Схватка - Юрий Левин

И опять целый день шел и шел и все лесом. Попадались, правда, протоптанные дорожки, но вели они не туда, куда надо было, и тогда Емельян сходил с них и снова шел лесной целиной. И что интересно, никто ни разу на глаза ему не попадался. Такой лес — подходящее место для партизан — и никого. Может, их вообще нет? Может, все как мыши по норам сидят и носа не кажут? Фрицев боятся?.. Невеселые мысли путались в голове, и порой хотелось волком выть, клясть судьбу за то, что она так немилосердно обходится с ним...

Но приплывали к Емельяну и светлые думы: про то, как он Гнидюка-подлюгу убрал с дороги, за что люди в Поречье будут спасибо говорить. Не его лично, конечно, будут добрым словом поминать, а неизвестного им мстителя, однако ж приятно на душе становилось от того, что одним гадом меньше стало. И расправа с зондеркомандой тоже приятственно отзывалась в душе Емельяна. Расскажи людям — не поверят: разве может один целую банду с дороги убрать? Чего доброго, еще и ярлык хвастуна приклеят. Ну и пусть, не для показа или ради ухарства какого-либо пошел он на зондеркоманду, месть его туда позвала, злостью все жилы наполнились — вот и пошел без оглядки на врагов. И невдомек ему было в тот момент — много их аль мало. Вот только бы знать: сколько этих вояк-карателей он там замертво уложил и попался ли под его гранату сам обер-лейтенант? Попался, наверно, не под первую, так под вторую. А может, и пулей прошил?

Вот такие мысли сопровождали Емельяна. С ними веселее ему было, да и дорога не казалась такой муторной. Ну а когда Степанида с детишками навещали его, — такие минуты тоже были, — душа то радовалась, то скорбью-болью обволакивалась...

К вечеру только добрался до Рыгора. Стук топора услышал и пошел на него.

Обрадовался дед Рыгор, когда увидел Емельяна, даже слезу смахнул.

— Слава Богу, пришел. Что ж так долго, али заблудился? Может, супостаты, туды их, схватили?

— Никто меня не хватал, дед Рыгор. А вот поплутал-то я солидно.

— Ну да ладно. Слава Богу, что уже тут.

— А Олеся где?

— Спит. Измаялась бедолага. Весь день к стеклу прилипшая у окна сидела, все тебя выглядывала. И плакала тоже, не возвернется, мол, мой дядя Емельян.

Емельян скинул с плеч мешок и поставил у крыльца, снял кепку и пиджак и, не заходя в избу, умыл лицо холодной водой.

— Ну, сказывай, что там? — подавая Емельяну рушник, интересовался дед.

— Доложу, дед Рыгор, ничего не утаю. Вот только отдышусь.

— Так-так... Заходь в хату. Я чайку согрею, с медком... Только тут скажи: как там Олесина бабка да Дарья?

— Нету их.

— Как это нету? Не нашел?

— Фашисты со свету свели. А избу сожгли.

— Боже мой! — запричитал Рыгор. — За што женщин так?

— Тихо, дед Рыгор. Пусть Олеся пока этого не знает.

— Добре, добре, — согласился дед Рыгор и, мягко ступая, вошел в избу.

Олеся проснулась и сразу кинулась к Емельяну:

— Родненький... Мы вас так ждали... Как хорошо, правда, дедушка?

— Ну вот, я ж говорил, што не пропаде твой Емельян, — произнес дед. Слеза выкатилась из глаза и побежала по бороде.

— А почему вы плачете?

— От радости, Олеся... Ну сядем-ка за стол, повечеряем, а потом на покой. Красноармеец-то наш притомился...

Потом втроем пили чай, настоянный на липовом цвете, с медом. Дед Рыгор и Емельян молчали, лишь Олеся изредка подавала голос.

— Вы их встретили, дядя Емельян?

— Кого?

Встрял дед Рыгор:

— А я Олесе рассказал, што ты пошел шукать партизан.

— Нет, пока не встретил. Но мы их отыщем.

— И во всем лесу их нет?

— Есть, наверно. Но мне на глаза не попались.

Долго за чаем не засиделись, погасили лампу и полегли спать. Емельяна одолел сон, Олеся тоже быстренько уснула, а Рыгор долго ворочался и стонал на печи. Тяжелую весть принес ему Емельян, вот и сон не брал. Все думал старик про горе, накатившееся на его родное Поречье, про сына Михася, который тоже скитается, словом, было о чем погоревать. А утром ни свет ни заря спустился дед Рыгор с печи и вышел из избы. Следом за ним на крылечке появился Емельян.

— Чуешь, Емельян, Архипа-то навестил?

— Нет Архипа, помер, — сказал Емельян и, усадив деда Рыгора рядом с собой, поведал старику обо всем, что увидел и услышал в Поречье. Особенно потряс деда Рыгора рассказ о кузне. Он себе не находил места: то вставал с завалинки и удалялся к дровянику и там в голос клял окаянных нехристей-фашистов, то возвращался и, обращаясь к Емельяну, в сердцах спрашивал:

— Ну доколе такое зверство терпеть-то будем? Куды власть наша подевалась?

Емельян молчал. Не было у него слов, чтоб успокоить деда Рыгора, чтобы сказать ему что-либо обнадеживающее.

— Молчишь? — приставал к Емельяну дед. — Ты же армия. Где твое войско?

— Дед Рыгор, вы же человек мудрый.

— Какой?

— Мудрый, говорю.

— Это ты хватил, — певуче произнес дед Рыгор. — Мудрый у нас один. Ты его знаешь... Я человек махонький да старенький. Какая тут мудрость? Живу, топором тюкаю... Не-е, он вот мудрый, с понятием. Его бы спросить... Но его тута нема, тебя и спрашиваю: где войско наше?

— Как человек мудрый, — твердил свое Емельян, — вы должны понимать — неудача у нас вышла... Надо оправиться, силами собраться и ударить... Бить их надо, дед Рыгор, истреблять!

— А хто бить-то будет? Вона какая у них сила.

— Можно их бить, ой как можно. — И Емельян рассказал про свой ночной налет на зондеркоманду и расправу над полицаем Гнидюком.

— Ну молодчина, ну герой! А ты не брешешь?

Емельян вошел в избу и принес оттуда свой мешок открыл его и выложил перед Рыгором оружие.

— Вот пистолет Гнидюка. А это автомат часового из зондеркоманды.

— Так их, так, — заблестели глаза деда Рыгора. — И надо же, один справился со всей командой, без подмоги.

— Не один... Вы тоже мне были в помощь... И Олеся, и старик Архип, и сгоревшие в кузне... И моя Степанида, и Степашка с Катюшей...

— Во как!

— Мстить надо, мстить!

6

Михась вошел в отцову избу с новостью:

— Партизаны дали жару фрицам в Поречье. Весь их гарнизон расколошматили.

— И полицая Гнидюка на тот свет отправили, — с подначкой произнес дед Рыгор.

— А ты откуда знаешь?

— Партизаны казали.

— Ну? — удивился Михась. — Откуда они? Где действуют? Почему с нашим отрядом связь не устанавливают?

— Это ты у нас спытай, — хитровато подмигнул дед Рыгор и бросил взгляд на Емельяна.

Емельян же молчал. Он внимательно слушал Михася, который продолжал рассказывать про то, как неизвестные партизаны ночью ворвались в село и, окружив школу, разгромили всю команду немцев-карателей, а заодно и уничтожили полицая.

— Нам обязательно надо наладить контакт с этими партизанами и объединиться, — сказал Михась.

— Ну и налаживай, — поддержал дед. — Объединяйся.

— Батя, а ты-то их видел? Про полицая они тебе лично рассказывали?

— А как же? Яны лично.

— Ну ладно, — не удержался больше Емельян. — Хватит темнить!

— И я так скажу, — поддержал дед Рыгор и, указывая на Емельяна, с подъемом произнес: — Вот яны, партизаны! Объединяйся...

— Емельян? — удивленно спросил Михась. — С ними связался?

— Ни с кем не связывался. Один действовал.

— Один? Против целого гарнизона?

— Какой там гарнизон? Вшивая зондеркоманда... И пьяница полицай...

— Нет, браток, ошибаешься. Три десятка эсэсовцев — это не вшивая команда.

— Не знаю, я их не считал, а убивал.

— Молодец! Ничего другого не скажешь... Ну вот что, собирайся, за тобой прибыл. Подвода ждет.

Емельян был готов мгновенно. Только Олеся расстроила его: заплакала, повисла на шее и слезно молила не оставлять ее. Кое-как втроем успокоили, пообещав разыскать ее родных.

Дед Рыгор, взяв за руку Олесю, вышел провожать Михася и Емельяна.

— Не забывайте дорогу к нам, — сказал дед и обнял сына и своего постояльца-красноармейца, к которому привык и считал тоже родным.

Емельян прижал к себе Олесю, поцеловал и сказал:

— Слушай дедушку Рыгора. Помогай ему. Книжки его читай.

— Добре, дядя Емельян...

Подвода ждала у лесного озерца, до которого с километр шли пешком и несли поклажу — торбу с гранатами, кошелку с едой, мешок, в котором лежали автоматы. Возница, мужчина лет пятидесяти, одетый в стеганую телогрейку, заметил идущих, быстро запряг гнедого коня, пасшегося у озерца, и, легко вскочив на передок телеги, был готов тронуться в путь. Емельян поздоровался с ним, уложил под сено оружие и вместе с Михасем забрался на телегу.

— Трогай, Ермолай! — распорядился Михась, и возница дернул вожжами.

Узкая колесная колея, петляя меж деревьев и кустарников, привела сначала к небольшому хутору, у которого остановились, чтоб погрузить куль муки, а затем снова нырнула в лес и уже до самого партизанского лагеря нигде не пересекалась ни с большаками, ни с иными дорогами. Емельян и Михась, полулежа на пахучем сене, дремали, лишь возчик Ермолай изредка стегал коня: «Но-о-о, милай!». И в дреме Емельяна не покидали тревожные мысли. Казалось бы, к чему переживания, если все складывается наилучшим образом: кончаются скитания, неизвестность, неустроенность... И все же партизанское будущее — не его идеал. Кто они, партизаны? Он понятия о них не имеет и убежден, что воевать против немцев и побеждать их могут только сильные и слаженные войска. А партизаны и есть партизаны. Это же не армия. Мечта Емельяна оставалась прежней — добраться до своей дивизии. Но каким образом? Возможно, партизаны посодействуют. Эта идея понравилась ему. А что? Какая-то связь с регулярными войсками у них должна быть.