Правила весны - Пётр Капица

Парни обхватывают девиц. Те томно запрокидывают головы… и парень всасывается в накрашенные губы.

Нинка брезгливо морщится.

— Идем, ребята. Противно.

Одеваемся и незаметно за дверь.

На лестнице две фигуры.

Слышится пьяный голос Соткова.

— Тонечка, честное слово я желаю жениться… Я самостоятельный. Не верите, плюньте тогда мне в карман… я вас…

Ч-м-о-о-к.

— Ах… не надо… не надо… я сама…

— Какая сволочь этот Сотков. На собраниях речи закатывает о мещанстве, этике… Гладенький слизняк.

Заседаем.

— Кто читает первый?

— Грому полагается… читай…

У меня пять заметок из путешествия по цехам. У Юрки три. Нина и Бахнина накатали целую простыню о плохом агитпропе Соткове, о вечерах, о фокстротчиках и все с фамилиями, с фактами.

Шмот, краснея и заикаясь, читает свое творение:

«Неправильная дуэль»

Наши ребята ничего не ухлят в дуэлях. Соркин отбил у Кости Ван-тина его даму сердца. Вантин по правилу шарнул в него рукавицей. Соркин заначил ее. Тогда горячее сердце Вантина не стерпело и плюнуло Соркину на кепку. За это ихние ребята после работы сделали ему «темную». Наша группа считает такие дуэли неправильными. В грамотном фабзавуче надо бы знать правила дуэлей.

Ричард Львиное Сердце.

Девчата, боясь, что прорвется во время читки подступающая волна смеха, заткнули рты носовыми платками и зажали носы. Но не выдерживают… Смех разрывает ноздри и рот. Попробуй удержись. Серьезны только Шмот и Тах.

— Товарищи, я считаю, что эту заметку можно поместить с примечанием редколлегии. Это будет хорошим показателем того, как мы, педагоги и мастера, начинаем с первого года воспитывать фабзавучников.

Шмот гордо подымает голову. Его «фитька» от самодовольства превращается в красную пуговку и точно говорит — «Видите, какой у нас защитник, что вы понимаете в дуэлях».

Следующий — Ежов:

«Дайте хороших мастеров»

У нас в жестяницкой мастер только знает работу. На вопросы не отвечает.

— Мол, в классе пройдете.

Когда начинаем спорить на политические темы, он ехидно смеется и вставляет всякие «шуточки» на советскую власть. К тому же часто трогает девчонок. Те боятся жаловаться.

Чужой.

— Пиши… пропустить.

У Таха целое воззвание к педагогам:

— Товарищи преподаватели, за мое недолгое пребывание в фабзавуче я встретился с возмутительными по-моему фактами.

1. Мы, преподаватели фабзавуча, работаем как чиновники. Явимся, отсидим определенное количество часов и с последним звонком торопимся домой.

2. У нас нет товарищеских отношений с учениками. Обеденный перерыв мы добросовестно отсиживаем в учительской. Был ли такой случай, чтобы кто-нибудь из нас пошел в общий зал, где фабзавучники могли бы побеседовать с нами о волнующих их вопросах?

3. Наши учебные программы (может быть это слишком резко) мы переделываем каждый по своему. Поэтому некоторые, может сами не замечая этого, преподносят фабзавучнику то, что ему не потребуется в практической жизни.

4. Мы плохо собираемся на методические совещания, Никогда (если не считать частные разговоры в учительской) не обмениваемся опытом.

5. Наша масса слишком инертна. Каждый из нас представляет автомат, который выполняет только ряд движений, положенных свыше, чтобы получить определенную сумму средств.

Мы должны воспитать четырехсотенный человеческий конвеер. Из фабзавучника должен выйти хороший производственник с большим багажом знаний и с навыками в общественной работе.

Я предлагаю обсудить это ненормальное положение.

А. Тах.

От Жоржки пришла отпечатанная на машинке статья: — «Каким должен быть комсомолец».

— Пропустить в сокращенном виде. Статью Соткова «Об этике» не пропустить, в виду большого пустословия и неверных, по мнению редколлегии, установок.

Наконец я решаюсь прочесть свой набросок о литейке.

— Читай, Гром, чего прятал, послушаем.

(Зарисовки)

Нефтяная пыль огненно шумела и билась между тиглями, бешено

нападая на истекающие густой, знойной кровью куски металла…

От шума фабзайчатам в литейной веселей… Весело еще потому, что у волчка вместо старого, ворчливого, придирчивого мастера стоит небольшой, полный, со стриженой бесцветной бородкой новый мастер и, помешивая в тиглях, ведет свое первое литье. С ним тройка дежурных фабзайчат. На глазах выпуклые синие очки. Через очки весь мир синий с фиолетовыми искрами…

Часть фабзайчат ставит груз На опоки, пачкаясь белюгой, замазывает их. Другим делать нечего. Подбегают к трубам вентиляции, подставляют руки… Воздух приятно щекочет и тянет в трубу…

— Вот так тяга. Дождались ёшки-кошки. Чисто в цеху. Дыши, хоть лопни.

Цеховой обжора, парень длинный и тощий, с прозвищами «Крокодил» и «Прорва», сорвав с гвоздя полотенце, поднес к самой толстой трубе. Полотенце надулось и яростно захлестало концами… «Крокодил» от удовольствия улыбается, показывая двойные ряды кривых зубов.

Но… Что это?.. Он побледнел…

Вентилятор загромыхал, заухал. Голос у «Крокодила» стал дрожащим, жалким.

— Рябцы, полотенце уперло! — пронесся крик.

— Выключай мотор!..

Рубильник щелкнул, выбив искру. Трубы умолкли. Гудела одна форсунка. Из волчка шла удушливая нефтяная копоть, окутывая цех мраком… Любопытные сгрудились. Мастер, вытираясь платком, быстро спросил:

— В чем дело? Чего натяпали?

Отвечало сразу несколько голосов. Он не понимал,

— Полотенце…

— Какое полотенце? — А разобрав, стал строже.

— Как же это ты, парень?

«Крокодил» молчал. Пустили для пробы мотор. Шкив буксовал. Кто-то предостерег:

— Зав мастерскими идет!

Расступились. Зав всегда окутан суровой серьезностью. Бузливых литейщиков не любит. Узнав о случившемся, нахмурился.

— Опять литейщики. Сколько хлопотали о вентиляции. Затратили столько денег, а все для того, чтобы в первый же день испортить.

Обернулся к мастеру.

— Чья работа?

Тот смотрел из-под рыжеватых ресниц на стенку, как бы обдумывая, и сказал:

— Никто не виноват. Дело само настроилось. Полотенце у трубы висело. Тягой сорвало.

Зав мастерской недоверчиво:

— Как на гвозде? Почему на этом гвозде, когда место у раковины?

— Я ваших порядков не знаю. Я — новый человек.

Ребята удивленно открыли рты. Мастер спокойно повернулся к волчку. Открыв заслонку, крикнул:

— Эй! Готова подъемный. Начинаем.

Ребята поспешно готовились к литью, успевая тихо переговариваться.

— Вот так мастер!

— Наш парень.

Тигль поднят, посажен в гнездо вилки. Металл, с треском выпуская искры, вползал в жадные литники…

Зав постоял, посмотрел на мотор и, покачав головой, ушел.

В цеху голубой, сладкий газ…

В перерыве «Крокодил» смущенно благодарил:

— Спасибо… я этого… нечаянно…

Мастер, уписывая ломоть ситного с молоком, бубнил сквозь набитый рот:

— Чего там… Понимаю… Сам таким был… Знаю, как вашему брату влетает… Мы так, бывало, дружно друг за дружку держались, как только начальство, так у нас условный крик: «Шарики. Шесть». Ну, все — шмыг, прыг по местам…. и шито-крыто. А рабочий своего не выдаст, уж это заведено…

Губатый Колька Гиков попробовал возражать:

— Ну, теперь не нужно… Можно и без этого. Мы сами себе начальники… Мы и… — но на него цыкнули:

— Засохни! Разактивничался… Старый рабочий лучше знает…

Мастер улыбался.

— Что — тоже начальство?.. Генерал комсомольский… Так ты не стесняйся, пойди и выдай своего…

Гиков смущенно краснел.

— Я не собираюсь кляузничать. Только должны с администрацией на нару…

— Пару… Какая же ты начальнику пара? Тюхтя.

Ребята ржали.

— Вумному парню да дурная башка досталась.

На мастера хорошо поглядывали и радовались. Свой мастер!

Топот трамбовок. От чугунной пятки земля, оседая, ухает и вздыхает. Шуршат гладилки, хлюпают примочки. Говор. Гуд. «Крокодил» с «Ха-нумой» формуют на пару. Торопятся и поглядывают на мастера, который обходит верстаки. Низко нагибается над формами, торкает в них пальцем… Когда он разгибается, «Крокодил» быстро заслоняет собой опоку…

«Ханума» уже вынул модель из формы, остается только прорезать литник, как вдруг мастер неожиданно направляется в их сторону. «Крокодил» хватает сито и быстро на опоку… Мастер заметил. Усмехнулся:

— От меня не спрячешь.

Поднял сито. В опоке отпечаток: голая женщина на развернутом веере.

— Что, пепельница?