Спустя девяносто лет - Милован Глишич

class="p1">И действительно, был ещё не день, просто лунный свет пробивался сквозь тонкие бледные облака, и светло было почти как днём.

Несчастная мать вся содрогнулсь. Одна в такое-то время – ночью – на кладбище! Ей всё не верится. Повернулась потихоньку и пошла к церкви; может, в церкви уже люди собрались. Подошла – нет, закрыта церковь! Тишина, глухо всё.

У Неры мурашки по спине побежали.

Она потихоньку пошла через церковный двор. Двор ей тоже показался каким-то необычным. Смотрит, а в ворота как раз заходит процессия, несут кого-то хоронить. Присмотрелась – и точно похороны. Впереди школяры с подсвечниками, за ними священники в рясах, за ними носилки, покрытые чёрной тканью, за ними люди… Женщины, мужчины, не сосчитать. До её ушей донёсся невнятный гул; как будто поют печальное «Святый Боже»… Она отошла немного в сторону и пропускает их. Присмотрелась – попы незнакомые, школяры незнакомые, мужчины, женщины… Никого не знает, сплошь чужие, странные лица!

Неру как горячим ветром обдало, всю бросило в пот, и в ушах зашумело.

Бросилась она к воротам, а у неё ноги подкашиваются. Только она собиралась уйти, как перед ней появился какой-то старец, борода у него белая, до пояса, и говорит приглушённым, едва слышным голосом: «Стой!» Она невольно остановилась. «Знаю, – говорит старец, – что такое материнская тоска по единственному ребёнку. Но и чрезмерная тоска неугодна Господу. Утешься и иди… Как будешь на поперечной улице – иди осторожно! Моя старуха там спит; легла сердитая…» И старик исчез.

У Неры прямо голова кругом пошла, того гляди в обморок упадёт. Собрала последние силы и со всех ног поспешила дальше. Вышла на поперечную улицу: и правда, какая-то старуха, вся в белом, спит посреди дороги. Нера задрожала, прокралась мимо на цыпочках, почти не дыша, и, не разбирая дороги, побежала домой.

* * *

Как пришла – пала плашмя на постель.

Долго Нера болела, мучилась в лихорадке. Никто и не надеялся, что выживет.

Еле-еле она выздоровела и малость оправилась, но с тех пор так и осталась не в себе.

Спустя девяносто лет

В стародавние времена, когда жители Зарожья сыпали орехи на чердак вилами, когда поили ивы и сеяли соль, когда шли отрядами в гору и резали там себе зубочистки, когда растягивали балку для моста, прыгали в поярок[21], таскали в дом дневной свет пригоршнями и тому подобное… Была у Живана Душмана, старосты в Овчине, красавица-дочь. Некоторые уже и свататься начали; но Живан о том и слышать не хочет. С одними, говорят, даже подрался… Кто его знает, может, и наврали!

Как бы там ни было, только с некоторых пор стал Живан много ворчать на дочь. Он, правда, и на остальных домочадцев кричит, но никого так не допекает, как её.

Как-то утром, она уже выгнала овец, чтобы повести их на пастбище, а тут Живан выскочил из дома и разорался:

– Эй, слышишь там, Радойка!

– Слышу, папа! – отвечает она спокойно, а сама вся обмерла.

– Ещё раз тебя увижу с овцами у той рощи, домой можешь не возвращаться!.. Что ты туда ходишь? Что, на других холмах пастбищ нет?

– Да… Ну… Есть… – заикается Радойка.

– Вот именно что есть! Но там нет этого оборванца Страхини, что весь день дудит в свою дудочку!.. Доберусь я до него – шкуру спущу!

Радойка только глаза опустила и задрожала как листик.

– Гони овец наверх в дубовую рощу! – крикнул Живан и влетел обратно в дом как бешеный.

Она потихоньку пошла с овцами наверх, в дубовую рощу сразу за домом, выше по склону. Часто она оборачивалась и прислушивалась.

В доме поднялась суматоха. Живан кричит, орёт, того гляди, всех поубивает. Двое детей на улицу выбежали, ревут.

Радойка поскорее собрала овец, только бы отойти и не слышать этот гвалт. Она была скромная и спокойная девушка, нежная, как ягнёнок.

А Живан был скверный человек, поэтому его и прозвали Душманом[22]. Ему приятнее поругаться с человеком, чем пропустить стаканчик ракии. И в драку часто лез. А с тех пор как его в старосты произвели, прямо совсем взбесился!..

Радойка уже выбралась с овцами из-за рощи на полянку повыше, а там отпустила их пастись, и они сами потихоньку спустились вместе с ней к буковой роще по ту сторону холма. Там она села на траве у тропки, достала вязание из сумки и принялась за работу. И двух-трёх рядов не связала, как из рощицы появился перед ней Страхиня.

– Ух, Страхиня, ну ты меня и напугал! – сказала Радойка и испуганно оглянулась.

– А ты сюда, значит, овец вывела? – спросил Страхиня, улыбаясь.

– Ох, да прекрати ты; папочка меня прибьёт!

– Знаю, не даёт тебе со мной видеться.

– Боюсь, как бы он сейчас откуда-нибудь не вышел… Он дома остался. Кажется, побил всех домашних… Я убежала, чтобы не слушать.

– Зверь!.. – сказал Страхиня.

– Он с утра чуть не подрался с дядей Средое…

– А он приходил? – быстро спросил Страхиня и словно бы вздрогнул.

– Кто?

– Ну, дядя Средое.

– Нынче утром; папочка только умылся, а тут он.

– И?

– Я не знаю, о чём они говорили… Только папочка что-то раскричался. Дядя Средое вышел сердитый и говорит: «Что ты чушь городишь? За спрос денег не берут…» И ушёл, даже не попрощался.

– Прямо так и сказал? – спросил Страхиня недоверчиво.

– Да, так и было.

– Жаль, что ты мне рассказала… – сказал он и как-то помрачнел.

– Почему? – удивилась Радойка.

– Да так!.. – ответил Страхиня и задумался.

Только Радойка открыла рот, чтобы что-то спросить, как сверху на тропке появился Живан с криком:

– Ах, вот ты где, бабник!..

– Беги, Страхиня! – закричала Радойка и отбежала подальше, к овцам.

– А ну, домой! – прикрикнул на неё Живан и полетел к Страхине, визжа сквозь зубы: – Ну-ка, постой, бабник, постой!

В первый миг Страхиня от изумления встал как вкопанный. Но увидев, что Живан не шутит, да ещё поднял здоровый камень и собирается в него бросить, он поскорее побежал через рощу… Наудачу Живан спотыкнулся о какое-то бревно и растянулся на земле во весь рост… Иначе кто знает, чем бы дело кончилось.

Вообще-то, Страхиня был очень смелый и сильный парень. Будь это кто-то другой, он бы вряд ли отступил, но Живан всё-таки Радойкин отец, так что он предпочёл скрыться.

Живан поднялся на ноги, а уже ни следа ни Страхини, ни Радойки, ни овец! Тогда он пошёл по тропинке через рощу, ворча и ругаясь себе под нос. Он шёл в чьё-то