Схватка - Юрий Левин

— Живе, — произнес Клим и начал легонько тормошить Клинова. — Вставай, Костя, вставай!

Клинов шевельнул руками и открыл глаза.

— Жив! — обрадовался Клим. — Гляди, Емельян, глазами моргает.

— Можешь встать? — спросил Усольцев. Клинов не отреагировал, по-прежнему недвижимо лежал. Его бледное лицо с давним шрамом над левой бровью усеяли перья-пушинки. Клим дунул, и они будто снежинки заплясали.

Клинов потянул руки к ушам и, сморщив лицо, начал их тереть.

— Он нас не чует. Оглох.

— Ты слышишь меня? — спросил Емельян. Клинов по губам Усольцева догадался, что его о чем-то спрашивают, и молча показал на уши.

— Контужен, — сказал Усольцев, и вместе с Климом они перенесли товарища в уцелевшую кухню. Там устроили ему постель и уложили.

— Мне кажется, крышка нам всем здесь будет, — со вздохом произнес Нечаев.

— Ты чего это застонал? — удивился Усольцев.

— Не немцы, так свои укокошат.

— Свои?

— Ну, а кто же всадил в нашу обитель этот снаряд или, скорее, мину? Думаешь, немчура? Наши ж бьют. Слышишь, свист над нами... Елки-моталки...

— Живы будем, не помрем... А что пулеметчик?

— Отдыхает, — ответил Галстян.

Усольцев посмотрел в окно и заметил, как из подъезда, куда на рассвете гуськом бежали немцы, трое вынесли миномет и у самого дома начали его устанавливать.

— Ну, дудки! — зло произнес Усольцев и, велев не сводить глаз с пулемета, кинулся в коридор. Никто не понял, зачем он туда пошел. Только Клим, перехватив его, спросил:

— Куда?

— За мной!

В «пуховой» комнате, подойдя вплотную к разваленному углу, через дыру увидели улицу и строения, в которых должны быть немцы.

— Держи их под прицелом, а я с минометом попробую разделаться.

Усольцев боком пролез в дыру и прыгнул вниз. Припал к холодной земле, огляделся и пополз к углу особняка. Чуть высунув голову за угол, увидел минометчиков. Они подтаскивали к миномету ящики. Еще подался вперед и замер. Немцы стали копошиться у ящиков. Потом один взял мину и пошел к миномету. Усольцев нажал на спусковой крючок, и длинная очередь из его автомата уложила всех троих.

Галстян и Нечаев все видели: минометчики не пикнули — свалились наземь и даже не шевельнулись. Тут же появился немец-пулеметчик и, толкнув раму, зачем-то высунулся в окно, возможно, хотел увидеть, кто стреляет. Галстян не упустил своего шанса: одной короткой очередью уложил немца на подоконник.

Что ж, удачно сработал гарнизон особняка: добыл первую ощутимую победу. Разделался не только с назойливым пулеметом, отчего взводу, да и всей роте, будет легче, но и убрал минометный расчет, который, конечно, готовился к обстрелу нашего переднего края. Однако победа родила и тревогу: что предпримет враг? Карты ведь раскрылись: теперь немцы точно знают, что в особняке русские, и нанесут по нему удар. Когда только — немедленно или погодя? Никто этого не знал. Усольцев обдумывал варианты. Их было три: уходить, оставаться и принять бой или самый дерзкий — ворваться в трехэтажный дом, в третий подъезд, где засели немцы, и овладеть им. Выложил товарищам все, что думал. Они заспорили. Нечаев высказался за уход из особняка к своим: выполнили задачу — и ладно. Галстян возразил: не оставлять же фрицу выгодный рубеж.

— Как мух перебьют, — кипятился Нечаев. — Вон их сколько!

— Ты считал? — зло спросил Усольцев. Нечаев не ответил. Свернул самокрутку и глубоко вдохнул в себя дым.

— Что думаешь Клим? — поинтересовался Усольцев.

— Атаковать. Умирать — так с музыкой!

— Ну что ж, атакуем. До ночи продержимся и вперед.

— Доживем ли? — буркнул Нечаев.

— Не узнаю тебя, Захар. Скис чего-то. Что ж, не держу, можешь уходить. Дверь настежь открыта — дуй во взвод, а оттуда и за Волгу...

— Обижаешь, Емельян, — насупился Нечаев. — Не надо...

Поднялся Клинов, встал и сделал шаг, за ним — второй.

— Молодец! — обрадовался Галстян. — Шагает!

Клинов снова прижал ладони к ушам.

— Ну как? — спросил Усольцев.

— Прорезается... Чуть-чуть...

За весь день немцы не потревожили особняк. Не до него им было, на них обрушился огненный шквал. Налет артиллерии, пулеметный обстрел почти не прекращались до самого вечера. Противник утих, укрылся, замер и трехэтажный дом. Его тоже доставали снаряды да пули.

Притаилась и усольцевская команда. Все спустились в более надежное укрытие — в подвал. Туда лишь глухо доносилась пальба. Ашот где-то раздобыл свечу и, произнеся армянскую пословицу: «Лучше зажечь лучину, чем проклинать тьму», — учинил свет. Заиграл патефон — находка Клима. Захламленный старой мебелью подвал наполнился музыкой, и мгновенно забылось, что наверху пляшет огненный смерч, что где-то рядом умирают люди. Душещипательные романсы увели всех куда-то далеко-далеко... Примолк Усольцев, притихли и его друзья. Царствовал лишь голос Изабеллы Юрьевой:

Саша, ты помнишь теплый вечер,Весенний вечер — каштан в цвету...

Емельян боком прижался к спинке дивана, подтянул под себя отяжелевшие ноги и, закрыв глаза, увидел дом родной — детишек и Степаниду. Может, и она в эту минуту ставит ту же пластинку. Вряд ли, туго ей там, туго, не до музыки... А писем все нет и нет. Или почта с пути сбилась, или...

Не уходи.Еще не спето столько песен,Еще звенит в гитареКаждая струна...

Зазвенело и в подвале, что-то сильно грохнуло наверху. Усольцев схватил автомат и, стуча каблуками по лестнице, выскочил в коридор. По стене барабанили пули.

— К бою! — во всю силу крикнул Усольцев и вскочил в комнату, угол которой был еще утром развален. Над головой вжикнула пуля. Емельян упал на пол и пополз к пролому, через который и увидел бегущих немцев.

— Пулемет сюда!

Галстян тут же подскочил и дал очередь.

— Бей гадов! — крикнул Усольцев и пополз в коридор.

А в коридоре уже держал оборону Гулько. В распахнутую дверь одна за другой влетали автоматные очереди, даже гранату немец швырнул, но она влетела в дверной проем и, ударившись о стену, разорвалась на улице. Клим без остановки стрелял из автомата. Немцы, прижавшись к земле, ползли к дому. Усольцев приподнялся на колено и кинул лимонку в ползущих.

— Ура! — сорвалось с уст Клима, увидевшего столб земли в том месте, где ползли немцы. — Пуп надорвете, а к Волге не пройдете.

Усольцев подался на кухню, откуда Нечаев с Клиновым держали под прицелом трехэтажный дом. Но тут было тихо.

— Захар, дуй к Климу. Подсоби ему. Здесь Костя один справится.

До самого темна немцы атаковали особняк. Но к его стенам не смогли приблизиться. Усольцевские ребята отстояли свою позицию и не понесли никаких потерь. Зато враг не досчитался многих солдат: немало их покосил Галстян, да и остальные тоже поработали основательно.

— Добрые стены, — сказал Клим, когда все улеглось и стихло, — крепкие. Фрицам не пробить их.

— Не скажи, — возразил Захар. — Снаряд же прошиб.

— То снаряд, — стоял на своем Клим. — А пулям слабо.

— И все-таки отсюда надо сматываться, — сказал Усольцев. — Будем менять позицию. В трехэтажный надо забираться. Малость отдохнем — и вперед! Всем набить диски, подготовить гранаты!

В подвале воцарилась тишина. Все, кто где, пристроились и примолкли, умаялись. Бой много сил отнимает, и не только физических, но и моральных. Когда на тебя наседает враг, ты мобилизуешь все: и волю, и нервы, и характер, ты, словно пружина, сжимаешься до предела и остаешься в таком сжатом состоянии до самого последнего выстрела, который неизвестно когда наступит... И только вот сейчас у Усольцева и его товарищей пружина разжалась. Не надолго, правда, но пришла блаженная минута, когда можно расслабиться, оттаять, забиться куда-нибудь и покойно полежать. Ничего не надо — ни разговоров, ни света, а вот так остаться в темноте — солдатский рай!..

Подвал ожил внезапно, никто не ждал такого сюрприза — прибыло пополнение. Еще два бойца влились в команду Усольцева: Ваня Петропавловский и Миша Зажигин, тот самый, которого волной смыло с палубы «Гасителя» в Волгу, но он не утонул, а доплыл до берега.

Зажгли свечу. Ваня принялся разгружать сидор. Прямо на диван ложились автоматные диски, гранаты и кое-что из продовольствия. Напоследок он достал фляжку и протянул Усольцеву.

— Старшина велел тебе в руки передать.

— Наркомовские? — Захар крутнул ус.

— Они. Для сугреву.

— Наливай-ка, — засуетился Захар. — Душу отогреть надобно.

— Погоди, — успокаивал Усольцев товарища, — не гоношись.

— Не тяни, Емельяша, скиснуть может.

Емельян отдал фляжку Петропавловскому и велел припрятать.

— Зачем же? — не унимался Захар.

— Не волнуйся. Свое получишь. Вот займем трехэтажку — там и отметим.