Схватка - Юрий Левин

Галстян отбивался. Немцы пытались скрутить ему руки, но он не давался. Сумел одному ногой садануть под дых. Свалился фриц.

Подскочил Усольцев и лопатой рубанул скалившегося немца по голове. Ухватил второго, телом придавившего Ашота, за сапог, но фриц дернул ногой и с размаху ударил ею Емельяна в лицо. В глазах потемнело...

И взрыв... Черными комьями вздыбилась земля... У самого танка...

10

Емельян лежал навзничь...

Санитарный поезд катил на восток. А солдаты Сталинграда — однополчане Усольцева — устремились на запад.

Емельян, лежа на вагонной полке, даже и представить себе не мог, что происходило в этот час на правом волжском берегу. Такого огня, такого грохота и гула еще не видел и не слышал сражающийся город. Вся ствольная артиллерия, реактивные «катюши», бомбовая авиация, обрушившись на врага, дали сигнал к контрнаступлению. И войска фронта пошли вперед.

Усольцев же удалялся от войны. Поезд, миновав Сызрань, шел на Куйбышев.

Емельян силился вспомнить, — уж в который раз! — что же стряслось с ним, что произошло у того колодца. Он закрывал глаза и открывал их. Недвижимо смотрел в потолок, будто пытался там увидеть себя, Ашота и ту схватку.

Где он, Ашот, где? Быть может, как и он, в этом же вагоне, а возможно, невредим остался... Емельян ничего этого не знал. Не знал и того, как очутился в белоснежном госпитальном царстве. Кто-то ж доставил его в медицинский рай! Но кто? Может, Захар?

Угадал, да, Нечаев первым бросился к месту взрыва и нашел на противоположной стороне танка Емельяна, засыпанного землей. Каким-то чудом и Катюша подползла. Она увидела Галстяна. Он лежал на броне — взрывная волна, видно, кинула его туда — с пробитой головой. А у колодца валялись ноги, обутые в немецкие сапоги...

Усольцев открыл глаза ровно через сутки. Невнятно шевельнул губами, и снова опустились веки. На БМП прибыл майор Марголин. Он с ходу спросил:

— Живой?

— Живой, — ответил фельдшер и показал окровавленный осколок. — Из груди вытащили. Наполовину лишь вошел.

— Контужен сильно, — добавила санинструктор Чижова. — Говорить не может...

— На левый берег нужно переправлять, в госпиталь, — распорядился майор.

— Пусть придет в себя, — сказал фельдшер. — Все будет сделано.

Марголин наклонился над Емельяном и тихо-тихо стал ему что-то рассказывать.

— Не слышит, — объяснила Катюша.

— А вдруг услышит меня... Емельян Степанович, Олеся прислала письмо... Про тебя спрашивает... Не забыл Олесю?

Емельян шевельнул губами, открыл глаза и тихо произнес:

— О-ле-ся.

— Да-да, Олеся письмо прислала. Привет тебе шлет.

Емельян ничего больше не сказал. Снова закрылись веки.

Катюша влажной ваткой смочила Емельяну губы. Он их лизнул и еле произнес:

— Ашота с-с-па-сайте.

Марголин хотел что-то сказать, но, близко увидев бледное недвижимое лицо Емельяна, ни слова не произнес.

— Пусть в покое полежит, — сказал фельдшер. Майор спросил про Ашота, которого велел спасать Усольцев.

Ответил Нечаев, не уходивший из блиндажа БМП.

Доложил замполиту про все, что случилось, как разорвалась мина и угодила прямо в то место, где схватились взводный и помкомвзвода с двумя немцами. Жив остался только Усольцев, которого Катюша и он, Нечаев, с большим трудом из-под носа у фрицев вытащили.

— А Галстяна похоронили на взводном кладбище, — сказал Нечаев и оттого, что ком подступил к горлу, умолк.

Подал голос Емельян:

— Ашот... Ползи... За горло... У, фриц...

Катюша прикоснулась губами ко лбу.

— Горит.

— Сейчас вызову полкового врача, — сказал майор и вышел из блиндажа.

Поздно вечером, когда Усольцев успокоился и жар спал, врач принял решение переправить раненого через Волгу. К берегу вышел Нечаев и, на счастье, наткнулся на лодочника, который собирался отплывать.

— Стой, браток. На левый берег плывешь?

— А что? — спросил боец, по виду пожилой.

— Раненого захвати.

— Можно, — сипло ответил лодочник. — Где он?

— Сейчас. Недалече.

— Поспешай.

Усольцева принесли на носилках. У лодки стояли двое: лодочник, с которым договорился Нечаев, и еще капитан с полевой сумкой.

— Вы тоже на левый берег? — спросил врач капитана.

— Нет, здесь остаюсь.

Нечаев повернулся лицом к капитану: очень знакомый голос.

— Чья лодка? — поинтересовался врач.

— Корреспондентская, — ответил капитан. — На ней переправляем на левый берег написанное нами, корреспондентами, здесь за сутки. Редакция ведь там.

Нечаев, укладывая Емельяна в лодке, приподнял голову.

— Никак политрук Степурин?

— Точно, я... Постой, постой, — капитан вплотную приблизился к Захару. — Узнаю. Нечаев, да?

— И фамилию мою помните. Здорово, елки-моталки. Не забыли нашу берлогу под немцами.

— Такое, брат, не забывается. Жизнью ведь вам обязан.

— Выздоровели, значит? Кажись, плечо и ногу зацепило...

— Зажило... Усольцев, ну, который старшим на станции был, воюет?

— Вон он. Отвоевался.

Капитан шагнул в лодку и наклонился над лежащим Усольцевым.

— Здравствуй, Емельян. Что же это ты, а?

Усольцев никак не догадывался, кто это перед ним. Капитан вынул фонарик и осветил им свое лицо.

— Корреспондента Степурина помнишь? — Нечаев произнес в самое ухо Усольцева.

Емельян чуть качнул головой и закрыл глаза.

— Бедолага, — произнес Степурин и вышел из лодки.

Лодка уплыла к левому берегу...

Этого Усольцев не помнит. Кусок жизни вырван из его памяти. У танка в бездну провалился и только в полевом госпитале за Волгой выбрался из нее. Снова услышал голоса, правда, сквозь шум, стоявший в ушах, но услышал же. А главное — увидел. И поразился — никого из друзей... Куда подевались?.. И стрельбы не слышно. Как это так?.. Увидел девушку с белым колпаком на голове и, кажется, догадался, что попал в госпиталь. Попробовал приподняться, но так кольнуло в груди и в спине, что холодным потом покрылся. Страшное подумал: калека!.. Слеза покатилась по щеке. Потянул руку, чтоб стереть влагу с лица, снова боль ударила.

— Старайтесь не делать резких движений, — услышал голос сестрицы и, не поворачиваясь к ней, спросил:

— Долго мне лежать?

Сестра присела и, погладив его по руке, мягко сказала:

— Все будет хорошо.

Он, увидев ее юное лицо и ровный рядок белых зубов, впервые за все госпитальное время улыбнулся. Подумал: какая красивая и добрая... Она обязательно поможет скорее подняться...

И сейчас, под стук вагонных колес, Емельян вспомнил и ее, белозубую сестрицу, которая часто сидела у его кровати — поила, кормила и даже иной раз песенки пела...

Есть же на свете золотые люди... И Емельян стал вдруг вспоминать всех, с кем дружбу водил. Старался никого не пропустить. Начал с Истока, потом добрался до партизанщины и в Сталинград пришел... Собрать бы их всех вместе. Полк получился бы... Ну не полк, так батальон... И вот он снова один — ни друзей, ни знакомых. Как сузился мир! Был необъятный: от Волги до белорусской речки Птичь... А теперь в вагонную коробку втиснута его жизнь...