Комната в башне - Джулия Веллсли

Шорт Барроу, дом Игэнов, был обширнее, красивее, чем дом Веннеров, и более ранней постройки. Старый слуга проводил нас в гостиную. Со стен смотрели — кто надменно, а кто и укоризненно — Игэны минувших столетий. В отполированной дубовой поверхности стола отражалось старинное серебро.

Генерал сэр Джеффри Игэн начал свою карьеру в Индии в чине капитана и к началу Второй мировой войны был майором. Уже в то время по возрасту он имел право подать в отставку, но в действующей армии требовались опытные офицеры. Он остался в строю и дослужился до генерала. Со своей благородной внешностью и безупречной осанкой он походил на бюст из антикварного магазина — старинный, дорогой, но при этом совершенно бесполезный.

В облике седовласой и худощавой леди Игэн в противоположность ее супругу не было ничего романтического. Кроме того, меня неприятно поразил ее пристальный взгляд, исполненный любопытства.

Меня она явно воспринимала как заезжую штучку, о которой слишком часто рассказывал Родрик. Девица, зарабатывающая на жизнь уроками игры на скрипке, наполовину итальянка… Увы, подобное сразу же бросается в глаза: сомнительный круг, состоящий из музыкантов, комедиантов, бродяг… В довершение всего — отец, при странных обстоятельствах покончивший с собой. А впрочем, недурна собой и в роли учительницы или гувернантки смотрится неплохо. Только зачем приглашать ее за общий стол? Могла бы довольствоваться и кухней.

Такая оценка не была для меня неожиданной, и не стоило принимать ее близко к сердцу, хотя открытое выражение высокомерного презрения порой и раздражало меня.

Генерал, похоже, сдался без боя: может быть, я напоминала ему юную красавицу, встреченную в далекой молодости где-нибудь в Индии?

Родрик весь вечер не отрывал от меня глуповато-восторженных округленных глаз, изображая всем своим видом безнадежно влюбленного. В его возрасте это выглядело более чем жалко.

Рядом со мной гордо, как взрослый, восседал Тарквин — в темном костюмчике, белой рубашке и скромном узком галстуке. В этом доме он был впервые, исподтишка за всеми наблюдал и время от времени обменивался со мной почти заговорщическими взглядами.

Поведение его было безукоризненным. Когда генерал со снисходительным добродушием обратился к нему, чтобы вовлечь в общую беседу, он ответил неожиданно остроумно и с достоинством. Вообще, как я заметила, Тарквину был свойствен редкий талант — при любых обстоятельствах находить в разговоре верный тон, оставаясь при этом самим собой. Казалось, он только что выучил роль вежливого гостя и исполнял ее теперь с блеском, словно скрипичную пьесу, — легко и безучастно.

После обеда — далеко не такого вкусного и обильного, как у Веннеров, к тому же поданного каким-то неуклюжим верзилой в тесном черном смокинге, — мы перешли в гостиную и расселись вокруг необъятного концертного рояля. В юности леди Игэн, как и подобает баронессе, немного училась играть.

Как я и ожидала, хозяйка дома попросила выступить меня или Тарквина. Однако мы предусмотрительно не захватили с собой скрипки. Не было ни малейшего желания услаждать слух этих кукол, мнивших себя большими знатоками музыки. Леди Игэн был разочарована и посетовала, что вечер не удалось превратить в маленький домашний концерт.

Дальше все покатилось по наезженной колее. Веннер и генерал вполголоса прохаживались насчет каких-то неизвестных мне соседей, и было заметно, что все их шутки с многолетней бородой. Вероятно, желая развеселить общество, Веннер попытался вытянуть из меня какую-нибудь историю о моей лондонской жизни, но ровным счетом ничего не добился. Я многозначительно и даже чуть надменно улыбнулась, не проронив ни слова, чем заметно раздосадовала леди Игэн: простолюдинке, почти цыганке, не пристало вести себя так высокомерно. Думаю, уступи я в тот момент просьбе и придумай какую-нибудь пикантную небылицу, она выслушала бы ее с ледяной вежливостью.

Конец вечера был настоящим облегчением — и, как выяснилось, не для меня одной.

— Лучше бы вы взяли с собой Гварнери, мисс Оршад, — сказал на обратном пути Тарквин. — Вы бы показали этим людям, что такое настоящая музыка. На них произвел бы впечатление старинный и дорогой инструмент. Он в самом деле безумно дорогой?

— Да. Если вообразить самое невозможное… например, продажу с аукциона.

— Как вы считаете, сколько она может стоить?

— Видишь ли, я как-то не задумывалась. Двадцать тысяч фунтов, может быть, больше.

— Вот это Гварнери! — прошептал мальчик. — Как я хотел бы ее услышать или хотя бы взглянуть!

Его желание меня поразило. До сих пор я ревниво охраняла Гварнери от чужого взгляда, но теперь это показалось не таким существенным.

— Завтра ты ее увидишь, — сказала я твердо.

На другой день перед самым уроком я осторожно вынула скрипку из футляра, протерла мягким платком. Таинственное тепло старого дерева ощущалось почти физически.

Мальчик уже ждал меня. Когда я открыла футляр, глаза его заблестели.

— Как она прекрасна!

— Гварнери был гениальным мастером, — тихо сказала я. — Своим прикосновением он превращал дерево в драгоценный камень. Итальянцы подарили миру больше великих скрипичных мастеров, чем другие народы. Именно они сделали скрипку знаменитой, хотя о происхождении этого замечательного инструмента нам известно гораздо меньше. Ни в Древней Греции, ни в Риме, ни в Египте не играли на скрипке. До нас дошли изображения арфы, лиры, других струнных инструментов, но все они щипковые, а не смычковые. Может быть, родиной скрипки и была Италия, установить это сейчас невозможно. Об этом спорят историки. На сегодняшний день известно только, что похожие инструменты привозили в Европу в седьмом веке с Востока.

— А есть еще более старинные скрипки? — спросил Тарквин.

— Из ныне существующих лишь две. Считается, что их автор — Гаспаро Бертолетто; родился он в 1542 году. Одна из скрипок сейчас находится в Норвегии, в частной коллекции, другая — в Лондонском музее. Изобрел Бертолетто инструмент или сделал по готовому чертежу — остается загадкой. По свидетельству современников, он был простым сельским ремесленником, а не музыкантом, и умер в самом начале семнадцатого века. После этого центр скрипичного ремесла переместился в город Кремона в Ломбардии, где начал свою деятельность Андреа Амати. Почти полтора века его дело продолжали его дети и внуки. Эти скрипки были меньше по размеру, чем изготовленные Бертолетто, и несколько иной формы, что повлияло на их звучание. Но почти все инструменты, созданные семьей Амати, утрачены — погибли во время войн, революций, а некоторые, как ни прискорбно, стали жертвами самых банальных трактирных потасовок…