Вы меня слышите? Встречи с жизнью и смертью фельдшера скорой помощи - Джейк Джонс

сворачиваем в переулок и останавливаемся рядом с воротами, сорванными с петель. За воротами вытянулся неосвещенный проезд вдоль служебных входов магазинов и едален. Он зарос кустами, засыпан мусором, где-то торчит вечная тележка из супермаркета. Здесь стоят мусорные баки магазинов и забегаловок, прохожие выкидывают сюда недоеденные обеды «на вынос», местные крысы устраивают недельный отдых по системе «все включено», и кто знает, что еще тут происходит. Вряд ли бы кто-то решил сюда зайти по доброй воле, а не по службе, но тем не менее это палисадник перед чьим-то домом.

Я рвусь войти и выяснить, что происходит. Мне еще предстоит попасть на действительно сложный вызов, и я чувствую, что здесь может представиться именно такой случай. Мне до дрожи хочется потерять невинность и наконец столкнуться с первой остановкой сердца или настоящей травмой — как новому легионеру хочется забить гол, пока о нем не стали судачить. Однако мой напарник, кажется, не торопится.

— Не суетись. Тут точно какая-то дрянь.

— Кто знает?

— Поверь мне. Я такие штуки чую.

Он не торопясь ставит машину так, чтобы передние фары освещали проход, потом берет фонарик. Он движется без всякой спешки. Я беру сумки, и мы выходим в темноту. В проходе натянута паутина, и ее нити прилипают к нашим лицам. Что-то юркнуло подальше во мглу. На одной стороне проезда некрашеные двери пожарных выходов с нацарапанными номерами, а к забору проволокой прикручены самодельные почтовые ящики. По нужному адресу узкий проход выходит в крошечный дворик, а рядом с большой дверью в подъезд — домофон с четырьмя неподписанными звонками.

Рация вибрирует каждый раз, когда приходят подробности по этому вызову, и от этого я нервничаю еще сильнее. Вот оно! Я чувствую, что здесь мне придется по-настоящему поработать. Но сами по себе сообщения мне не подмога: чем больше информации, тем меньше мне понятно. Звонил не сам пациент и не с места происшествия; непонятно, кто звонил и откуда. Он уверен, что пациент в квартире, и настаивает, что он не может добраться до двери, но не говорит, почему. На вызов уже отправили наряд полиции.

Мы нажали на все кнопки, но ответа нет. Мы кричали в щель почтового ящика, стучали в окно. Мы запросили у диспетчерского центра подробности, но разговор похож на испорченный телефон: я разговариваю с диспетчером, который находится на другом конце города, чтобы из центра позвонили третьему человеку в совсем другое место, а тот попробовал достучаться до пациента — который, мертвый или живой, спит или не хочет общаться, но в любом случае, скорее всего, находится в паре метров от меня. Говорят, что пациент больше не берет трубку. В последний раз с ним разговаривали час назад. Все, что говорят диспетчеру, — пациент не может встать.

Приезжают полицейские с «Бойцом». Это массивный металлический цилиндр с ручками. Им бьют по тому месту, где собачка замка входит в раму, и часто сносят часть двери вместе с замком. Но с внешней дверью подъезда это делать бесполезно, потому что дверь открывается наружу. Вместо «Бойца» полицейский берет монтировку и с удовольствием крушит дверь. В результате этого невероятно шумного процесса он разносит секцию двери и большой кусок рамы. Если человек позволяет так раскурочить свою входную дверь и не встает, чтобы попытаться этому помешать, ему наверняка очень плохо.

Никакой реакции ни из одной квартиры. Все указывает на то, что внутри действительно произошел несчастный случай.

К этому моменту нам передали номер квартиры, и мы громко стучимся во вторую дверь. Внутри кто-то бормочет. Пациент жив. Но по-прежнему не подходит к двери, чтобы нас впустить. Может быть, на него упал шкаф, и он не может сдвинуться с места? Может быть, у него вот-вот остановится сердце? Я кричу в щель почтового ящика, что нам уже пришлось взломать одну дверь и что нам придется взломать вторую, если он не сможет встать. Все, что я слышу в ответ, — глухое бормотание.

В этот раз в дело вступает «Боец», тяжелая дверь распахивается, а часть рамы улетает в комнату. Я здороваюсь и захожу. Коридор темный, в патроне нет лампочки; я уже обнаружил, что так бывает довольно часто. Я иду на звук бормотания и попадаю в маленькую комнатку, заставленную большой мебелью: с одной стороны — кровать, с другой — диван, между ними проход всего в полметра. С моей эгоистичной точки зрения, настал момент истины. В ожидании возможности для самоутверждения я частью боюсь, частью надеюсь увидеть что-то действительно страшное.

В этом полуметровом проходе лежит на спине тридцативосьмилетний мужчина. Он стонет, всхлипывает и лупит кулаками по полу. Я, конечно, салага, но даже мне видно, что он нигде не застрял и не при смерти. Так что с ним? Он лежит на полу. Я разочарован? Признаю: да, слегка. Испытываю ли я облегчение? Да, конечно, я рад за пациента.

* * *

Боль — это, конечно, ужасно. Мы все это знаем: нам всем довелось ощущать боль и выражать бездну чувств по этому поводу. Но не всегда боль — это катастрофа. Боль подразумевает, что пациент в сознании; а чтобы показать окружающим, что тебе больно, нужно приложить усилия. Люди, которым действительно плохо, вплоть до критического состояния, редко издают много шума или сильно корчатся: все силы организма отнимает болезнь.

На вопрос, что случилось, пациент закрывает глаза одной ладонью, а другой хватается за поясницу и всхлипывает.

— У вас болит спина?

Он кивает.

— Когда начало болеть?

Он мотает головой.

— Вы не знаете? Сегодня?

Он стонет и снова мотает головой.

— А когда?

Пациент поднимает руку и медленно вытягивает три пальца.

— Три дня назад? В четверг?

Он кивает.

— Что-то произошло? Вы попали в аварию?

Он мотает головой.

— Вы упали?

Он мотает головой.

— Вы ударились обо что-то?

Он мотает головой.

— Вы здесь с четверга?

Он мотает головой.

— Почему вы не можете говорить? Что случилось с голосом?

Пациент открывает рот и шевелит губами, не издавая ни звука. Я наклоняюсь поближе.

— Прошу прощения, сэр. Попробуйте еще раз. Чуть-чуть погромче.

Пациент сглатывает. Он проводит языком по губам, как будто только что вышел из пустыни. Шепчет:

— Слишком… больно…

— Хорошо. Мы сейчас дадим вам газово-воздушную смесь, чтобы снять боль.

Я бросаю взгляд на напарника; он пожимает плечами и разворачивается, собираясь уйти.

— Это хорошая штука, она вам поможет. Давайте я пока кое-что проверю. Просто скажите: что вы делали, когда начало болеть? Вы работали?

Пациент мотает головой и похлопывает по сиденью дивана, что рядом с ним.

— Вы сидели