Звёздный Дождь - Наталия Романова

ушёл, я вытащила содержимое пакета. Действительно, пухлая канцелярская папка, пластиковая, на резинках, забитая бумагой. Трясущимися от волнения руками дёрнула эти резинки, вытряхнула содержимое – пустые белые листы формата А4.

Долго смотрела на то, что вижу, пытаясь решить загадку… что хотел сказать автор, вернее – Костик.

Костик ничего не хотел сказать.

Хватит в подсознанье к нему влезать,

Хватит фантазировать ерунду.

Костик ничего не имел в виду… [2]

В злости на Зерваса, себя самою и весь мир, я смахнула листы на пол, готовая отчаянно зарыдать, чего не делала, кажется, лет с пяти.

Взгляд опустился вниз, из-под листа выглядывал уголок открытки.

Рванула, выхватила прямоугольную картонку с изображением сердечка с цветочками и банальной надписью «Самой прекрасной девушке», перевернула, не дыша, и обмерла…

Кажется, сейчас самое время рыдать.

Упасть на пол, начать бить ногами, руками, колотиться со всей силы головой о дубовый паркет.

«Повторим?» – гласила размашистая надпись, сделанная рукой Костаса.

И адрес базы отдыха в нескольких километрах от города, с неплохим ресторанчиком, бассейнами из горячего источника и обычной, холодной водой, благоустроенными домиками…

Онемевшими руками я собрала листы, сложила в ровную стопку. Посидев с минуту в полной тишине, отправила на положенное им место – в нижний ящик тумбы, где хранились упаковки канцелярской бумаги – шлёпнулась в кресло, резким движением перевернула открытку, иррационально надеясь, что подпись исчезнет.

«Повторим?»

Глядело на меня насмешливо карими глазами в обрамлении пушистых ресниц. Зачем, мужчине, спрашивается, такие ресницы… и глаза такие, зачем?

Я была влюблена в друга старшего брата примерно с седьмого класса. В лучших традициях голливудских мелодрам. Действительно, в кого ещё мне было влюбиться в трепетные двенадцать-тринадцать лет, кроме него. По сути, я не видела никого и ничего, кроме учёбы.

Был ещё один претендент на моё девичье сердце – портрет Сергея Есенина в школьной библиотеке, но Зервас Костик победил с разгромным счётом, потому что он был… самым.

Самым весёлым.

Самым добрым.

Самым красивым.

Самым-самым, в общем, по всем возможным параметрам.

Несколько лет я мечтала, что именно с ним у меня будет первый поцелуй, первый секс. Всё самое первое и самое лучше случится именно с ним.

Я не ненормальная восторженная дурочка, прекрасно понимала, ничего такого не случиться никогда в жизни, но мечтать мне это совершенно не мешало.

Сразу после института Костик женился, естественно, на гречанке. Естественно, потому что никакого другого варианта ни его семья, ни он не рассматривали никогда в жизни, это было так же естественно, как ходить на ногах, есть с помощью рук, дышать.

Я гречанкой не была, я была казачкой, так, во всяком случае, утверждал отец. И подходила на роль жены Зерваса как, например, черепаха слону.

Он уехал на север, родил сына, второго, много работал, достиг финансового благополучия. Жил насыщенной жизнью, не думая, не вспоминая обо мне.

Мы, конечно же, общались. Наши семьи настолько тесно и искренне дружили, что иначе не могло случиться, но это была именно приятельская, добрососедская коммуникация, как я считала, с моей стороны тоже.

Я думала, что переросла детское увлечение Костиком. Забыла свои мечты, как рыдала в своей комнате в день его свадьбы, рвала наши совместные фотографии, в основном детские, склеивала и снова рвала, обливаясь горькими, как хина, слезами.

Лишь изредка с ностальгией вспоминала о своих чувствах, лелеяла их, хранила, как самую большую драгоценность. Доставала из памяти, перебирала, любовалась, возвращала на место, в покрытые заботами глубины мозга, и забывала на время.

Влюбиться второй раз с такой силой мне не удалось, впрочем, я и не пыталась.

Первая любовь навсегда остаётся первой любовью…

У меня была своя жизнь, у Костика своя, что меня полностью устраивало. Не бередило душу, не заставляло рыдать, рвать в отчаянии фотографии, пока ему в голову не пришло развестись и вернуться в Краснодарский край.

Последние три года превратились для меня в самый настоящий ад.

Зервас стал появляться на пороге нашего дома не реже двух раз в месяц. Маячил перед глазами на работе, под окнами моей комнаты, когда приезжал к родителям. Общался, как ни в чём не бывало, по-приятельски. С заметным удовольствием занимался с Соней.

Вернее, для него это и было «как ни в чём не бывало», я же неуклонно сходила с ума. Превратилась в сгусток нервов, любви и похоти.

Почему он не оброс жирком, как часто случается с мужчинами после тридцати? Зачем из высокого, худого парня он превратился в широкоплечего, спортивного мужика с пресловутыми кубиками на животе, как в пошлой рекламе плавок?

Какого чёрта любая девица от восемнадцати до восьмидесяти лет попадалась на его мужское обаяние, сногсшибательную харизму, ауру первостатейного самца, которую женщины чувствуют едва ли не позвоночным столбом?

И почему я не стала счастливым исключением, которое не смотрело на Костика, как на одного из бесчисленных куколок Кенов в комнате Сони, гладеньких между ног?

Я, чёрт возьми, любила Костика, хотела его, мечтала так, что иногда просыпалась среди ночи от приступа тахикардии. Всерьёз собиралась купить вибратор, назвать его именем, чтобы хоть как-то снимать напряжение после каждого общения с ним.

Каждого!

Это же самый настоящий ад…

Я горела, сходила с ума, тряслась, как в лихорадке, а он спокойно жил, ел, спал, менял подружек. Сейчас была Юля, завтра будет Марина, послезавтра Глафира какая-нибудь, но женится, женится он на гречанке.

Много раз я собиралась отпустить себя, позволить себе небольшой тайный роман с Костиком, но быстро и без сожаления отбрасывала эту мысль.

Второй раз рыдать в день его свадьбы я не хотела. Второй раз наблюдать со стороны за его правильной семейной жизнью с правильной женой тоже.

Большего унижения представить не могла. Даже когда вернулась из Москвы беременной, я не чувствовала себя ущербной – это было моё решение, мой осознанный выбор.

Мне не было ни стыдно, ни горько, ни обидно, единственное, что меня волновало – благополучие будущей дочери и желание наладить собственную жизнь.

Решение же послать меня на фиг со своей болезненной любовью, жениться на другой, более подходящей будет Зерваса. Мне же останется снести поражение весело и гордо.

Спасибо! Не надо!

Слабость я себе позволила, да. Имела право. Мне двадцать восемь лет, последний раз у меня был секс до рождения дочери. Не потому, что пуританка, помешана на своей тайной любви или что-то такое, возвышенное, в духе любовных романов, просто так сложилось.

Большая часть мужчин меня попросту боялась. Боялась моего успеха, опасалась ума. Пребывала