Иван Федоров - Татьяна Муравьева

Планировка Москвы была свободной, причудливой и часто менялась из-за постоянно происходивших пожаров. Названия имели только самые крупные улицы: Великая, Варьская и некоторые другие, большинство же москвичей указывали свой адрес по ближайшей церкви или какой-либо особенности рельефа — Кучково поле, Болото. Центральные улицы были замощены досками, уложенными поверх бревен, такие улицы назывались «мостовыми», немощеные же улицы, расположенные ближе к окраинам, были удобны для прохода и проезда только зимой и летом, а в весеннюю и осеннюю распутицу становились труднопроходимыми. Городская жизнь в то время имела много общего с жизнью сельской. Москвичи держали домашнюю скотину, коз, коров, лошадей. Каждое утро по московским улицам проходил пастух, хозяйки выгоняли свою скотину за ворота, и пастух гнал стадо на городское пастбище.

Москва просыпалась рано. Колокольный звон будил москвичей к утреннему богослужению. После службы начинался трудовой день, ремесленники принимались за работу, купцы отправлялись в свои лавки, дьяки и подьячие — в приказы, бояре — во дворец на государеву службу. Около полудня обедали, после обеда все обязательно спали, улицы в это время пустели, прекращалась торговля. Ночью улицы запирались решетками или положенными поперек бревнами, которые охранялись сторожами, набиравшимися из посадских людей. Если кому-нибудь нужно было выйти из дома в темное время суток, он должен был брать с собой фонарь, это означало, что человек идет не таясь, не замышляя ничего дурного. Прохожего, появившегося на улице в неурочный час без фонаря, почитали за злоумышленника и препровождали в тюрьму. Впрочем, без крайней нужды на улицу по темноте старались не выходить, в Москве было неспокойно, по ночам пошаливали разбойники.

Самым страшным бедствием в старой Москве были пожары. Огонь быстро перекидывался с одной деревянной постройки на другую, с ужасающей быстротой уничтожая целые кварталы, а бывало и так, что весь город выгорал дотла. Для предотвращения пожаров не разрешалось возводить постройки близко одна от другой, и после каждых десяти дворов предписывалось оставлять незастроенный переулок.

Каждый хозяин был обязан держать наготове кадку с водой. В летнее время запрещалось топить течи в домах и банях, огонь можно было разводить только в очаге на дворе, подальше от построек. Весной специально назначенные чиновники — объезжие головы обходили все дома и запечатывали печи восковыми печатями, которые, если развести в печи огонь, неминуемо таяли, делая очевидным нарушение запрета. Но пожары все равно случались часто, и многим москвичам не раз приходилось отстраивать свои жилища заново. В Москве существовали особые лесные или лубяные торги, на которых можно было купить строительные материалы, целые срубы и даже готовые дома с окнами и крылечками.

Многие иностранцы отмечали нелюбовь москвичей к пешему хождению. Знатные и богатые люди передвигались по улицам верхами или в крытых экипажах, не имевшие же собственного выезда могли воспользоваться услугами извозчика. Извозчики стояли на перекрестках с санями или колымагами и за небольшую плату перевозили желающих, куда им нужно. Подобного явления тогда еще не было в Западной Европе.

КАК ИВАН ФЕДОРОВ УЧИЛСЯ ГРАМОТЕ

Сперва «аз» и «буки», а потом и науки.

Иван Федоров был хорошо образованным — «книжным», как говорили в то время, человеком, имел обширные познания в области богословия и религиозной литературы, был знаком с западноевропейской культурой, владел латынью и греческим языком.

А начинал он свое образование, как и все — с освоения грамоты.

Грамотность на Руси издавна была распространена достаточно широко, причем грамотными были не только представители высших сословий, но и простой народ. В XVI веке среди посадских людей — городских ремесленников и торговцев грамотными были, по разным данным, от 25 до 40 процентов.

О том, насколько грамотным было в то время русское духовенство, имеются противоречивые свидетельства. Среди лиц высшего духовного звания встречались широкообразованные люди, мыслители и писатели, среди духовенства рядового — люди самого разного уровня культуры. В ряде документов рассказывается о крайнем невежестве некоторых, особенно провинциальных священников. Так, новгородский архиепископ Геннадий в начале XVI века сокрушался по поводу неграмотности местных претендентов «на поповство»: «А се приведут ко мне мужика, и яз велю ему Апостол дата чести, а он не умеет ни ступити, и яз ему велю Псалтырь дата, и он по тому едва бредет». Когда же архиепископ пытался заставить таких кандидатов в священники выучиться хотя бы начаткам грамоты, то они, «поучившись мало азбуке, да просятся прочь, а и не хотят ее учити».

Но все же большинство священников, особенно в крупных городах, были грамотными людьми, а духовенство московское, по мнению большинства исследователей, было грамотным поголовно. Так что отец Ивана Федорова, несомненно, знал грамоту и позаботился о том, чтобы приохотить к чтению сына.

Как и положено по приметам, на сороковой день после Покрова, в середине месяца грудня, или, как называют его ученые люди, новембрия, в Москве выпал снег.

Утром, когда над побелевшими крышами поднялось в морозной дымке по-зимнему светлое солнце, Ивашка с отцом вышли со двора и бодро зашагали вдоль по улице. Снег весело поскрипывал под их валенками.

— Батюшка, — спросил Ивашка, — а мы далеко ли идем?

— К дяде Дорофею, — ответил отец Федор.

— В гости?

— Нет, по делу.

Дядя Дорофей, давний приятель отца Федора, жил за Москвой-рекой. Он был мастером-доброписцем — переписывал книги на заказ и на продажу. Писал Дорофей красиво и быстро — за день мог переписать сто строк, написанное непременно перечитывал, и если находил ошибку, то всегда исправлял ее, выскабливая ножом и замазывая белилами, а не надеялся, как иные нерадивые писцы, что авось ошибки никто не заметит.

Отец Федор часто навещал приятеля и почти всегда брал с собой Ивашку.

Отец и сын перешли по льду через Москву-реку и, свернув в узкий переулок, подошли к дому Дорофея. Они старательно обмели валенки от снега стоявшим на крыльце веником, и отец Федор потянул дверь за кованую ухватную скобу.

Хозяин сидел за столом у окошка и усердно писал.

Увидев гостей, он отложил перо и потянулся, разминая уставшую спину.

Гости перекрестились на образа и поклонились хозяину.