Тайна брата - Дэн Смит

— Слова, герр Вольф. И цветок.

— Какие слова?

— Я… не хочу их повторять, герр Вольф, — Про гитлерюгенд? Или нашего любимого фюрера?

— Да, герр Вольф. И то и то.

Инспектор уголовного розыска, вздохнув, барабанит пальцами по рулю.

— Это же не твоя работа? Ты ведь у нас не из этих хулиганов? Потому что, сказать по правде, я терпеть не могу хулиганов.

— Никак нет, герр Вольф. Честное слово, это не я.

— Знаешь кого-нибудь, кто мог бы это сделать? Раньше видел такой цветок?

Гоню прочь мысли о нашивке, которую заметил на жилетке Стефана.

— Нет, герр Вольф.

Во рту у меня пересохло. Слова так отдают ложью, что ее нельзя не заметить.

— Ты твердо уверен?

Чувствую на себе взгляд Вольфа, но удерживаюсь от соблазна посмотреть ему в глаза. Мне страшно, что он прочитает мои мысли. Так что я разглядываю проносящиеся мимо дома.

— Так точно, герр Вольф. Уверен.

Некоторое время инспектор молчит.

— Карл Фридман, я тебе верю. Сдается мне, ты хороший мальчик. Я прав?

— Вы правы, герр Вольф.

— Вот и славно.

Всю оставшуюся дорогу мы молчим. Герр Вольф, сидящий передо мной, кажется опасным монстром, и я не могу отделаться от страха за бабулю с дедом. И от мыслей, что этот человек едва ли достоин восхищения. И вспоминаю выражение лица, с которым на него смотрела женщина.

Герхард Вольф приводил ее в ужас.

Вольф у нас

Дед, открыв дверь, смотрит на Вольфа с удивлением и тревогой, но едва он замечает раненого внука, выражение лица меняется. Он тянет ко мне руку и хочет что-то сказать, но Вольф отодвигает деда и заводит меня в дом.

— Вальтер, кто там? — Ба спадает с лица, увидев в кухне офицера гестапо. — О, это вы.

— Мальчик находится под вашей ответственностью? — спрашивает Вольф, посмотрев на бабулю.

— Да, — отвечает дед, подошедший вслед за офицером. В голосе звенит напряжение. — А что случилось?

Ба, справившись с потрясением, идет прямиком ко мне. Вытерев руки о фартук, она усаживает меня за стол.

— Милый, что стряслось? Что с тобой приключилось?

— Прогуливает школу, — сообщает Вольф. — Гоняет по улицам на велосипеде, вот что с ним случилось.

Ба, стрельнув в него глазами, разглядывает меня. Открывает рот, но слова находятся не сразу. Наконец Ба прочищает горло и тихо начинает говорить, прищелкивая языком, будто в горле пересохло.

— Давай-ка промоем раны, ладно? — Тряпка, которую мне дали, летит в корзину, а Ба лезет в шкафчик за аптечкой. Ба работала медсестрой, как и мама, у нее всегда под рукой есть набор неотложной помощи. — Болит? Ходить можешь? Руки сгибаются?

— С ним все в порядке, — заявляет Вольф. — Он сильный…

— Он ребенок, — обрывает его Ба. — Ему всего двенадцать лет.

У Вольфа застывает лицо.

— Ему повезло, что он жив. Да и вам предстоит кое-что объяснить. Дети обязаны ходить в школу.

Ба с дедом обмениваются тревожными взглядами.

— Его отец погиб, — говорит Ба, скручивая влажную салфетку. — Мы предупредили в школе и в отряде. Ему нужно время…

— Смерть отца не дает ему права слоняться по городу и прыгать под мою машину, — заявляет Вольф.

— Вы правы, — соглашается дед. — Нам очень жаль. Этого больше не повторится.

Ба промывает ссадины и порезы, и пальцы ее дрожат. Вольф бродит по кухне, заглядывая в ящики, словно живет здесь. Даже не подумав спросить разрешения, он всюду сует нос. Его слишком много для такой маленькой кухни. Одеколон перебивает запахи еды.

Вольф находит в шкафчике жестянку, открывает крышку и нюхает.

— Кофе. Настоящий кофе. И много.

— Купили в магазине герра Финкеля, — объясняет Ба.

Вольф через стол смотрит на нее.

— Как так вышло, что у вас полно кофе, а у меня нет ни крошки?

— Мы купили его у герра Финкеля, — повторяет Ба, дезинфицируя мои коленки. — Заплатили…

— Еще и сигареты, — перебивает Вольф, обнаруживший в шкафу четыре пачки. — Немецкие. Хорошие.

— Купили у герра…

— Финкеля, да, я понял, — машет рукой инспектор. — Какой богатый ассортимент у него в магазине, надо же. Мне вот сложновато находить такой дефицит.

Вроде бы Вольф пытается говорить вежливо, но в голосе упрямо прорезаются обвиняющие и подозрительные нотки. Сунув по две пачки в каждый карман куртки, он вонзает в бабулю взгляд своих серых глаз.

— И безо всяких евреев мы превращаемся в нацию спекулянтов, — заявляет он.

— Мы не спекулянты! — возражает Ба.

— Отдельные недобросовестные личности гребут все под себя. Набивают подвалы, как хомяки. Такие действия подрывают мощь Фатерлянда.

— У нас в подвале нет ничего, кроме старой мебели.

— Хм. — Вольф изучающе смотрит на бабулю, потом ставит жестянку с кофе на стол и снимает крышку. — Напомните, герр Брандт, вы являетесь членом партии?

— Конечно, — отвечает дед.

— Партбилет и значок.

Дед, кивнув, выходит из кухни. Вольф, осмотревшись напоследок, отправляется за ним. Шаги удаляются по коридору в гостиную.

— Ты чем вообще думаешь? — шепчет Ба, едва они уходят. У нее дрожит голос. — Мы так за тебя волновались. Куда ты сбежал?

— Простите меня. — Никогда не видел бабулю такой испуганной. — Что теперь будет?

— Не знаю, — говорит она, заматывая бинтом мою коленку. — Главное, что ты цел. С остальным разберемся как-нибудь.

Дед возвращается на кухню. Ему на пятки наступает инспектор Вольф.

— Иди наверх, — говорит дед. У него на рубашке красуется партийный значок нацистов. Интересно, почему дед раньше его не носил. Склонившись ко мне, он шепчет: — Не спускайся, пока мы тебя не позовем. И не бойся. Все будет в порядке.

— Прости.

— Тебе не за что просить прощения. Все, иди наверх.

Но путь преграждает Вольф, словно решивший меня задержать. Его немигающие глаза без всякого выражения изучают меня.

Я не могу отвести взгляд. Во рту пересохло, сердце стучит пойманной птицей. Хоть ростом Вольф уступает деду, но кажется гигантом, способным расплющить меня хлопком ладони.

Наконец Вольф ухмыляется, сверкнув зубами, и отходит в сторону, пропуская меня наверх, к маме.

Так хочется, чтобы мама обняла меня и утешила, но она лежит пластом и спит. От этого зрелища одолевает тоска, и я ухожу к себе переодеть грязную форму. Серебряный значок ложится рядом с фотокарточкой отца.

В белой рубашке и обычных штанах я стою у окна и слушаю бормотание на первом этаже. На улице хищным зверем разлегся «мерседес» Вольфа. Свет играет на серебристом бампере. Мне отсюда не видно никаких царапин. Машина практически цела. Вот моему велику кранты. Придется забирать его с дедом на машине, потому что на гнутом колесе далеко не уедешь. По правде говоря, придется искать новое колесо.

Тяжело вздохнув, я совсем было отошел от окна, но тут на улице появляется Вольф. Прижимаюсь носом к стеклу и замечаю рядом с ним голову деда.

Вольф стоит, словно кол проглотил, плечи расправлены, подбородок смотрит вверх. Он что-то втолковывает деду, тыча пальцем тому в грудь. Закончив речь, инспектор подходит к машине и распахивает дверь.

— Как я тебя ненавижу, — шепчу, вспоминая, как вел себя Вольф, когда я попал ему под колеса. — Ненавижу тебя.

Тут он поднимает глаза.

Герхард Вольф стоит рядом со сверкающей машиной и смотрит в окно, и мне уже поздно прятаться.

Поэтому я заставляю себя смотреть на него.

Поймав мой взгляд, он ухмыляется, как раньше. Потом усмешка тает, будто ее вовсе не было. Вольф исчезает в чреве машины.

Двигатель рычит, и «мерседес» выруливает на Эшерштрассе. Доехав до конца, сворачивает налево. Я смотрю на опустевшую улицу и мечтаю никогда больше не видеть Вольфа.

Неприятности

Инспектор уголовного розыска Вольф уехал, и я потихоньку спускаюсь в кухню. Ба, по-прежнему в фартуке, сидит и смотрит в стол, прямо как мама, когда получила похоронку отца. Впервые в жизни Ба кажется мне старой. Никогда не видел ее такой усталой и поблекшей.

Дед стоит рядом, спрятав руки в карманах, и тоже смотрит в стол, будто ничего интереснее не видел.

Ба поднимает голову и фокусирует взгляд на мне, но движение выходит абсолютно разобранным. Вытерев глаза, она смотрит на меня, не узнавая. И все-таки слабая улыбка появляется у нее на губах.

— Милый, — говорит она, протягивая руки. — Иди ко мне.

Я-то ждал, что на меня будут кричать, и этот жест застает меня врасплох.

— Иди сюда, — повторяет она, и я падаю в ее объятия.

Ба изо всех сил прижимает меня к груди. Дед тоже улыбается, только во взгляде у него радости нет.

— Мы в беде?

— Нет, что ты, — отвечает мне Ба. — Все в порядке. Тебя никто не тронет.

— Мне не стоило убегать, — каюсь я. — Простите.