Via Roma - Роман Лошманов

В субботу в Заречном был базарный день. Прилавки под навесами примерно на треть заполнились товарами и продавцами («со всего района приезжают»). Было начало июня, торговали капустной и помидорной рассадой, семенами, яйцами, молоком, дешёвыми сарафанами и тапками из мешка. Ассортимент был обусловлен платёжеспособным населением: старухами. У трёх продавцов было мясо. Один, большой и здоровый, лет тридцати, был одет в камуфляжную форму и доставал мясо из новой «десятки» вместе с крепкой красивой женой, украшенной золотыми серьгами. Среди остальных торговцев он выглядел неожиданно живо и предприимчиво.

В один из дней, проведённых там, я сидел на автобусной остановке, ждал маршрутки до Скопина и смотрел на абсолютно пустую рыночную площадь. На остановке играли дети, но ушли и они. На площади никого не было и ничего не происходило, за ней высился парк с мёртвыми грачами. Проехала машина. Через некоторое время вторая.

Скопин в июне 2007 года

В городе Скопине Рязанской области я провёл вечер, гуляя и фотографируя. Здесь родились маршал Сергей Бирюзов и композитор Анатолий Новиков, учился в школе Владислав Сурков, жил и работал маньяк Виктор Мохов.

В старом городе чрезвычайно широкие ровные улицы; автомобили проезжают по ним нечасто, но очень быстро. Общественные дореволюционные здания отреставрированы и выкрашены в ядовитые и некрепкие синтетические цвета. Вдоль улицы, ведущей к вокзалам, стоят облупленные бежевые одно- и двухэтажные дома, которые выглядят так, как если бы их строил сосланный в советскую глушь палладианец: высокие фронтоны, колонны, арки. До любого моря от Скопина три года скачи – не доскачешь, тем не менее здесь стоит памятник «Слава морякам-освободителям»: в 1941 году город, ненадолго занятый немцами, освобождали действительно моряки. Фантастичен и Вечный огонь, автор которого равнялся то ли на Пикассо, то ли на Филонова.

В местном музее шла выставка «Отчего так в России берёзы шумят…» Видел магазины «Дамское счастье» и «Русский крепёж» (слоган: «Скрепим мир»). На окне одной из лавок, за диагональной лучистой решёткой, висел белый лист А4: «Познакомьтесь! В продаже – двери». «Лебедь постригся! Постригся Лебедь! Лебедь, как теперь летать будешь?» – спросил, переезжая через дорогу, редкий велосипедист у редкого прохожего. На здании стройорганизации тянулся выцветший лозунг «Знамя мира – (профиль Ленина) – знамя социализма»; уравнение со всеми неизвестными.

Автовокзал, облицованный пластиком, и изумрудный железнодорожный стоят напротив друг друга. Я провёл возле них около двух часов, не видел ни поездов, ни автобусов. По боковой ветке раз или два в день приезжает пригородный поезд, но мне показалось, что железная дорога здесь проложена или ради красоты, или потому что так положено. Автостанция по вечерам закрыта; к концу дня в темноте приезжает автобус из Москвы. На рекламной тумбе у автовокзала прочитал объявление: «Ремонт, покупка, продажа, обмен сломанных, утопленных, закодированных б/у сотовых телефонов».

На следующий утро был базарный день; пустынные скопинские улицы населились людьми.

Ленино в июле 2007 года

Степные крымские посёлки выглядят издалека серо-зелёными пыльными пятнами на ровной сухой поверхности, внутри же скрывают прохладу, а также благоустройство и чистоту, которым могли бы позавидовать посёлки российские. По крайней мере, таково Ленино, с которым меня связывает так много, что это место для меня и есть настоящая родина.

Раньше место называлось Семи Колодезями; станция называется так до сих пор. Посёлок состоит из тихих улиц, на которых растёт шелковица и вишня, алыча и грецкие орехи. От станции к центральной площади со зданием администрации ведёт проспект Ленина: на всём проспекте один жилой пятиэтажный дом, вход на рынок, пять-шесть магазинов – остальное деревья. Дойдёшь до центральной площади с администрацией, судом, домом культуры – пахнет длинноиглой средиземноморской сосной, оплетают фонари вьющиеся растения. Тишину заполняют упругими звуками горлицы. Дальше, в конце, то есть в начале улиц Пушкина, зияет универмаг «Весна», внутри него не осталось ничего из того, что я знал когда-то наизусть. Растения остались прежними, а жизнь людей изменилась.

После обеда, когда закрывается рынок, в посёлке не происходит практически ничего. Ночью небо заполняют звёзды, млечный путь мерцает рядом с балконом. Когда мы уезжали, на перроне сидели чёрные сверчки и никуда не спешили.

Щёлкино в июле 2007 года

Любой город представляет собой сочетание надежд, уже не сбывшихся, и планов, которые сбудутся, а чаще не сбудутся в скором времени. На центральных улицах, предназначенных для прогулок, разрастаются рынки; образцовые площади зарастают наружной рекламой; стадион, существующий сейчас и проецируемый в будущее, зарастает небоскрёбами; улица, продолжающаяся удивительной перспективой, становится безвыходным тупиком, начинающим с другой стороны новую перспективу; в пустующие дома культуры завозят на пару дней меха, трикотаж и медицинские приборы; из здания, предназначенного для областной гостиницы, делают больницу, потому что областной центр разжалован в районные; жилые дома превращаются в конгломераты частных гостиниц; рынки обрастают магазинами, а потом переезжают, оставляя пустоту.

Щёлкино – яркий, очень яркий пример такого разновекторного развития.

Город, названный в честь физика-ядерщика, был поставлен в степи между Азовским морем и солёным Акташским озером для жизни строителей и работников Крымской АЭС. Атомную станцию не достроили, город остался и долгое время практически пустовал: никаких промышленных предприятий тут нет – это, можно сказать, спальный район без обеспечения. Зимой здесь до сих пор малолюдно, потому что делать здесь именно что нечего. В середине девяностых летом Щёлкино наполняла молодёжь, приезжавшая на «Казантип», фестиваль, который устраивали в пустующей станции. Сейчас многоэтажки превратились в детский курорт с очень коротким сезоном. Много квартир куплено жителями других городов (преимущественно москвичами), чтобы было куда приезжать, когда прогреется море: ещё лет пять назад жильё здесь не стоило почти ничего. Центр города, в котором нет улиц, а есть только номера домов, – в рынке, куда смещены и практически все магазины. На окраине стоит комплекс из бывших магазинов и службы быта – его построили тогда, когда и весь город; это неприлично сохранившийся археологический памятник концу восьмидесятых – такие здания приводят меня в грустный восторг, это приметы детства. Два здания заброшены совсем и разноцветны от времени, третье превращено в церковь «Свидетелей Иеговы» и разноцветно от людей. Непредставимый в начале существования города и обязательный теперь православный храм находится в небольшой и обычной белой хате при въезде в Щёлкино. На почте, украшенной нарисованными на бетонных выступах марками с видами столиц союзных республик и бронзовым узором со звёздами, серпом и молотом и картой Крымской АССР, получают гривневую пенсию и посылки компаний, занимающихся прямыми продажами. Сияет чешский луна-парк с украинскими надписями, к морю ведёт аллея с кафе и сувенирными лотками. Но сбудется ли всё это через год? Через пять лет?

По вечерам здесь комары с очень болезненными хоботками; когда я фиксировал темнеющий вечер, в кадре проявлялось возле объектива десятка с два насекомых. Много декларативного сочетания голубого и жёлтого: власть помечает территорию даже спасательным постом и двуцветными квадратиками на мусорных баках. В кафе «Ветерок», в самом конце набережной, налево, вкусные чебуреки – с мясом, картошкой, сыром.

Ильичёвка в июле 2007 года

После колючего кладбища, где между оград ходила индейка с индюшатами, мыли у тёти Любы руки с мылом, как надо после встречи с мёртвыми. На заборе вместе с номером дома висела табличка с лестницей: при пожаре тётя Люба должна, как распределили, спешить с лестницей под мышкой к месту происшествия.

Когда-то мне было пять лет и я поджигал спички у сена на дворе дедушкиного дома. Сено загорелось, я стал тушить его сеном, прибежал к спящей маме, рассказал об огне и тут же уснул сам. Когда проснулся, сараи сгорели, все стояли в саже и смотрели на меня. Может быть, в тот день я и стал взрослым. У сына тёти Любы, сухорукого Юрика, где-то была в то время аббревиатура «ЮДПД» – на повязке ли, на значке ли. Он расшифровывал её мне как «Юные детишки, поджигайте домишки». Два года назад избитый до крови Юрик, выросший в наркомана и алкоголика, задохнулся рвотой в Феодосии. Старший сын тёти Любы, здоровый, тоже пьёт и тоже живёт не для работы. Благополучна дочь, уехавшая в Краснодар.

Это была крепкая богатая семья с хозяином-передовиком, вернувшимся с целины с машиной, потом появилась ещё одна, и дом под счастливой фамилией Одариковых был полон. Хозяин умер, бетон, которым залита его могила, пробил овсюг; дерево застеклённой беседки на крыльце превращается в труху; по стенам комнат висят фотографии из хороших времён, а в особенном уголке, где стоит в банке из-под сгущённого молока свечка, высится стопка книг: «Существует ли заботливый творец?», «Секрет семейного счастья», «Самый великий человек, который когда-либо был».