Спустя девяносто лет - Милован Глишич

стременем, он назад. Что опять за чертовщина! Смотрю в темноту – а между сливовых деревьев привязано какое-то полотно, как ограда, примерно до середины ствола. Может, домашние мои оставили сохнуть да забыли снаружи? Я гоню коня на другую сторону, а он и туда не может – опять растянуто полотно. У меня снова волосы на голове зашевелились, дело нечистое, думаю! Люди, я весь сад объездил, а никак не проехать, везде это полотно. От усталости и от страха у меня уже в голове помутилось. Тут, к счастью, запел петух. Всё исчезло. Я поспешил к дому. Как я с коня слез, как в дом вошёл – ничего не помню. Едва-едва, как сквозь сон помню, как назавтра я лежал под ореховым деревом перед домом и как у меня страшно болела спина и все кости. Кто это был в тот день – не знаю. И ничего больше не помню до Вука Хромого, когда я вышел из ваята и сказал: «Поехали домой!..» Вот такая история со мной приключилась!

После рассказа Миладина все гости замолчали. Долго так молчали, потом понемногу раздались голоса: «Господи спаси! Тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить!» – и постепенно снова начались шутки и разговоры. Только ко вторым петухам разошлись.

И по сю пору на лугу Спасоевичей в Лайковцах под самой вершиной Малена можно увидеть старый рухнувший дом, крытый дёрном. Крыша давно уже поросла мхом, а фундамент зарос колючками и сорняками. Остальных построек не осталось, едва видно, где они были. А от того густого сада остались две-три старые полузасохшие сливы.

И посейчас в Лайковцах и окрестных деревнях часто рассказывают на масленичные гулянья, каким хорошим хозяином был Миладин Малешич, а часто рассказывают и о том, как он под чары угодил.

Родительская суббота

Когда-то у Нинковича из села Б. был большой дом, крепкое хозяйство. Но в какой-то момент в этой семье вдруг все поумирали, и за несколько лет не осталось никого, кроме Стояна Нинковича, последнего главы этой некогда большой и почтенной семьи. Чтобы его род окончательно не угас без свечи, Стоян женился на хорошей и добродетельной девушке, круглой сироте, у которой никого и ничего на свете не было. «Никто так не любит друг друга, никто не живёт лучше, чем Стоян и Нера!» Так говорили все их знакомые. Но недолго продлилась их счастье – неполных два года. Стояна внезапно поразила какая-то тяжёлая болезнь, и через неделю он навсегда закрыл глаза. Бедная Нера осталась одна с мальчиком в колыбели.

Она растила своего маленького сына и берегла его, как каплю воды на ладони, как зеницу ока. Ему уже исполнилось три года. Вырос ребёнок, как золотое яблочко; крепкий, здоровый и такой весёлый, разговорчивый, живой, толковый! У бедной Неры о нём только и разговор, он вся её радость, весь мир. Из любви она и имя ему дала красивое, радостное: Раде.

Целыми днями с ним возится, одевает его нарядно, ласкает, тетёшкается – можно сказать, и сама с ним стала как ребёнок.

Часто бедная женщина думала: «Боже, прошу тебя, пусть этот мой единственный ребёнок выживет, хоть будет кому мою могилку навестить», и вздыхала, и как будто с тревогой смотрела на своего Раде.

А малыш Раде повиснет у неё на шее; обнимет, поцелует, и болтает что-то, голосок у него, как маленький колокольчик, он её разговорит, развеет, и она снова с ним начинает шутить и веселиться.

Часто к ней заходят добрые женщины из соседних домов. Тоже не могут насмотреться на такого прекрасного ребёнка.

Нера им жалуется на своё одиночество: нет у неё никого, так она несчастна. Вспоминает счастливые дни, которые она прожила со своим честным Стояном, и слёзы по лицу текут.

Соседки утешают её и говорят: «Молись Богу, Нера, чтобы пожил твой ребёночек! Счастья тебе!»

* * *

Пришёл праздник, Вербное воскресенье. Нера нарядила маленького Раде – красивый, как цветочек! Он так разрезвился, ничего уже не соображает. Бегает по полю с детьми, смеётся, играет; иногда залетит в дом как бабочка – ласкается к матери, обнимает, болтает, и опять – к детворе.

Было уже за полдень. К Нере зашли поболтать знакомые, Мара и Пава – праздник же. Они спрашивают:

– А где наш маленький Раде?

– Играет с детьми.

– Хорошо, главное, чтобы живой и здоровый, – говорит Пава.

– Повезло тебе, Нера, – говорит Мара, – что Бог тебе такого послал! Бедняжка Миля, наша крестница, у неё был ребёночек, вот как твой Раде, ему солнышко голову напекло, и Бог его назад взял…

– На всё воля Божья! – сказала Пава со вздохом.

– В этом году из-за проклятой жары погибло столько детей! – добавила Мара. – Прямо эпидемия какая-то…

Тут вбежал в дом маленький Раде, весь разгорячённый. Принялся бегать по комнате, потом вокруг стола: бегает, бегает, прямо боязно – упадёт, покалечится.

– Тихо, Раде! – успокаивает Нера, потому что он им уже мешает разговаривать.

Ребёнок всё бегает, вроде и не слышит.

– Да успокойся, сынок! Что ты всё бегаешь? – повторяет Нера.

– Я хочу к папе, мама, хочу к папе! – отвечает Раде и бежит вокруг стола.

– Хватит, Раде! Успокойся уже! Ты уже побегал на поле.

– Я хочу к папе, мамочка!..

– Бог с тобой, солнышко! Куда к папе? – говорит Нера, а у самой сердце замирает.

– Мама, а какой сегодня день? – спросил вдруг Раде и остановился ненадолго.

– Воскресенье, сынок.

– А завтра?

– Понедельник.

– А послезавтра?

– Вторник.

– А потом?

– Среда.

– А потом?

– Четверг.

– А после?

– Пятница.

– Ха-ха-ха! – засмеялся маленький Раде, но как-то необычно, чудно, так что все переглянулись.

Он смеялся-смеялся – уже задыхается от смеха, и опять начал бегать вокруг стола и кричать: «Хочу к папе, хочу к папе!»

Соседки прекратили разговор и смотрят на него. Он бегал, бегал, потом снова остановился и спрашивает:

– Мама, какой сегодня день?

– Вторник, сынок, – отвечает Пава в шутку.

– А завтра?

– Среда.

– А послезавтра?

– Четверг.

– А потом?

– Пятница.

Маленький Раде опять задохнулся от смеха и побежал вокруг стола.

– Господи, да что с ним такое сегодня! – сказала Нера, и её охватило дурное предчувствие.

Соседки тоже ничего понять не могут. Они испуганно встали и ушли, потихоньку говоря между собой: «Помоги ей, Господи».

* * *

До самой темноты маленький Раде всё никак не мог угомониться. Но неугомонность эта была тоже не обычная, а какая-то чудная, непонятная.

Уже и сумерки спустились.

Маленький Раде упал к матери на колени и усталым, охрипшим голоском говорит:

– Мама, у меня голова болит!

– Пройдёт, сокол мой! –