Иван Федоров - Татьяна Муравьева

На торгу самый разный народ встречался, обменивался новостями, ссорился и мирился; здесь же глашатаи-бирючи трубили в рога и выкликали то, что нужно было знать всем горожанам; пели и плясали скоморохи, водили медведя и показывали кукольные представления; совершались публичные наказания и проходили праздничные процессии.

Торговали на Московском торгу и книгами.

Ивашка шел через Торг, держась за отцовскую руку и боясь потеряться в шумной толпе.

Чего только здесь не было! Торговали хлебом и орехами, домашней птицей и овощами, разнообразной дичью и рыбой, клюквой, медом, уксусом, пряниками, сапогами, меховыми шубами, глиняными горшками, расписными деревянными ложками, заморскими шелковыми тканями, детскими игрушками, драгоценными украшениями — всего и не перечислить! Торговцы, переминаясь с ноги на ногу и охлопывая себя руками, чтобы не замерзнуть, на все лады выхваляли свой товар.

Отец Федор замедлил шаги и свернул в книжный ряд. Так бывало каждый раз, когда он оказывался на Торгу, и Ивашка знал, что отец застрянет возле книг надолго. Прилавки с книгами были укрыты от снега дощатыми навесами, книги в кожаных переплетах разложены на чистых холщовых полотенцах.

Отец Федор бережно перелистывал книги, прочитывал то из одной, то из другой по нескольку строк, восхищенно качал головой.

Потом с сожалением сказал торговцу:

— Купил бы я у тебя много чего, да денег в обрез. А книги-то дороги.

Торговец развел руками:

— Вестимо дороги. Мастер-доброписец каждую книгу полгода, а то и год переписывал.

— Верно, — согласился отец Федор. — Ну, счастливо тебе оставаться, хорошо торговать!

Вдруг отца Федора окликнул какой-то полупьяный оборванный мужичонка:

— Постой! Есть у меня книга на продажу, и недорого возьму.

Он вытащил из-за пазухи небольшую книжицу с неровно обрезанными страницами.

Отец Федор посмотрел на нее с сомнением.

— Да ты не думай, не краденая! — угадал его мысли оборванец. — Я сам переписал.

Отец Федор взял книгу в руки и перелистал.

— А это что? — воскликнул он вдруг с возмущением. — Здесь строк пять пропущено.

— Знаю, — хмуро ответил оборванец. — Ладно уж, раз заметил, бери за полцены.

Но отец Федор сунул книгу ему обратно в руки, отступил на шаг и сказал:

— Не возьму даже и даром! Стыдно должно быть писцу, испортившему книгу, и торговцу, ее продающему, и тому, кто ее купит, позарившись на дешевизну.

Отец Федор круто повернулся и широкими шагами пошел прочь.

Оборванец посмотрел ему вслед и, сокрушенно вздохнув, пробормотал:

— Невезучий я человек! Надо же было книге открыться именно на негодной странице.

— Батюшка, — спросил Ивашка, едва поспевая за отцом, — а за что ты так рассердился на этого пьяницу?

Отец призадумался, как бы попонятнее объяснить сыну, и сказал:

— Умные люди говаривали: «Как птице нужны крылья, как кораблю ветрила, так человеку почитанье книжное». И вот ты подумай: если у птицы сломано крыло, она не сможет летать, есуш у корабля порван парус — он утонет в пучине морской, а если человек прочтет книгу, в которой из-за ошибок доброписца нельзя ничего понять, то он или решит, что в книгах нет никакого смысла и, стало быть, читать их незачем, или поймет все не так, и вместо пользы получится великий вред. Понял?

— Понял! — кивнул Ивашка.

Во все стороны от Кремля и торговой площади разбегались широкие улицы-дороги — на Тверь, на Дмитров, на Калугу, на Ростов, Москва не имела четких границ, привольно раскинувшись среди лугов и рощ. В отличие от западноевропейских городов, в Москве не было тесноты, городские дворы-усадьбы стояли свободно, в каждой текла своя замкнутая жизнь. Жилой дом был окружен просторным двором, со всевозможными хозяйственными постройками — сараями, хлевами, кладовыми. Особую красоту и своеобразие Москве придавало обилие зелени: при каждой усадьбе был плодовый сад, огород, мог быть даже свой собственный рыбный пруд. Каждая усадьба была огорожена, на улицу выходили высокие заборы и ворота, украшенные резьбой и пестрой росписью.

Постройки на богатом боярском дворе отличались разнообразием и живописностью. Над всей усадьбой возвышалась сторожевая башня — повалуша, насчитывающая от двух до четырех этажей.

Верхний ее этаж на выступах-повалах нависал над нижними и служил дозорной площадкой, в нижних этажах располагалось жилье. Особую выразительность повалуше придавала кровля — она могла быть двускатной, четырехскатной, бочкообразной. Рядом с повалушей стояло еще одно жилое строение — горница на высоком подклете, соединявшаяся с повалушей при помощи перехода — сеней, перекрытых двускатной кровлей. К сеням пристраивалось высокое крыльцо.

На боярском дворе жила многочисленная челядь: домашние слуги, ремесленники разных профессий, которые обеспечивали боярина и его семью всеми необходимыми ремесленными изделиями, крестьяне из принадлежавших боярину деревень, регулярно привозившие на боярский двор съестные припасы. Когда боярин выезжал на улицу верхом, за ним бежало множество слуг и крепостных. Однако не каждый боярин заботился о своих челядинах, нередко, чтобы прокормиться, им приходилось промышлять разбоем на московских улицах. Для охраны своих усадеб бояре нанимали ночных сторожей. Сторож всю ночь расхаживал по двору, ежечасно ударяя колотушкой по деревянной доске.

Не уступали величиной и богатством боярским усадьбам усадьбы дворян — людей, служивших при великокняжьем дворе, и богатых купцов. Усадьбы простых людей — ремесленников и мелких торговцев были меньше и скромнее, вместо повалуш и горниц там стояли обычные избы. В отличие от боярского дома, жилище ремесленника часто располагалось не в глубине двора, а выходило торцом на улицу, перед входом устраивался прилавок, с которого мастер продавал свои изделия.

Москва была почти сплошь деревянной, жилые постройки обычно возводили из сосны, реже — из ели, хозяйственные — из дуба, березы и осины. Площадь внутренних помещений определялась длиной бревна и составляла две-три квадратные сажени. Каменные постройки — из белого камня и из кирпича, который обычно белили, — встречались редко, в основном это были церкви и очень немногие боярские палаты. Дома покрывали двускатной кровлей, на фасаде обычно было три окна, среднее из которых располагалось выше остальных и предназначалось для выхода дыма. Маленькие волоковые окна, по ширине одного-двух бревен, затягивались бычьим пузырем или промасленной холстиной, на ночь закрывались волоковой доской; в богатых домах окна были побольше, имели дощатые косяки (поэтому их называли косящатыми), и вставлялись в них кусочки слюды — слоистого полупрозрачного минерала, добываемого на Русском Севере. (Кстати, слюду русского происхождения тогда использовали вместо стекла и в Западной Европе, европейцы называли ее «Русское стекло» или «Московит». Последнее название, как обозначение слюды-минерала, до сих пор принято в некоторых европейских языках.)