Via Roma - Роман Лошманов

Турин полон небольших памятников. На маленькой площади, где мы сидели за одним из ужинов, их стояло сразу три. Саму площадь вернее было бы назвать просто внутренним квартальным двором. Двор был весь в деревьях, и мы сидели под деревьями за большим столом. Рядом стояли столики маленькие, за них садились молодые пары ради бокала вина. На балконе дома, где на первом этаже был ресторан, откуда нам носили еду, стояла женщина и смотрела на двор вообще. Это всё было тоже совсем не похожим на Россию: чтобы в вечернем дворе под деревьями стояли столы, официанты разносили вино, а на балкон вышла постоять-посмотреть жительница. Сейчас есть и такое. Как есть и то, что я увидел в другой вечер: большая площадь у самой По была по периметру полна столиками в несколько рядов и шумела людьми, а к барным стойкам было не протолкнуться.

Заречная, за По, часть Турина, называется, мне сказали, Крым.

***

С поэтом Олегом Дозморовым в один из вечеров мы заспорили вдруг о хороших и плохих стихах. Наверное, я сказал о каких-то стихах, что они плохие, а Олег не согласился совсем: «Что такое плохие стихи? Не бывает плохих стихов. Бывают стихи неудачные, не получившиеся». – «То есть плохие». – «Нет-нет». – «Вспомни раннего Лермонтова, который переписывал Пушкина почти целиком, разбавляя своими плохими добавлениями». – «Это слабые стихи, не плохие. Стихи не могут быть плохими». – «Слабые, то есть плохие. Ведь хорошими же стихи бывают? Значит, могут быть и плохими». Ещё я вспомнил «Цех поэтов» – пусть мне не близка манера таким образом учить писать стихи, но у Гумилёва была хорошая средневековая идея: чтобы показать, что ты поэт, надо сделать шедевр, законченную работу, про которую можно сказать, что она хороша. Но Олег всё-таки не соглашался с моей категоричностью, и мы незаметно увеличили горячность нашего спора до такой громкости, что остальные за столом даже ненадолго замолчали, оборотившись к нам: всё же сидели мы в хорошем ресторане, пили хорошее вино, и общий разговор шёл совсем о других вещах.

Канале и Альба в сентябре 2007 года

Я оказался там случайно, и не знаю ничего об этих городках, кроме того, что там увидел, – ни истории, которая у них длинная, ни того, как и чем они живут сейчас. В Канале, знаю, есть винодельни, они изготавливают игристое асти и красное вино барбера. Там я видел пробки для игристого, широкие и ровные цилиндры, совсем не похожие на то, что потом вынимают из бутылок, и видел закрытые пивными пробками бутылки с дозревающим вином. В ресторане с видом на квадратную кирпичную кампанилу была череда из полутора десятков блюд, всего по кусочку, а официантку с хриплым лицом я встретил на следующий день в Турине: число современников велико, но не безгранично, мы все так или иначе знакомы. Городок был пуст, время было обеденное, всё закрыто, сентябрь, но жарко. Запомнились два стенда с некрологами – мне понравился этот объединяющий жителей обычай. Такой же стенд я увидел и в Альбе, узкие улицы которой были полны туристов. Там я купил шоколадные конфеты с красным перцем и спагетти с крошками трюфелей. На площади, вымощенной булыжником, видел полицейского на велосипеде, подъехавшего к спортивному автомобилю и упрекнувшего водителя за неправильную парковку. Под конным памятником патриота (их, конных патриотов, как я понял, в Италии много) сидели, сложив руки на животе, бодрые старики. Всё было упорядочено, размерено, установлено – это были настоящие городские города, и это было для меня удивительно, я впервые был за границей. Может быть, дело просто в том, что люди живут там очень давно; по крайней мере, мне хочется верить в то, что это вопрос только времени. Между городами – крутолобые виноградные холмы, огороженные каменными стенами кладбища и придорожные часовни с богородицами и искусственными цветами – как они называются, эти часовни?

Севастополь в июле 2008 года

В Севастополе мы спали под пододеяльником, сшитом из двух детских в те времена, когда со взрослыми пододеяльниками были проблемы. Смотрели с балкона на белые многоэтажные дома, угадывая в пепельной дымке горизонта серое море.

Самое интересное в этом городе люди – те, что устраивают митинги у памятника Екатерине Второй, плещут на место мемориальной таблички синюю краску, пишут на своём «Опеле» объявление «Оторву от сердца», называют магазин «Приветливым», а агентства недвижимости – «Компромисс» и «Золотые россыпи», придумывают рекламы «Бар «Обжора» – изысканный вкус» и «Камо»: любимый город может есть спокойно» и озаглавливают автовокзальный туалет «Санитарно-гигиеническим комплексом». Собакам здесь говорят: «Бэличка, ты меня напрягаешь», а знакомых приветствуют: «Сколько лет, зимой ни разу!»

Ещё вот какие были случаи.

Великобёдрая женщина в панаме, свисающей с её головы, как сама женщина свисает со складного табурета, громко зазывает на Графской пристани на морские прогулки: «Божественная морская прохлада!» – а заинтересованных подзывает: «Подойдите ближе, у меня ноги болят».

Между сосен по иссушенным дорожкам проспекта Генерала Острякова, где руккола растёт сорняком, так что лучше называть её гусеничником, навстречу женщине шли бабушка и внучка. Женщина и девочка задели друг друга, и на землю упало мороженое в вафельном стаканчике, так что у ошеломлённой девочки осталась в руках только плёночная упаковка. Женщина остановилась и сказала: «Ребёнку тоже надо смотреть. Сейчас я тебе денежку дам», – и дала из кошелька несколько денег.

Маршрутное такси, называемое здесь «топиком», подъезжает к остановке (а останавливается оно только «в оборудованных местах»: «остановок «Автостоянка», «Проём», «Конец забора», «У знака «Севастополь» НЕТ»). Водитель, молодой загорелый парень в больших чёрных очках, будит гудком спящую на скамейке старушку. Та с трудом встаёт, передвигается в носках, кидает впереди себя тапки и палку. Одна тапка падает под автобус, и она её долго достаёт. «Бабушка, за мной сейчас все встанут, давайте быстрее», – говорит водитель ласково и терпеливо.

«Знаете, зачем на дорожку присаживаются? – говорят нам на прощание. – Потому что за путешествие в организме отвечает попа». «Я такую пахоту – не принимаю!» – отзывается телевизор из гостиной.

Бахчисарай в июле 2008 года

Сверившись с расписанием, мы решили, что добраться до Бахчисарая на утренней электричке получится быстрее и дешевле, чем на рейсовом автобусе. Мы едва на неё успели: купили билеты, проскочили через турникеты, подгоняемые перронными контролёрами, вскочили в последний вагон. Доехав до Инкермана, поезд встал и встал. По соседнему пути, устанавливая собственное, длинное, как рельсы, которые он нёс, время, перемещался по сантиметрам туда и сюда ремонтный состав. Мелкий туманный дождь разошёлся, вырос в тяжёлый ливень. За пустынным вокзалом слышался шум автомобилей, мелькали красные пятна «Икарусов». Платформы с рельсами расстилались, выдвигались, вытягивались, протяжённые, осуществлялись. Через полтора часа, когда поезд должен был быть за Бахчисараем, он тронулся – и слева раскрылось удивительно близкое море. Мы осторожно объехали узкую бухту под пещерным монастырём, пробрались наконец на быстро сохнувший простор.

Маршрутка за маршруткой отходили от бахсчисарайского вокзала набитые. Мы уместились в пятой или шестой, выгрузились наугад и очутились в перенаселённом, как маршрутка, дворце. Дворец был светел и ярок, как плодоносящий сад в ясный день. От него мы шли мимо щедрых садов по пыльной сужавшейся дороге к лесу, а потом по лесу – к Чуфут-Кале, мимо православного изобилия, можжевеловых массажных приспособлений, эфирных масел, пучков лаванды. Поднявшись к городской калитке, встретили у кассы бородатого молодого иностранца с рюкзаком, которого видели на дороге перед собой. Он спорил с кассиром, которая утверждала, что в самом начале пути было предупреждение о плате. Он не стал платить и тем же бодрым шагом, каким поднимался, стал спускаться без внешнего сожаления.

Город захватили вооружённые фотоаппаратами людьми. У края обрыва смеялся босой мужчина в кимоно. Он по очереди держал за кимоно над высотой босых мальчиков и девочек. По каменным колеям бегала собака; пахло сухими растениями. «Дальше есть ещё сооружения?» – спросили нас у ворот. Дальше сооружений не было. Я почувствовал себя незаконным гостем на этой плоской вершине. Не для меня строился этот город, не мне оставили его ушедшие в другие города люди.

На обратном пути я купил посреди леса тёмно-зелёную тюбетейку с золотисто-красным узором. Она казалась красивой, но только казалось – потому, что татары не носят таких тюбетеек, это сувенир, а не головной убор. «Сваночки из овчиночки, – приговаривала торговка. – Это льняная, берите, тюбетеечка. Если душа запела, то берите. От зелёной душа запела?»