Схватка - Юрий Левин

— Это наш комиссар, Семен Яковлевич Марголин...

— Какая встреча! — воскликнул Усольцев. — Невероятно!

Все насторожились, а майор Волгин спросил:

— Вы знакомы? Из одной части?

— Нет, нет! — радовался Усольцев.

А политрук еще пристальней посмотрел на гостя: может, сослуживец или земляк?

— Присмотритесь друг к другу, возможно, оба припомните кое-что, — сказал майор и, снова обратившись к Усольцеву, пояснил: — Так вот, у нашего комиссара погибла вся семья в Поречье, жена, дочурка, теща.

— Не так... Не все, — путался Усольцев. — Олеся... Ваша дочь жива! Да-да, жива!

Землянка мгновенно наполнилась шумом. Политрук кинулся к гостю:

— Как жива? Откуда вам это известно?

— Тихо! — властно произнес командир. — Слушаем одного товарища Усольцева.

— Сейчас... Все расскажу... Я так счастлив и рад, что не знаю, откуда начинать... Погодите... Отдышусь...

И пришлось Емельяну начинать невеселый свой рассказ с самого начала, с той роковой минуты, когда он оказался под немецким танком, а потом и в лапах у фашистов. Всю свою нескладную жизнь выложил, ничего не утаив. А в центре всего рассказа была Олеся, славная девочка, послушная и понятливая, помогшая ему вырваться из капкана и обрести жизнь.

— Спасибо вам за такую Олесю! — пожал руку политруку Усольцев.

Все бросились к своему комиссару: поздравляли с дочкой, советовали немедленно ехать к леснику Рыгору Гриневичу и привозить Олесю в отряд, словом, в землянке царил такой восторг, которого никогда здесь не бывало. И Усольцева благодарили, а он был безмерно счастлив, что наконец-то Олеся будет с отцом.

— Спасибо, брат! — политрук обнял Емельяна, и они с минуту стояли вот так, обхватившись. У майора Волгина влажными стали глаза.

Сутки пробыл Усольцев в отряде «Мститель». Все время — днем и ночью — был рядом с комиссаром. Днем политрук Марголин знакомил его с партизанами, показывал оружие, отбитое у немцев, мины-самоделки, а ночью спали в одной землянке. Спали, правда, самую малость, почти всю ночь проговорили: про Олесю, про жену и детишек Емельяна. Семену Марголину пришлось вспомнить свою жизнь — так просил Усольцев. Хотя еще молод был комиссар — тридцать исполнилось, но было что вспомнить. Особенно армейские годы: службу в Житомире, в легкотанковой бригаде, где стал командиром боевой машины.

— Может, видел когда-либо танк Т-26? — спросил политрук.

— Мне все фрицевы танки попадались, — ответил Усольцев. — Наших мало доводилось видеть.

— Хвастать не буду, так себе машина. Броня слабовата, да и мотор ей под стать. Танкисты прозвали братской могилой. Сколько этих двадцатьшестых осталось на поле боя — не счесть... Говорили, что новый танк вот-вот должен появиться. Скорей бы! А может, он уже есть? Ничего мы здесь, в лесу не знаем, — вздохнул политрук.

— Как же политруком стали? Училище кончали?

— Нет, не кончал. Перед самым увольнением мне как члену партии предложили поступить на краткосрочные курсы младших политруков. Я согласился. Окончил курсы и получил назначение в Белорусский особый военный округ на должность политрука танковой роты. Ну а потом, сам знаешь, война. Бой за боем. Полыхают танки... Невеселая песня.

— Да уж, веселого мало, — подтвердил Усольцев.

— В начале июля присвоили мне звание политрука и назначили комиссаром танкового батальона вместо погибшего. Но не довелось добраться до батальона. С ротой бросился в танковую атаку. Ворвались мы в расположение вражеской батареи, изрядно покромсали фрицев, но и нам жару дали. Мой танк огнем объяло. Еле выбрался из него. Вылез наружу — никого. Кое-как дополз до ближайшего хутора. Там одна молодуха приютила и выходила. Ну а когда рана зажила, партизан нашел... Вот так, брат, судьба крутнула меня на все сто восемьдесят градусов — из танковой колеи в лес вышибло. И тебя, кажется, так же?

— Похоже.

— И майора Волгина тем же концом дубинка стеганула. В его послужном списке уже четвертая война.

— Четвертая? — удивился Емельян.

— Точно так. В гражданскую шестнадцатилетним юнцом порохового дыму наглотался, на Халхин-Голе да в финскую ранен был, ну и на этой уже войне осколок не миновал его... Попал в окружение. Плутал по лесам и болотам, где сколотил роту, которая и стала ядром нашего отряда... Думаешь, ему легко здесь? Нет, брат.

Он — военная косточка. Порядок во всем любит. Щеголь. Да-да, мы, военные, все немножко щеголеваты. Но он — особая статья. Заметил, как сидит на нем гимнастерка? Влита. А ремни? Все на месте. Сапоги блестят. Это в нашей-то грязюке... Пример всем нам подает. Не терпит неряшливых. Говорит: «Партизан — не оборвыш, а воин, значит, и вид у него должен быть подобающий. Кто собран внешне, тому и в атаке легче!» Вот так, брат...

— А что, наверно, командир прав, — оживился Усольцев. — Я его понимаю. Мне бы в настоящую часть, в строй... Правда, и здесь, как я понял, тоже можно немцев основательно бить, но все-таки...

— Вот именно, — подхватил Марголин, — надо их нещадно истреблять. Нет ничего страшнее фашизма. Мы не должны забыть пореченскую кузню... Емельян, я постоянно вижу языки огня, испепелившие живых людей. А ты?

— Не спрашивайте, кляну я себя. Чуть бы раньше в Поречье пришел, может, выручил бы... Опоздал...

— Это ты зря. А зондеркоманда? А Гнидюк? Сколько бы еще жизней они загубили? Все бы мы так, как ты...

Усольцев возвратился в свой отряд не один. С ним прибыл политрук Марголин и еще двое партизан-разведчиков. Они явились с окончательным решением — объединяться!

Идея быстро воплотилась в дело. Объединенный отряд «Мститель Полесья» выбрал своим местом дислокации Залужский лес. Его командиром стал майор Волгин, комиссаром — политрук Марголин, а начальником штаба капитан Бердников. Виктор Лукич Петреня возглавил подпольный райком партии. Ну а Усольцев как был рядовым, так им и остался. Только из разведки перевели его во взвод минеров-подрывников. Петреня, прощаясь с Емельяном, сказал:

— Не забыл, что вы печатник. Оборудуем типографию — позовем вас на помощь.

— Понадоблюсь — зовите!

7

Бегут дни. Что там дни — месяцы промелькнули. Оголились деревья, и лес совсем потускнел. Зачастили дожди, от которых еще трудней стало партизанское житье.

Холода вынуждали приобретать потеплее одежду, обувку. Но где найдешь ее? Никто в отряд ничего не поставлял. Сами добывали. Словом, выкручивались кто как мог. Те, кто носил войсковое обмундирование, застирали свои гимнастерки да брюки так, что они совсем поблекли и потеряли свой обычный защитный цвет. А у Емельяна на коленях и на животе у ремня еще и заплатки появились. Но армейскую свою форму, как память о родной дивизии, оберегал и редко когда снимал. Разве только, когда отправлялся в расположение противника или просушиться надобно было, тогда уж аккуратно складывал и прятал в вещмешок. А вот сапоги оставались целыми и невредимыми. Подошва никакой влаги не пропускала. Емельян хвалил свою обувку: «Мой армейский сапог что тягач — из любого болота сухим вынесет...» Это правда. Так не раз бывало.

Бегут дни... У майора Волгина вон уж какая борода выросла. Ему идет, правда, седина пробилась — не рановато ли? Чуть больше сорока, а седина. Да мудрено ли? Жизнь-то какую прожил: можно сказать, все в боях да походах. А партизанская доля? Тоже не рай. Попробуй покомандуй таким отрядом! А он, отряд, так разросся, что не всякий лес его вмещает. Три роты — в каждой человек по девяносто — да управление, тыловая служба, где по преимуществу женщины. И еще школа. Да, обыкновенная начальная школа, в которой детишек учат. Это Михась Гриневич придумал обучать партизанских ребят. Ведь многие семьями, с детьми приходят в отряд. Что ж, неучами им быть? И командир с комиссаром поддержали Гриневича, а он уж развернулся. Землянку большую соорудили, всю ее лавками заставили, потом учебники да тетрадки раздобыли, и пошло дело. Более полсотни ребят за учение взялось. Взрослые фашистов уничтожали, а дети грамоту постигали. Ранее Емельяну такое и присниться не могло, а нынче он часто школу-землянку навещал — Олеся в ней училась. Она уже в отряде при отце была. Это Михась забрал ее от деда Рыгора. Правда, старик упрашивал сына, чтоб оставил в покое дитя, не детское это дело в партизанах мытарствовать, но воля отца-комиссара взяла верх. Олеся радовалась каждому приходу дяди Емельяна и всей школе рассказывала про его храбрость.

— Дяденька Емельян, — всегда обращалась с вопросом Олеся, — может, мамулька с бабушкой живы? Они просто прячутся от немцев, и их найти не могут. Вон ведь папочка нашелся.

— Все возможно, доченька, все...

Трудно жил отряд, ой как трудно. Особенно с продовольствием была запарка. Иные дни на одном кипятке держались. Но вот перед самым Ноябрьским праздником удачную операцию провели — немецкий железнодорожный состав рванули, в котором оказались два уцелевших вагона с продовольствием. Охрану перебили, и все в отряд перетаскали на подводах и на партизанских спинах. Емельяну как мужику крепкому достался ящик с французскими мясными консервами. Теперь зажили — кум королю!