Комната в башне - Джулия Веллсли

— Они ведь такие хрупкие.

— Люди, которые были способны сломать, разрушить такое чудо, — варвары и невежды. Они не представляли себе, что из этих полированных кусков дерева можно извлекать волшебные звуки. Но я и предположить не могу, чтобы скрипку мог сломать человек, имеющий представление о музыке.

— Я тоже! — воскликнул Тарквин.

— Один из учеников Амати пришел к нему примерно в твоем возрасте. Его звали Антонио Страдивари.

— Страдивариус!

— Да, его слава стала всемирной. Именно он изобрел гриф столь совершенной формы, что и по сей день никто не смог улучшить его. Изменилась и форма скрипки — она стала более изящной. Инструменты, созданные им, настолько безупречны, что и столетия спустя скрипичные мастера продолжают ломать голову над секретом их совершенства.

— А кто лучше, Гварнери или Страдивари?

— Некоторые творения Гварнери не менее совершенны, взять хотя бы этот инструмент, — я провела ладонью по грифу. — Но он был человеком несчастливой судьбы, вдобавок о нем известно очень мало. Родился в 1683 году, работал в мастерской Страдивари, находившегося тогда в самом расцвете творческих сил. Однако по его инструментам нельзя сказать, что он был преданным учеником Страдивари. По крайней мере ему не свойственно рабское копирование манеры великого учителя. Скрипки Гварнери имеют свой собственный стиль, свое неповторимое звучание. Но времени ему, к сожалению, отпущено было немного. Умер он в тюрьме, и никто даже не знает, за что он туда попал.

Тарквин задумался.

— Почти нет таких вещей, которые люди не научились бы в наше время делать лучше, чем триста лет назад. Кроме скрипок. Что же в них особенного?

— Звук, Тарквин. Я не знаю тайны старых мастеров, и никто ее не знает. В более позднее время пытались создать точные копии старинных скрипок, не отличавшиеся от них ни на миллиметр. Казалось бы, совпадало все — размеры, порода дерева, его толщина, — и все же звучания оригинала достигнуть не удалось никому. Одни считают, что здесь не обошлось без потусторонних сил, мод, скрипки просто заколдованы, другие — что дерево покрыто особым лаком, секрет которого безвозвратно утрачен. В любом случае тайна скрипичных мастеров продолжает будоражить умы, и ключ к ней так и не найден.

— А ваша скрипка очень знаменита? — спросил мальчик.

— Не так, как творения Страдивари. Но она пользуется большой известностью и хранилась в семье моей матери много поколений. Никто не представлял себе, что это за ценность, пока имя Гварнери не обрело всемирную известность благодаря Паганини.

Словно зачарованный, Тарквин не отрывал глаз от скрипки.

— Если бы и у меня была такая!.. — Он осторожно прикоснулся к ней кончиками пальцев: — Она застрахована?

Неожиданный переход от страстного обожания к деловитости меня ошарашил.

— Да, разумеется.

— Хорошо. Мы будем на ней играть?

Вопрос застал меня врасплох. Я задавала его себе сама в последние полгода и не раз. Но до сих пор меня удерживал суеверный страх: вдруг порвется тонкая нить, еще связывавшая меня с отцом?

— Не знаю, — честно ответила я. — Может случиться, совсем скоро.

— А мне позволите сыграть?

— Нет!

Желая смягчить резкость ответа, я быстро добавила:

— Ну, если только спустя некоторое время. Когда мы станем больше доверять друг другу.

— Спасибо, — мягко сказал Тарквин, однако в глубине его глаз при этом что-то неприятно блеснуло. Выражение этих глаз заставило меня содрогнуться. Одиннадцатилетний ребенок не мог так смотреть.

Глава восьмая

Как того требовали правила хорошего тона, вскоре после званого обеда я послала Игэнам короткое письмо с выражением сдержанной благодарности. Ответом было приглашение от Родрика.

«В субботу мы целый день посвятим охоте, — писал он, — а вечером с трофеями соберемся в гостинице в Куллин Комбе. Будут танцы и фуршет. Пожалуйста, приходите!»

Мистер Веннер был в восторге.

— Познакомитесь с нашими молодыми людьми — все, как на подбор, красавцы, и девушки такие скромные и обаятельные. Мы с женой тоже пошли бы потанцевать, ха-ха, да кому там нужны старые перечницы, вроде нас? Отвезет вас Мэйкинс, а Родрик доставит домой. Насчет этого не волнуйтесь.

Говорил он с воодушевлением, но глаза оставались при этом совершенно безучастными.

Я была рада неожиданному приглашению. Предстоял субботний вечер без этих скучных Веннеров, вдали от мрачного Лонг Барроу. В последнее время мне остро не хватало шумной лондонской компании, бесконечных, часто за полночь, дискуссий обо всем на свете, прогулок по Кенсингтон-гарден и — даже смешно сказать — двухэтажных автобусов.

Из Лондона я сбежала совершенно добровольно, меня действительно раздражала его суета. Но время и расстояние постепенно придавали родному городу особое, незнакомое мне прежде очарование.

Единственным человеком, с которым я могла здесь поговорить обо всем, был Тарквин. Несмотря на свой возраст, он рассуждал о многих вещах совершенно так же, как я. Но со дня последнего разговора о Гварнери и моего резкого ответа между нами словно образовалась невидимая невооруженным глазом трещинка отчуждения. Тарквин по-прежнему был крайне учтив, предупредителен, но от былого восторженного интереса не осталось и следа. Он продолжал расспрашивать о секретах старинных мастеров, словно в завуалированной форме, но при этом с не меньшей настойчивостью напоминая о своей просьбе.

Я отвечала так же ровно и спокойно, но была слегка озабочена происходящей на глазах переменой в настроении мальчика. Чем сильнее обида, тем бессмысленнее становятся все мои усилия. Не будет полного взаимопонимания — не будет и успеха.

В субботу я дольше обычного провела перед зеркалом, тщательно подбирая косметику. Из шкафа было извлечено на свет божий облегающее черное платье: раньше я его очень любила, однако не надевала уже по меньшей мере год. Теперь повод, наконец, представился, и это было так здорово! Как будут одеты остальные, я не имела ни малейшего понятия, но надеялась, что по крайней мере лицом в грязь не ударю даже в столь избранном обществе.

Хозяева поспешили заверить меня, что выгляжу я прекрасно, но, пожалуй, самой приятной неожиданностью стала реакция Мэйкинса: даже его обычно туповатая физиономия сейчас выражала нескрываемое одобрение.

Гостиница в Куллин Комбе оказалась невзрачным серым особняком с вполне современными стеклянными дверями. Стоянка перед ней была забита до отказа: здесь можно было встретить все, что побольше ручной тележки, но меньше автобуса.