не купишь. Отдохни годик, наберись сил. Мы, слава Богу, не бедные.

Анна Николаевна была заведующей буфетов Аэрофлота и знала, что говорила. С хорошим здоровьем можно спроворить любую работу, тут диплом в подспорье, ничего не скажешь, но с юных лет впрягаться в деловую гонку вредно, тягловая сила приходит позже. А в семнадцать-то лет, кто решает на всю жизнь? Сначала бы отдохнуть, съездить куда-нибудь развеяться, потом и смотреть на свежую голову.

Но Оля не хотела терять времени. Экзамены начинались двадцать пятого июля. Первый — сочинение, потом математика, за ней почему-то история. Ворчливые слова матери словно приоткрыли ей дальнее многообразие жизни вперед, за годы и годы. Оля успокоилась и вернулась к учебникам, как к друзьям, с помощью которых мягко вступит в новую жизнь… Однако новые мысли мало-помалу завладели ее существом. Недели через три после ночного свидания с Димой она ощутила легкую незнакомую дурноту. Стоило ей посмотреть на сметану, которую она всегда любила, особенно с вареньем, или просто подумать о жире, о пирожных с кремом, как ее передергивало от отвращения. Даже мысль о них вызывала тошноту. Такого с нею никогда не было. Потом начались головокружения от запаха мяса. Оля ужаснулась. Она поняла, что именно с нею произошло, но поспешила уверить себя, что это ошибка, которая бесследно рассеется в свой срок, дней через десять, не позже.

Как она прожила это время, страшно вспомнить! Дальше стало еще хуже. Подозрения укреплялись с каждым днем. Сомнений не было. Страх, точно колючий еж, поселился в ее душе. Как быть? Куда идти? К какому доктору? Зачем? Она чувствовала себя на краю пропасти, и пропасть эта дышала в лицо смертельным холодом.

Мать же старалась кормить свою дочку на славу. Самые вкусные колбасы, котлеты, жареные окорочка, студни, пирожные выставляла на стол для нее и двух младших сыновей, смуглых сообразительных мальчишек. Братья ели за четверых, Оля не ела почти ничего, кроме фруктов, но Анна Николаевна была спокойна. А дочка в это время чуть не прощалась с жизнью. Строчки учебников вихрились где-то на самых окраинах ее сознания, все мысли с ужасом разбивались об один и тот же вопрос, даже не вопрос, а гибельное предчувствие неминучей беды. Она уходила в лес и плакала, плакала, обняв древесный ствол. Но и тогда в душе ее не родилось ни укора, ни упрека.

За сочинение Оля получила четверку. Готовясь к математике, старалась отвлечься, вникнуть в задачи и примеры, решала, справлялась, но будто шла по проволоке над обрывом. Что делать, что делать?

Была суббота. Отец увез сыновей на дачу, мать осталась дома, собираясь пройтись по магазинам, и громко разговаривала с дочерью через всю квартиру. Оля через силу одевалась на выход, на консультацию перед математикой. Сегодня ей было особенно нехорошо.

— Я пошла, мама, — проговорила она еле слышно… и больше не видела ничего, упав у самой двери.

Очнулась на широкой постели в спальне родителей.

— Оля! Оля! — слышался далекий голос.

Она открыла глаза. Мать стояла над ней и натирала виски одеколоном.

— Слава Богу! — проговорила она. — Лежи, не подымайся. Я вызову «скорую».

— Не надо, — качнула головой Оля.

— И то правда, ты в себя пришла, — согласилась Анна Николаевна. — Тогда участкового терапевта. Говорила я, не надо этих экзаменов, будь они неладны!

Оля заплакала. Она отвернулась к стене, слезы стекали на парчовое покрывало.

— Не надо терапевта, мама. Я не больна. Я сейчас пойду.

Она села на постели, мигая мокрыми ресницами. Мать молча смотрела на дочь. Что-то ей показалось… Оля, бледная, как полотно, поднялась на ноги, качнулась и вновь опустилась на постель, едва не подломив руку.

— Доча, что с тобой? — тихо произнесла мать.

Оля не отвечала. Она снова отвернулась к стене, слезы бежали ручьями. Поникнув, мать молча присела возле нее, стала гладить ее тонкую руку, пальцы.