Западная Европа против Византии. Константинополь под натиском крестоносцев - Чарльз Брэнд

вокруг его постели, которые сказали ему, что он не только поправится, но и будет править еще четырнадцать лет, наслаждаться любовными интрижками и снова опустошать чужеземные города. Они также предсказали ему, что через семь месяцев планеты сойдутся так, что начнутся разрушительные бури, в связи с чем слуги и приживальщики Мануила советовали ему искать защиты от этой беды. И лишь когда серьезность болезни стала очевидной, император признал, что близится его последний час, и умер, не сделав никаких реальных приготовлений для правления своего сына. И Никита Хониат хочет, чтобы мы поверили нарисованному им портрету суеверного, трусливого правителя.

Другой взгляд на умирающего императора представляет нам Евстафий Солунский в памятной речи. Согласно написанному им, Мануил не ослабил свою деятельность, когда болезнь начала прогрессировать, а занимался тем, что отправлял посольства, писал для них указания и совещался с послами, которые приезжали со всех концов. Он обсуждал различные проблемы со своими советниками, для которых он приводил примеры из прошлого, и это были советы, подходящие и для официальной, и закулисной политики. Он заложил основы для правления своего сына, закончив незавершенные дела и сделав распоряжения на будущее. Ради своего духовного спокойствия и спокойствия своего сына он свободно беседовал с богословами и издал новые хартии о привилегиях и утверждениях для церкви. Как писатель Евстафий, безусловно, не был беспристрастным. Среди его читателей были и юный император, и его придворные, и лесть в адрес усопшего была необходима. Но и другие дошедшие до нас данные о последних месяцах жизни Мануила поддерживают больше рассказ Евстафия, нежели Никиты.

Вильгельм Тирский, который находился при дворе Мануила семь месяцев с сентября 1179 по апрель 1180 г., недвусмысленно заявляет, что Мануил устроил браки своих сына и дочери, потому что знал о своей близкой смерти. Таким образом непредвзятый свидетель противоречит утверждению Никиты, будто император отказывался принять неизбежное. Вильгельм написал эту историческую часть приблизительно в 1182–1183 гг. и мог бессознательно вставить современную ему ситуацию в прошлое. Вместе с тем утверждение Вильгельма может быть записью слов самого Мануила.

Активность Мануила во время его болезни демонстрирует та энергия, с которой он дал отпор туркам. В начале 1180 г., возможно, в марте туркмены напали на Клаудиополис – пограничный пункт в Восточной Вифинии. Осажденный гарнизон был уже готов сдаться. Но когда Мануил получил такие вести, он поднялся с постели, надел доспехи и пустился в путь верхом на коне. Его служители, как пишет Евстафий, прониклись благоговейной надеждой, что его рвение может таким образом победить природу. Пустившись в путь, Мануил двигался быстро и ехал при свете факелов, не останавливаясь на ночевку. Он миновал Никомедию и леса Вифинии так быстро, что опередил свое небольшое войско. Когда турки у Клаудиополиса увидели блеск оружия и доспехов приближающейся армии, многие из них бросили осаду, а остальные были отброшены совместными действиями городского гарнизона и войска императора. Мануил триумфально возвратился как победитель врагов-мусульман. Никита Хониат избегает упоминать, что снятие осады с Клаудиополиса произошло во время последней болезни Мануила; в его тексте эти два события разделены множеством страниц. Только у Евстафия мы узнаем об истинных обстоятельствах.

Несмотря на физическую слабость, император продемонстрировал свою не уменьшающуюся умственную силу, начав богословский спор. От любого мусульманина, обращенного в христианство, требовалось отречься от своей веры в бога Мухаммеда как истинного Бога, который и не породил никого, и сам не был рожден. Мануил считал такое экстремальное отвержение оскорбительным для потенциальных новообращенных и еще до марта 1180 г. предложил убрать его из катехизиса и надписи в Святой Софии. Духовенство немедленно отреагировало, и, когда император попытался перехитрить их, издав гражданский указ, общественное мнение сделало его распоряжение недействительным. Разгневанный таким противодействием и своей болезнью, Мануил собрал епископов в Скутари в мае 1180 г. и пригрозил им собрать полный собор, включая папу римского, так как, по его словам, существующая формулировка отлучает от церкви Самого Бога. Евстафий, митрополит Солунский, поддержанный патриархом Феодосием, высказался против предложения императора. Спор продолжался, но после проволочек и увиливаний Мануила обе стороны осознали необходимость прийти к компромиссу. Соглашение, заключенное в мае 1180 г., исключило былое предание анафеме бога Мухаммеда; новообращенные вместо этого должны были проклясть самого Мухаммеда, его учение и его последователей. Император одержал победу в том, что убрал оскорбительные упоминания мусульманского Бога, тем самым облегчив путь для новообращенных, а епископы предотвратили любое обвинение в том, что Аллах – это еще одно имя христианского Бога, как явствует из православного катехизиса.

В то время как Мануил боролся с иерархами, он также прикладывал большие усилия в дипломатии. Наша информация об этой его деятельности исходит в основном от Вильгельма Тирского, который в 1179 г. возвратился с Третьего Латеранского собора, который проходил в Риме, и добрался до Константинополя в конце сентября. Там он вел беседы от имени папы Александра, хотя и неизвестно, какое именно дело у него было к императору. (Находясь в городе, он имел возможность видеть бракосочетания юного Алексея и Марии Порфирородной.) Вильгельм понимал греческий, и Мануил уважал эту его способность и знал, что Вильгельм занимает высокое положение в Иерусалиме. Архиепископ свидетельствует, что правитель осыпал его и его епархию привилегиями. 23 апреля 1180 г. он получил разрешение возвратиться в Палестину вместе с посольством Византии, состоявшим из знатных и известных людей. 12 мая четыре имперские галеры достигли порта Антиохии.

Вильгельм сообщает нам, что император доверил ему некую миссию к князю Боэмунду III и патриарху Эмери. Боэмунд незадолго до этого сочетался браком с Феодорой Комниной и, очевидно, был с ней еще в хороших отношениях. Как полагал Мануил, он мог быть сговорчивым, услышав предложения от Византии. То, что Эмери был тем, кто должен был принимать посольство, следовало из его необычного положения: будучи патриархом с 1139 г. (Боэмунд правил всего лишь с 1163 г.), Эмери был гордым, амбициозным и искусным политиком, а его авторитет и власть в Антиохии равнялись авторитету и власти самого князя. В 1159 г., когда Мануил контролировал Антиохию, Эмери сотрудничал с ним, хотя согласие между ними было нарушено появлением греческого патриарха наряду с латинским. Эта причина разлада, однако, уже давно исчезла, и император свободно обращался к обоим обладателям власти в княжестве. Какой именно была тема переговоров, Вильгельм на раскрывает.

Из Антиохии Вильгельм отправился в Бейрут, где встретился с королем Иерусалима Балдуином IV, с которым он и византийские посланники, очевидно, вели дела. Вильгельм просто пишет, что он вернулся в Тир 6 июля. Однако какая-то важная просьба была передана Балдуину, так как тот отправил в Константинополь посланника – своего дядю