Красивые души - Масахико Симада

– А вы кто такие? – яростно заорал он.

– Ты играл на свое ухо, так? – спросил мужчина деловым тоном.

– Один бросок кости – и десять тысяч баксов были бы у меня в руках! – выкрикнул Энрике, который еще не отошел от азарта и возбуждения игрой.

– Я менеджер этого казино. Вы занимались противозаконной деятельностью. Я мог бы заявить на вас в полицию, но в этот раз закрою глаза. Всё, уходите отсюда, живо.

– А что будет со старухой?

– Ее вернут в сумасшедший дом.

– Главное – ухо на месте, – сказал сидевший за рулем Чон Сон Мин.

Молли добавила:

– В казино перед рассветом сплошное безумие.

Энрике с надутой физиономией съежился на заднем сиденье и молча потирал ухо. Поспать бы, да разве уснешь, если только что упустил десять тысяч долларов. Когда автомобиль выехал на скоростное шоссе, он хрипло пробормотал:

– Обманула меня проклятая бабка.

Да, проигравший и победитель были определены заранее. Рискуя собственным ухом, Энрике еще раз столкнулся с суровой правдой страны, которая никогда не помогает неудачникам. В тот миг, когда десять тысяч с вероятностью два из трех были готовы упасть ему в руки, игру объявили законченной. Не слишком ли вовремя это произошло? И старуха, и парикмахер, и внезапно появившиеся парни – все они были повязаны. Дешевый фарс, разыгранный только ради того, чтобы побаловать старухину кошку человечьим ухом. Вдруг Молли вскрикнула, будто неожиданно вспомнила что-то:

– Я читала такой роман. Гора Видала. Забудь об этом, Генри, они все подстроили.

Каору, как и Энрике, не спалось: мешал легкий жар в висках. Ни с того ни с сего он вспомнил о Фудзико. Вряд ли она могла иметь что-то общее с людьми, сидящими в этой машине. Наверняка она в Бостоне выбирает ту Америку, которая подходит ей. А он, Каору, опять, сам того не осознавая, продолжает завязывать с Америкой свои порочные связи. Он понимал, что был одного сорта только с теми парнями, которые не могут жить без рискованных игр со смертью.

1.6

Без гроша в кармане Каору вернулся на Манхэттен и бросил свое утомленное похмельем и недосыпом тело на кровать в квартире Маккарама. Не успел он погрузиться в сон, как Маккарам окликнул его:

– К тебе заходила японка.

Услышав это, Каору вскочил, а Маккарам кинул ему телеграмму и сверток, перевязанный ленточкой. В свертке лежал шарф, наверное, в подарок Каору. Телеграмма была написана по-японски в латинской транслитерации, отправителем значилась Фудзико Асакава.

Завтра еду Нью-Йорк тчк Давай встретимся тчк Я остановлюсь Эссекс-Хаусе тчк

Телеграмма была отправлена три дня назад. Если господин Маккарам получил ее два дня назад, у него было достаточно времени, чтобы отдать ее Каору до того, как тот уехал в Атлантик-Сити. Каору сдержал гнев и спросил, не передавала ли эта девушка еще чего-нибудь. Господин Маккарам сообщил, явно потешаясь над тем, как Каору меняется в лице.

– Сказала, что сделает покупки в Баниз и вернется в Бостон пятичасовым вечерним поездом.

На часах было три пополудни. Еще можно успеть. Каору швырнул рюкзак и выбежал из дома; вдогонку ему неслись полные иронии и недоумения слова господина Маккарама:

– Значит, это она – любовь, которая не дает покоя твоему сердцу? Не могу понять, чем могут нравиться эти офисные девушки. Смотреть противно, как повторяется эта ерунда: мальчик встретил девочку и т. д. и т. п.

Каору даже не обернулся, он знал, что за ехидством Маккарама скрывается ревность. А Маккарам еще успел крикнуть в спину Каору:

– Не смей влюбляться в бабу! Очнись от этого кошмара!

Интересно, что подумала Фудзико (независимо от того, каких взглядов она придерживалась), когда увидела господина Маккарама, сексуальная ориентация которого была очевидной? Каору забеспокоился: вдруг она решила, что и он тоже блуждает по просторам однополой любви. Ему захотелось во что бы то ни стало встретиться с Фудзико перед ее возвращением в Бостон. Ну почему в его отношения с Фудзико всегда кто-то встревает? В Бостоне, когда Каору собирался встретиться с Фудзико, в его дела обязательно вмешивался Маккарам. А в Нэмуригаоке его любви постоянно препятствовал братец Мамору.

До магазина, где его ждала любимая, Каору добежал за десять минут. Увидев свое отражение в стекле витрины, он неприятно удивился: что это за землекоп? После Атлантик-Сити он не переоделся, под глазами темнели круги, следы его недавнего падения, подбородок зарос щетиной, волосы и воротник пропахли табаком и алкоголем. Стыдно показываться на глаза Фудзико таким измочаленным. В общем-то, Каору подозревал: раз она специально приехала, значит, у нее есть к нему интерес; и ему хотелось, насколько это возможно, быть искренним с ней.

Фудзико выбирала галстук в отделе мужской одежды. Каору окликнул ее:

– Фудзико-сан, – стараясь сдержать прыгающее сердце, а она посмотрела на него холодным, чужим взглядом.

– Наконец-то. Я уж думала, не встретимся.

– Меня не было дома, я только сейчас получил твою телеграмму.

– Что ж, мы хотя бы не разминулись.

– А ты не можешь остаться в Нью-Йорке еще на день?

– У меня всего полтора часа до поезда.

Времени оставалось слишком мало. Теперь он жалел, что потратил его на никчемные игры. Фудзико оплатила галстук, сказав, что это подарок отцу, и потом предложила Каору, чтобы он сводил ее в свое самое любимое место. Она была подкрашена тщательнее, чем тогда, в Бостоне, в ее позе сквозило кокетство, вероятно, адресованное кому-то. Каору не верилось, что этим «кем-то» мог быть он. Во взгляде Фудзико он прочел суровое осуждение, но, может быть, ему это только казалось из-за угрызений совести.

Холодный дождь хлестал по щекам. Они шли по Гринич-Виллидж, и Каору повел Фудзико в то самое первое кафе, куда он зашел, приехав в Нью-Йорк.

Они сели за столик друг против друга. Фудзико снова бросился в глаза изможденный вид Каору, и она спросила таким тоном, будто хотела утешить обиженного ребенка:

– Что случилось? У тебя такое грустное лицо.

Каору потупился и признался:

– Я проиграл в казино.

Его не отпускала мысль, что приятель, не сомневаясь ни минуты, поставил на кон свое ухо, а у него смелости не хватило. Энрике верил в свою удачу, хотя мог лишиться уха. И пусть он проиграл, его сила была в той страсти, с которой он отдавался игре.

– Мне не хватает мужества. Еще не начав игру, я уже боюсь проиграть. Поэтому проигрываю вдвойне.

Не скрывая замешательства, Фудзико пыталась найти ободряющие слова, но так и не смогла. Наступила тишина, им принесли кофе и яблочный пирог. Фудзико посмотрела на часы. Время свидания заканчивалось.

– Помнишь, когда мы встретились в прошлый раз, я сказал, что приехал из-за любви?

– Да, – ответила Фудзико, и Каору продолжил невозмутимым тоном, будто читал вслух меню:

– Та, кого я люблю, сейчас передо мной.

Он и сам удивился своей смелости. Стена, сдерживающая потоки слов, рухнула, и его чувства без всяких помех хлынули к любимой. Фудзико, вобрав в себя этот поток, сидела не мигая и не дыша. Каору, отдавшись порыву, вверил ей свое признание.

– Даже не знаю, как мне выразить то, что я сейчас чувствую. – Фудзико была смущена, но не опускала глаза, будто пыталась, глядя на Каору, определить, искренне ли его признание. – Времена Нэмуригаоки прошли. Мы стали взрослыми.

Хотя Фудзико и сказала «мы», она, похоже, не была уверена в своих словах и теперь пыталась найти в Каору признаки взрослости. Она пила кофе, наблюдая за ним.

– Если я тебе неприятен, так и скажи. Я не могу жить смутными надеждами.

Он безумно боялся, что она скажет «нет» его любви, и вел себя как жалкий попрошайка.

– Мне приятно, что ты меня любишь. Но я боюсь. Мне кажется, как только я полюблю тебя, ты куда-нибудь исчезнешь. Тебя нельзя оставлять без присмотра.

– Я никуда не исчезну. Только позволь быть рядом с тобой.

– Когда ты рядом со мной, мое сердце готово выпрыгнуть из груди.

– Тогда скажи, что хочешь, чтобы я был рядом с тобой. Скажи, что я нужен тебе.

Фудзико выдержала паузу, будто хотела охладить пыл Каору, приподняла брови и сказала, будто про себя:

– Я хочу, чтобы ты писал мне стихи. Хочу, чтобы ты пел для меня. Хочу, чтобы ты будоражил мои чувства.

– Если ты хочешь, я напишу сколько угодно стихов. Буду петь для тебя.

– Если ты выполнишь это обещание, ты проникнешь в самую глубину моего сердца. – Фудзико прошептала эти волшебные слова, но при этом посмотрела на часы и добавила холодно: – Каору, мне пора.

– Зачем ты думаешь о поезде? Мы же только что поняли, что нужны друг другу!

– Я бы проговорила с тобой всю ночь. Но не могу. Ну что, пойдем? Мне нужно на вокзал.

«Если она была искренней, почему она отказывается от меня? Или это пустые слова, произнесенные только для того, чтобы не разочаровывать меня сейчас? Может, ее желания расходятся с ее словами? А если существует какая-то причина, заставляющая ее вернуться, почему она не расскажет о ней? Если Фудзико хочется, чтобы я остановил ее, нужно придумать причину, которая сможет удержать ее здесь». Так и не разобравшись в хитросплетениях чувств Фудзико, Каору проводил ее на вокзал Пенн-стейшн. То ли признание Каору оказалось абсолютно неубедительным, то ли Фудзико видела в его любви лишь фантазию… Каору торопился продемонстрировать ей свой пыл, но туман любви, не имевшей реальных очертаний, вздохами рассеивался в пространстве. Любовь ускользала, ей не хватало осязаемости, плотности, ее нельзя было поймать рукой. Пока Каору соображал, что еще можно сделать, Фудзико заговорила.