Правила весны - Пётр Капица

— От меня не спрячешь.

Поднял сито. В опоке отпечаток: голая женщина на развернутом веере.

— Что, пепельница?

— Да… Но мы… практическую…

— Ладно, чего там… Мне не жалко. Только заву не попадитесь. Сами отвечаете.

— Мы осторожно.

Они, обрадованные, быстро доканчивают. Тащат в сушилку. Завтра зальют металлом.

В обеденный перерыв вместо бутылки молока мастер на пару с чернорабочим опрокинули столько же горькой.

Наклюкались до слез. Чернорабочий, плача, выкладывал свои нелады с женой. Мастер уговаривал:

— Брось горевать… Ну, их… — И, потеряв равновесие, ткнулся в старую опоку.

Вдруг послышалось быстрое:

— Шарики! Шесть!

В окно заметили приближающегося завмастерской. Мастер бессмысленно скреб руками землю, размазывая сгустившуюся кровь.

Пришлось стащить его в сушилку и закрыть. Заву «залили пушку»:

— Мастера нет. Ушел за моделями.

Опять, как раньше, когда не было вентиляции, спокойно бурчала форсунка, в цеху висела вонючая липкая копоть. Широко раскрывались двери, с улицы врывался сквозняк. Только делегаты не ходили по-старому в местком ругаться. Литейщики как бы отделились от других фабзайчат. Жили обособленно, скрытно.

Приходили на работу с опозданием. Раскачивались. Кому не лень, берет модель. Модель чистая, полированная, будто смеется над грязным цехом и спецовкой. Назло пачкали ее угольной пылью, присыпали мягкой жирной землей и формовали… Остальные группками толкутся. Разговоры о киношке, о вчерашних играх в футбол… Мастера работа не интересует. Повертится около своего шкафа и айда в канцелярию или к мастерам других цехов.

Цеховые трепачи и лентяи обращаются в крикливых обезьян. Мяуканье, вой, писк…

Тучей земляной пыли разлетаются разбитые о стенку шишки, от них вместо белой стены — рябая пестрота. Взлетают к потолку наполненные водой рукавицы, глухо шлепаются, разбиваясь в брызги.

Горластый Тюляляй, взобравшись под потолок, надрывно вопит в отдушину вентиляции. Трубы густо гудят.

— Алло! Але! Всем! Всем! Слушайте! Слушайте. Передает опупелый театр на волне в один сантиметр. — Дальше идет склонение «матери».

А внизу у «Крокодила» зеваки любуются на искусство обжираться. «Крокодил», промолов в свою «прорву» круг колбасы и полкило хлеба, запивает десятой кружкой воды килограммовую булку… Лицо позеленело. Пыхтит.

— Чижало желудку…

Ребята гогочут, а он, ухватившись за живот, корчится, вскакивает и опрометью в дверь. В догонку:

— Го-го-го! Ги-га-га-а!..

У шкафа с моделями состязания по меткому втыканию подъемщиков в дверь. Отчего она, ухая, ноздрится и крошится в щепки.

«Обезьяны» открывают беглый огонь из земляных комков по формующим… Те злятся:

— Бросьте, сволочи.

— Кто сейчас мне залепил? Митька? Да?

..Хрясть!..

— Ты за что меня?

Шлеп обратно…

— Так ты по зубам?.. Да?..

— Ж-жух-х… По-уху. Схлестнулись в клубок… Полетели кисточки, косматки, гладилки, карасики…

— Рябцы, бой!

— Дай ему! Ляпни!

— Брось подначивать. Разнять надо.

Ругань. Свист. Гам…

Вдруг охлаждающее:

— Шарики! Ш-шарики… Ш-ш-шесть…

В одно мгновение в цех вскакивает тишина. Быстро входит мастер. Это означает, «то завмаст обходит цеха.

— Уборочку, ребята. Давай скорей уборку.

Когда является зав, то цех приглажен, прилизан. Каждый делает вид, что усиленно работает… После ухода опять дикий концерт. Камера для отепления воздуха превращается в спальню. В воздухе ругань. Земляные комки, крючки, примочки, косматки.

За час до шабаша «обезьяны» намываются. Пробежит коричневая спецовка по двору, быстро оглянется и — шмыг в проходную. Знают, что мастер скажет табельщику:

— Один в один. Все на месте.

А.Гром.

— М-м-да-а… Неплохо сделано, — мычит Тах.

— Нам бы вот так сделать наброски нашей действительности.

— Это точные картинки из жизни нашего цеха. Я изменил только имена и личность мастера… Если напечатаем, так в цехах будут разговоры.

— Тогда где мы сейчас находимся? Самая неприкрашенная бурса, — уже скрипуче и зло кричит Тах.

— А кто в этом виноват?

Тах молчит.

— Все!

Вскакивает Нина.

— Я, он, ты — все первосортные бурсаки. Почему мы до сих пор молчим. Начальник занят, его никогда не бывает в фабзауче. Завуч и педагоги из старых школ, со старыми привычками. А мастера?.. Предлагаю выпустить газету под заглавием: «Война бурсе».

— Есть.

— Я, когда шел сюда, никак не мог представлять этого, — недоумевает Тах.

Глаз быстро, быстро моргает.

— Завтра отпечатаем материал. Потом соберемся и все сверстаем.

Тах, уходя, бормочет: — Не думал, не думал… Излишняя резвость, ошибки как везде… Но это слишком.

— Ребята, не расходись. Давайте поговорим без Таха.

— Тебе слово, Бахнина.

— Статью Таха я считаю слишком мягкой. У нас хуже… Ну, вам понятно…

— Что предложишь?

— К следующему номеру, каждый из нас должен подметить все нелады и сделаем коллективную громобойную статью.

— Предлагаю это же сделать и по мастерским.

— Есть, ребята?

— Есть.

— Баста. Только держитесь. Достанется здорово.

Юрка разбил руку. Отсиживается с «куклой» дома.

Толька в спецовке, в сапогах, лежит на постели, курит, вздыхает, плюется. Его сегодня за скандал в цеху сняли на целый день с работы.

Нудная тишина.

Бродить по замусоренной комнате, считать гвозди, вбитые в стену, чертить пальцем по запыленному окну, свистать — надоест.

— Что делать? Может Юрка проголодался?

Притащил кипятку. Кипяток бесвкусен, обжигает рот.

В такой жратве нет ничего веселого.

Опять бродит по комнате, ловит мух и сажает в паутину к пауку. Тот их тискает. Они по-человечьи в смертельном страхе блажат, ревут, надрывают свои голоса…

Юрка заглядывает во все уголки, тайники… И вдруг… стоп! Что это?..

На постели Самохина непорядок — лежит пригорюнившись ключ от самохинского сундучка.

Тот ключ, который Самохин так ревностно бережет и «прячет.

— Любопытственно. Ах елка зеленая, что делать?.. Фактура, у Самохина что-то интересное спрятано.

Здоровая рука прямо зудит:

«Сунь ключ в замок. Поверни и готово».

Толька лежит, повернувшись к стене.

— Была не была… смотрю.

Сундучок вытащен из-под койки… Трр-рик. Крышка откинута.

Юрка, открыв рот, округлил по-птичьи глаза… Захлопывает крышку, опять открывает и то же самое.

— Толька! Брось из себя памятник корчить. Посмотри только… Здорово же… Фу-ты, ну-ты…

Толька медленно опускает ноги, щурится.

— Тебе все не сидится… сейчас и то пристает… Не посмотрю, что больная рука…

— Гав-гав-гав! — передразнивает Юрка — и уже серьезно:

— Ты не лайся… подойди и взгляни… Сразу расширение зрачков получишь.

Толька нехотя встает, подходит и нагибается.

— Моя кожанка. Как она сюда залезла?

Юрка быстро разрывает содержимое сундучка.

— Грицин французский ключ. Моя готовальня… А мыла… мыла-то сколько!.. Папиросы — «Рекорд», «Сальвез», все, что мы раньше курили. Во куда они исчезали!

Сундучок наполнен вещами, которые еще так недавно существовали, как коллективные. На дне Юрка откапывает Чебин расписной кисет. В кисете толстая пачка желтых трепанных рублевок. Это те самые рублевки, из-за которых…

— Вор…

Едва слышно шипит Юрка, потом вскакивает, как бы уверяя себя:

— Конечно, вор… С нами… свой парень… От дурак!

Толька швыряет кожанку.

— Вы все свои в доску!..

Он курит, плюется и ходит по комнате, отшвыривая ногами табуретки.

Юрка сидит на корточках как пришибленный, боясь подняться…

В таком положении их застает прибежавший с работы Шмот.

Шмот удивленно шмыгает «фитькой», раздевается, подходит, разглядывает раскрытый сундучок, для него здесь нет ничего интересного. Бежит мыться.

Юркино оцепенение проходит, когда появляемся мы — Чеби, Грицка и я.

— Смотрите, какая сволочь с нами живет. — Он толкает ногой сундучок, тот шурша, как рубанок, выплывает на середину комнаты.

Ругаемся. А что ругань? В милицию ведь не пойдешь. Кто ожидал, что из своей братвы, в нашей «гарбузии» и…

— Эх, парень, парень… и не дурак ли?..

Когда входит Самохин, мы стоим как на параде. Лица серьезные. Не шелохнемся.

Самохин растерянно озирается…

— Опять что-то подстроили.

А заметив выдвинутый сундучок, торопливо его задвигает под койку.

Толька, по-бычьи нагнув шею, вытаскивает опять этот раскрашенный ящик.

Выпуклые глаза Самохина выплыли из орбит, точно они хотят выскочить и закатиться куда-нибудь в темный угол, чтоб не видеть свершающегося. Рот перекосился, стучат зубы…