Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

Самое интересное, что, как выяснилось, после выхода рецензии нашлись люди, действительно поверившие, будто Спиноза писал: «Женщина подобна каштану – красивая снаружи и гнилая внутри». Однако я уже прошел стадию экзальтации и как раз переживал стадию трезвого восприятия, и, когда на презентации в книжном магазине «Фельтринелли» меня первым делом спросили, понимаю ли я Бога так же, как понимал его Спиноза, мне пришлось объяснить, как все обстоит на самом деле: мол, если кто-то, прочитав газету, пришел поговорить со мной о нидерландском философе Спинозе, то ему лучше сразу уйти – к сожалению, мне нечего сказать о Спинозе, за исключением того, что его книга «Этика, доказанная в геометрическом порядке» начинается так: «Часть первая. О Боге».

К счастью, кто-то из пришедших на встречу со мной в книжный магазин «Фельтринелли» в Парме тут же задал другой вопрос, чтобы сгладить возникшую неловкость. «В своих книгах вы много говорите о библиотеках, какие у вас отношения с библиотеками?» – спросили у меня, и я уже собрался отвечать – о библиотеках я многое мог рассказать: все-таки о них я знал больше, чем о Спинозе, – но не успел и рта раскрыть, как подал голос мой брат Эмилио, находившийся в зале: «Что тут спрашивать? Для моего брата библиотеки – как для меня тотализатор на ипподроме».

И не поспоришь. А теперь снова вернемся в Россию девяносто третьего года.

4.2. Огурцы

Тогда, в девяносто третьем, я снимал квартиру на окраине Москвы. Квартира была неуютной и грязной, в ней кишели тараканы, а холодильник грохотал так, что через три дня я его просто выключил, чтобы выспаться.

Моя преподавательница русского языка, узнав, где я живу, спросила: «Ну и как вам там, нормально?» Нет, потому что мне говорили, что я буду жить в центре, недалеко от библиотеки, в квартире знакомого архитектора, в знаменитом здании, о котором рассказывается в повести Трифонова «Дом на набережной».

– Вы ее читали? – спросила меня преподавательница в девяносто третьем.

– Нет, а вы читали? – спросил я.

– Конечно читала. Она же была запрещена.

Однажды в октябре того же 93-го в полдень у меня зазвонил телефон – в той самой квартире на окраине, на Белозерской улице, откуда мне даже немного жаль было съезжать, потому что, работая над диссертацией, я вычитал, что одно время Хлебников и Лившиц, а может, Хлебников и Каменский или даже Лившиц, Каменский и Бурлюк, сейчас уже не вспомню – в общем, какое-то время они жили на Белозерской улице, и тогда мне это показалось несколько странным, потому что она была новой, эта Белозерская улица, судя по зданиям, явно построенным не позднее шестидесятых годов, и, когда я решил проверить, оказалось, что они жили на Белозерской улице[12] в Петербурге, а не в Москве, так что я решил все-таки переехать в дом на набережной.

Однажды, незадолго до переезда, случилось так, что я не пошел в библиотеку, хотя ходил туда каждый день, а не пошел я потому, что накануе принял приглашение одного русского, с которым там же, в библиотеке, и познакомился. «Пошли ко мне, – сказал он, – съедим пару огурчиков», – и я пошел, а на следующий день очнулся ближе к трем-четыре часам дня, голову словно сдавило обручем, и я остался дома и стал парить ноги, пытаясь привести себя в чувство, – мне советовали: если раскалывается голова, парить ноги в горячей воде, это помогает разредить жидкости в голове; у меня немного прояснилось в мыслях, и я вспомнил, что сегодня надо сходить в библиотеку, потому что я заказал книгу Успенского, и, возможно, мне удастся выяснить, встречались ли они с Хлебниковым, поскольку оба жили в Петербурге, оба часто бывали в «Бродячей собаке»[13], оба читали публично свои произведения, хотя Хлебников реже. Хлебников, по воспоминаниям, был уникальным явлением среди своих, так сказать, собратьев, которые сначала именовали себя «гилеянами»[14], а потом стали называться футуристами, вопреки Хлебникову, для которого слово «футуризм» было калькой западного термина, а он на дух не переносил кальки с западноевропейских языков и придумал слово «будетляне», которым хотел заменить «футуристов». Правда, никто из его соратников так до конца и не понял, какой смысл он вкладывал в это придуманное слово «будетляне». Да-да, Велимир, сказали они, но дальше мы сами, и потом всю жизнь называли себя футуристами, потому что, как сообразил Бурлюк, это имя хорошо продается, и построил на этом свою карьеру. А Хлебников ничего не понимал в коммерции; говорили, что в их группе другого такого стеснительного больше не было: когда они выступали публично, он мог подняться на сцену, прочитать три строки, сказать: «И так далее» – и уйти за кулисы. И вот я представлял, что сейчас мог бы сидеть в библиотеке и выяснять, встречались ли Хлебников и Успенский, а не торчать дома, держа ноги в тазике с горячей водой. И, как только я решил, что хватит парить ноги, в ту же секунду зазвонил телефон, я поднял трубку – это был Эмилио.

4.3. Эмилио

– Там у вас в Москве революция, – сказал он. – Как тебе революция?

– Какая революция? – спросил я.

– Ну революция, – ответил он, – город в огне.

– Подожди минутку, – сказал я Эмилио в девяносто третьем, положил трубку, вынул ноги из тазика, надел тапочки, открыл балкон, вышел, посмотрел направо, посмотрел налево и вернулся к телефону. – Слушай, ты что-то перепутал.

– Тут сложно перепутать, – ответил Эмилио, – Белый дом горит, его показывают по телевизору.

– Подожди, – сказал я, положил трубку, воткнул телевизионный шнур в розетку, включил телевизор, вернулся к телефону. – Подожди пару минут, – попросил я. – Как у тебя дела?

– Хорошо, – ответил он, – а у тебя?

– Так себе, но уже лучше, чем утром.

– А почему утром было хуже?

– Да так, ничего, у меня болела голова, я даже в библиотеку не пошел, а теперь, наверно, лучше перенести на завтра, подожди, я посмотрю, что там показывают, – сказал я Эмилио, – побудь на линии, ладно?

Я положил трубку, подошел к телевизору и стал смотреть: в кадре разговаривали какие-то люди, я прибавил громкость: «Обстрелы продолжаются», – услышал я и вернулся к телефону.

– Знаешь, может, ты и прав, – сказал я брату.

– Да я знаю, что прав, – ответил Эмилио. – А в остальном как ты, кроме головной боли?

– Нормально, – сказал я, – послезавтра переезжаю.

– Куда переезжаешь?

– В центр, поближе к библиотеке.

– А ты знаешь, что в центр никого не пускают, в новостях сказали?

4.4. Технические причины

На следующий день, когда все