СвиноБург - Дмитрий Бортников

Отец начинает нервничать. Он болтает без умолку. Он начинает строить мне рожи. Это крайняя степень. Мы с матерью молчим. Она любила деда Вилли. Она ему вводила катетер, когда он не мог мочиться. Рак простаты. Он стеснялся, а она говорила, что да ладно, ладно, я же врач... А он улыбался, от боли улыбался: «Я тоже врач...» Она потом делала ему морфий. В конце концов он махнул рукой. Он, наверное, так устал... От боли, от уколов, от стесненья, от того, что женщина копается в его члене... Мать мне потом рассказала, что он попросил ее сделать укол. «Надо кончить...» — сказал он. Мать все предусмотрела. Они такие предусмотрительные, врачи. Она унесла все, что он мог вколоть. Все. Все его ампулы, все его шприцы. Она оставила только его чемоданчик. «Если хотите, я у вас поживу», — сказала мать, но он отказался. Он хотел быть один. А она все унесла. Все выгребла и унесла. Его все эти штуки, которые он вводил, и звери засыпали... Он смотрел, оставался с ними один, пока они не уснут совсем... Хозяева не могли. А он оставался с ними один...

--- Я поняла этот момент --- Когда он решил — Он не смотрел на меня --- Всегда старался смотреть --- Даже когда я вводила катетер --- А в тот вечер он отводил глаза --- Он был, как обычно, спокоен --- Но его глаза --- Он смотрел все время в окно --- Я думала сначала, он ждет кого-то --- Спросила, вы кого-то ждете? --- Нет-нет --- Так, говорит --- Я вывела мочу --- Ну как, полегче, говорю --- Да-да, спасибо, дочка --- Все хорошо --- И он молчал потом --- Лег и молчал --- Все время, пока я прибирала --- Я все поняла --- И никак не могла сосредоточиться --- Возьму одно, другое --- Никак не могу собрать флаконы, шприц потеряла --- Перчатки порвала --- А он вдруг поднялся на кровати и спрашивает, ты здесь? --- И голос совсем другой --- Такой твердый --- Да, я здесь, говорю --- Здесь --- Сейчас --- Он снова опустился и слышу — вроде бы заснул --- Я дверь закрыла к нему и все быстро собрала --- Потом села и жду --- Все тихо --- Он не встает --- Я подумала — может, ошиблась --- Нет --- Этот момент я помню --- Всегда его чувствовала --- Когда хотят кончить все --- Ну ладно, выхожу и обернулась --- А он стоит в окне, в своей комнате, и смотрит на меня --- В рубахе белой-белой --- Стоит и смотрит --- Так, наверное, на него смотрели звери его --- Те, которых он должен был усыпить --- А я как побегу! --- Как побегу! ---

-------------------------

-------------------------

Я не мог стоять в середине комнаты. Здесь было так пусто.

Я сел на пол в углу, озираясь, как зверь в чужой клетке. И жизнь дедушки Вилли понемногу проникала в меня сквозь ноздри, через глаза и уши. Я сидел и слушал эту жизнь. Только вдалеке, где-то в саду, мать и отец опять о чем-то разговаривали.

Я сидел в комнате, где он спал. Сквозь ставни проникали плоские, как перегородки, потоки света. Меня поразила узкая кровать. В том доме, где я жил, кровати были широкие — на двоих, на троих... А на этой и я бы не смог повернуться. Она стояла голая, как скелет. Коврик, плетенный из старых тряпок. Тапочки. Высохшие. Я их помял в руках и поставил на место.

Шкаф, покрашенный яркой желтой краской, и стул с высокой красивой спинкой, выгнутой и тонкой. Маленький стол, ничем не покрытый, кроме пыли. В полумраке посверкивали маленькие шарики на ящиках этого стола.

Я встал и открыл шкаф. Там висел пиджак, две белые рубашки и галстук. Я достал пиджак и принялся его рассматривать. «Странный пиджак», — думал я, как дикарь, я и был дикарь... Это был нормальный двубортный черный в синюю искру пиджак. Оглянувшись, я начал его напяливать. Он был огромен. Я стал как пугало. Ха-ха-ха! Пугало, которого даже воробьи не боятся. Посмотрев, как висят рукава, я его бережно повесил обратно. И закрыл шкаф.

Вещи мертвых, которых ты не знал, полны отчуждения. Только книги избегают этой участи. Здесь их было не много. Они стояли на этажерке в один ряд, уместившись на одной полке. Я потрогал переплеты и сел рядом.

Корешки были старинные, как на книгах, которые приносили старухи, чтобы петь над мертвым. Я достал одну и открыл. Буквы острые плясали перед глазами, маршировали и выстраивались в странные колонны. Все новые предложения начинались с буквы красного цвета.

Отец потом мне объяснил, что это старые книги деда Вилли на немецком языке. Старые книги по ветеринарному делу. Там было много красивых рисунков.

--- Ты, если хочешь, возьми с собой книгу --- Только здесь нет по-русски --- Наталья все раздала ---

Он погладил меня по голове и снова пошел в сад. Смерть делает нас на минуту добрее, не правда ли?..

Я стал смотреть другие книги. И нашел единственную на русском языке. С картинками, их там было немного, но зато какие... Меня они так поразили, что я начал прятать книгу. Заметался в поисках сумки какой-нибудь. И не нашел ничего лучше, как просто засунуть ее за резинку шорт. Там были страшные и влекущие рисунки... Я стал красный как рак, когда увидел девушку с топором, с распущенными волосами... Она шла по болоту, под звездами, и глаза ее светились... А на другом рисунке мальчик, одетый в яркие тряпки, с колокольчиками на голове, с красным ртом смеющимся, держал на руках голову... Отрубленную голову с короной...

Я решил показать эту книгу кому-то, кто ее у меня не отнимет. Кто мне скажет, что это такое.

Но нужно было ее вынести сначала.

Я выглянул в сад. Отец и мать стояли под деревьями довольно далеко. Отец стоял опустив голову. Над ней поднимался дымок. Я залез под крыльцо и нашел там старую сумку, полную собачьей шерсти.

Наверное, у деда была когда-то собака... Я спрятал книгу туда и задвинул сумку подальше. В самый дальний угол. Потом, я приду за ней потом... Один... Они не успеют продать дом, как я вернусь за ней...

Мать молчала, когда я подошел, говорил один отец. Они ждали человека, который хотел купить дом.

--- Черт! --- Забыл! --- Сапоги! --- Я хотел взять сапоги --- И еще его тулуп --- Он теплый --- Если только моль не тронула ---

И он пошел в дом, а мы с матерью остались, она посматривала на часы, по сторонам... В саду были мальвы, огромные, как факелы, и высокие, они заполняли все пространство перед крыльцом. Они стояли неподвижно, раскрытые и уже обожженные зноем. Сад мне тогда показался таким далеким, таким оставленным... И таким я запомнил его навсегда.

Отец появился с огромным тулупом. В другой руке были сапоги.

Мы ждали еще, спрятавшись в тени старой яблони. Никто не шел. Отец чертыхался. --- Все --- На хуй! --- Хлеб за брюхом не ходит! --- Пошли! --- Я сейчас! ---

И он, широко расставив ноги, прямо с крыльца отлил. Его желтая струя, блистающая на солнце, разбитая на капли, падала в мальвы, и они, ожив, качали мокрыми головами...

--- Эта Наташка! --- Я отцу говорил --- нехуй ее держать! ---

Отец шел быстро и гневно, мы за ним не успевали.

--- Но она ему много помогала --- Она все стирала --- Убирала ему дом ---

--- Ха! --- Знаю я эти штучки! --- Она просто хочет дом! — Отец был непреклонен. --- Она думает, что все, пиздец! --- Дом ее! --- Ну уж нет! --- Пусть он и жил с ней из жалости, мне на это!.. ---

Мать грустно улыбнулась:

--- Да ты что говоришь... Какой тут жить --- У него были такие боли ---

Отец молча шагал. Он от гнева мог пройти всю землю. Он бы даже не оглянулся на нас. Мы тащились позади, глядя на странную фигуру впереди... Наперевес с тулупом, сапоги в другой руке... Он выглядел совсем как безумный в тот раскаленный спокойный день.

А потом это стало привычкой. Как скелет... Как курить по утрам натощак... Как ссать, громко приговаривая, будто стараясь перекричать струю... Как бухать только в сараях, не закусывая... «И никогда не плачь! Слышишь?!» Как говорить: «Все будет нормально... Все будет хорошо...»

А «хорошо» никогда не наступило. Никогда... Никогда... Вот и все дела. И вся жизнь.

-------------------------

-------------------------

Если бы я видел горы, я бы любил горы. Если бы я видел море, я был бы другой. Перед глазами всегда лежала степь. Я и не помню ни моря, ни гор, хотя был и в горах, и на море.

Летом я влюбился в Витькину мать. Она тогда вышла из больницы. Нас с Витькой привезли в деревню. Моя мать была рада, что я под присмотром. Хотя я от жратвы все равно не отходил далеко.

Я не помню, как увидел ее впервые. Я не помню даже, как ее звали. Только ее тонкие руки и волосы помню. И то, что она была худая. Все женщины вокруг меня были крепкие, надежные. Их тела были созданы, чтобы охранять, надзирая.

Знаете, эти утра в мае, когда, взбесившись ты вертишься в постели, когда уже проснулся и еще грезишь... Запахи сада, влажные, тяжелые, и ты, закрыв глаза, трешь и трешь свой членик... Ты агонизируешь и выстреливаешь вхолостую...

Она спала в соседней комнате. Она ложилась неслышно. Витьки еще не было, папаша его еще не привез, мы были одни в доме Совсем одни. Мне казалось, что и меня нет, только она, она одна здесь спит.

Я просыпался ночами и слышал ее дыхание. Утром она спала долго, как «молодая». Я вставал и, прислушиваясь, стоял на одной ноге. Потом я крался, обходя говорящие половицы. Я их узнал сразу, этих предателей.