СвиноБург - Дмитрий Бортников

Она спала отвернувшись к стене. В открытое окно вливался утренний холод.

Я видел ее одежду, брошенную на стуле. Ее скомканное платье, ее лифчик... Я стоял как истукан, глядя на эти волшебные вещи. Она спала в одних трусиках. Это меня так поражало, что я стоял как столб. Никогда до этого я не видел женщин, которые спали голыми. Все спали в ночных рубашках. Мои тетка, моя мать...

Я отодвигал одежду и садился на край стула. Я специально так садился, чтобы не уснуть. Мы были совсем одни в этом доме. Может быть, ее тело во сне чувствовало что-то, она вдруг поворачивалась ко мне лицом... Своим белым лицом, и глаза ее были закрыты... Вынимала руки из-под одеяла... И в эту секунду я чувствовал ее ночной запах. Она будто протягивала ко мне свои руки. Казалось, стоит мне приказать ей встать, и она начнет подниматься... Она откинет одеяло и предстанет передо мною вся...

Меня начинало трясти. А она дышала ровно и глубоко. Ее лицо, расслабленное во сне, как приоткрытая книга, и я, не зная ни букв, ни других знаков, с восхищением смотрел в эту приоткрытую книгу...

И это открытое окно, ее руки, протянутые в мою сторону, ее запах, теплый и острый, в конце концов действовали на меня гипнотически. Я терял чувство времени. Я опускался на колени перед кроватью, на коврик, старый лохматый лоскутный коврик, и сворачивался клубком. Я не спал. Это был не сон. Я грезил.

Как бы я себе ни приказывал не спать, я все равно засыпал. И просыпался от ужаса и стыда. Оказывается, я был укрыт маленьким одеялом. Видно, это было еще детское Витькино одеяло. Был уже полдень, она напевала что-то на кухне. Я вставал и, крадучись, вылезал через окно...

--- Точно, — говорил дед. — Он чокнутый! --- Мой внук — е-ба-ну-тый! --- Он лазит в окно к этой! ---

Дед никогда не называл ее по имени. А жаль. Я бы тогда точно запомнил...

-------------------------

-------------------------

А ведь она была такая красивая! Она давала мне семейный альбом. Я ждал Витьку. Он с минуты на минуту придет. Всегда с минуты на минуту!

Я пролистывал быстро до того места, где начиналась «она». Что на Витьку-то смотреть, он всегда рядом! Вот сейчас прискачет! Да и на папашу его беспалого мне смотреть не хотелось.

Вот фото, «она» на курорте, стоит на лестнице, в белой шляпе. Платье, наверное, белое, ветер...

А вот и оно. Коричнево-розовое фото, модное. «Она» сидит на камне, волосы распущены, в сплошном купальнике. Ее тонкие руки опираются на камень. Она смотрит в небо, как делают на фото все женщины, которые вдруг поняли, что они красивы.

Я закрывал глаза, а она гремела дуршлагом на кухне. Меня начинало потряхивать. Врывался Витька, и она звала есть

лапшу. Я вскакивал, будто мне на яйца кипятком плеснули! А она смотрела на меня внимательно-внимательно... Думаю, она меня понимала. Может быть, она что-то знала обо мне, что я сам не знал... Я избегал встречаться с ней глазами. Сидел весь красный, пока она раскладывала лапшу. Витька ею помыкал как хотел. Он держал двумя пальцами длинную лапшу, помахивал ею и вещал...

--- Опять лапша! --- Всегда эта лапша! --- Она всегда одна и та же! --- Вот эту длинную я уже ел! --- Я помню! --- Точно, я ее запомнил! --- Она такая длинная! Я сам удивился еще! --- Вот, думаю, какая! --- И запомнил! --- А теперь она снова! --- Вот у Надьки — картошка! --- У тебя, Фриц, тоже лапшу каждый день не едят! ---

Я сидел и с благодарностью жрал эту лапшу. Я даже просил добавки. Мне было наплевать! Пусть Витька орет. Если бы она мне дала суп из червей, я бы сожрал его, будто манну небесную! А Витька пусть кобенится.

Она не обижалась. Ходила между нами и окном. Она была как недопроявленная фотография. Как лисицы в клетке. Они никогда вам в глаза не смотрят!

Иногда, стоило ей немного изменить маршрут, приблизиться, я чувствовал ее запах. Ее удивительный запах... Я вдыхал его, еще и еще, еще, ну Фриц, ну давай! Потом ты его распробуешь! А сейчас давай! Ноздрями работай!

Летом она иногда присаживалась с нами за стол. Мы должны были есть быстро и сматываться до прихода Беспалого. Я забывал жевать. Я видел ее подмышки! Ее волосатые подмышки...

Я сидел с вилкой во рту, а глаза бешено метались по стенам. К ней, по рукам, слегка по лицу, и снова, как бешеный таракан, глаза мои носятся по кухне. Потом чуть лучше. Она отходила, вставала. Глаза успокаивались, я начинал жевать...

Я всегда молчал в ее присутствии. Даже добавку просил одними глазами! Хорошо же смотрелся! Жирный, краснорожий и лапшу жрет, которую даже доходяга Витька ест только из злости!..

Как все это мимолетно... Как остро и мимолетно!

-------------------------

-------------------------

Это было почти каждое утро. И каждое утро я выскальзывал в окно. Я чувствовал, что стоит мне встретиться с нею глазами, как между нами вырастет стена. И тот, кто ее увидит первый, тот погибнет... Это была игра, в которую мы оба играли. И мы оба будто закрыли глаза, чтобы стать невидимыми друг для друга...

Когда приезжал Витька с отцом, все менялось. Они приносили нормальную жизнь, запахи пота, табака, крики по утрам, стук домино... Отец Витькин приносил свою руку без большого пальца, и этот отсутствующий палец сразу ставил все на свои места. Витька мне помогал перенести простыни в дом к моей прабабушке. Простыни еще некоторое время пахли тем домом, а потом все выветривалось.

Впервые я влюбился в нее раньше. Еще в городе. Уже одно то, что она была наполовину немка, устанавливало связь между дедушкой Вилли, ею и мной. Я сам установил эту связь. Она дала мне впервые прочитать «Песнь о Нибелунгах». Там были телефоны жэка и рецепт, как солить сало. Наверное, это она записала. Она так привыкла к себе, к своей призрачной родине...

Я потом долго ходил как глухой. Эти стихи сделали меня задумчивым. Я даже иногда за столом забывал ложку во рту. А это о чем-то говорит! Я стал тих и печален. Будто все время ходил с плеером в ушах и там была грустная музыка. Я чуть не плакал, прочитав эту книгу. И там, где Хаген вступает в свой последний бой, в том замке, у жены Зигфрида, я вообще разрыдался. Зигфрид был для меня сказкой. Он должен был умереть. И только Хаген, этот «предатель», был поистине реален в своей мудрости и преданности. Он мне казался реальным человеком. Я его сравнивал с мужчинами вокруг меня. И только один был на него похож. Только один. Дядя Георгий... Со своим могучим, но уже клонящимся к закату телом, со своим молчанием... Со своим гарпуном он стоял на помосте... И в его фигуре, стоящей на этом помосте, посреди зала на бойне, было такое величие... Красота Игоря была отраженной. Он был как заря, как хрупкая полоска, полная ослепительных обещаний. Солнцем был дядя Георгий... И это солнце, клонясь к закату, пылало еще ярче...

Потом я читал другие сказания. Меня это захватило всего. Я даже начал читать сагу об Амлете... Древнюю историю о датском принце, который притворился сумасшедшим, чтобы отомстить за убийство отца... Он ушел жить к свиньям! Сидел среди них и точил из дерева крючья! Он вымазался в дерьме, и все забыли его настоящее лицо!.. В самом имени Саксона Грамматика уже звучало настоящее волшебство, которое древнее всех сказок мира. Я наткнулся на сказание о Сигурде, на пророчества колдуньи-вельвы... Я будто шел на запах костра. Одного гигантского костра, запахом которого была легенда о Зигфриде и все легенды о феях и никсах, о кобольдах и великанах...

Передо мною будто обнажились корни огромного дерева... Корни, так глубоко погруженные в землю, что от этого кружилась голова... Вершина была недосягаемо высока... Я будто плыл среди корней, которые молча хранили тайну. Это было физически ощутимо.

Стоило только зажмуриться — и я уже плыл среди корней огромного, как гора, дерева... И эти обнаженные корни молча протягивали ко мне свои ветви... Ночами мне становилось так тяжело оттого, что я не смогу посадить обратно в землю это дерево.

Я лежал ночами и думал, спокойный от страха, проплывая среди этих корней. Это была совсем отдельная жизнь. Но иногда я просыпался в слезах... Это были другие слезы. Я взрослел. Ведь только взрослые плачут от счастья.

Это была внутренняя правда. И восхищение корнями этого волшебного дерева под названием «жизнь». Я опускался все ниже и ниже, в другие области...

-------------------------

-------------------------

Доходило до того, что я стеснялся смывать за собой в клозете, когда бывал у Витьки. Я никак не мог увидеть себя в зеркале. Витькин отец был высокий. Он повесил зеркало для себя.

Эта женщина сводила меня с ума. Ох каким жарким было то лето!..

Стоило мне закрыть глаза, я видел ее. Тонкие руки. Белая прозрачная кожа. И волосы, огненные, наверное, они были жесткими... Моя мать часто видела ее раздетой. Сидящей на кресле. У нее были эти «женские» проблемы.

Я не мог никак сосредоточиться, когда мастурбировал! Я видел ее!

Приходил из школы, плелся на кухню... Заглядывал в холодильник. Ел стоя. Быстро, быстро и еще быстрее. У меня будто могли отнять! Потом шел в комнату, в свою комнату с аквариумом... Садился на стул, и у меня ничего не получалось! А вот когда перед глазами мелькала наша училка по литературе, все происходило мгновенно! Я выплескивался и сползал на пол! Становилось так грустно, что я не вставал, так и оставался лежать... Всегда сначала грустно, а потом все равно... Может быть, это и есть ясность?!