Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

СМИ Западной Европы рассказывали, как в центре Москвы летают пули и на улицах идут бои, я тоже попробовал попасть в центр и добраться до библиотеки в двух шагах от Кремля – тогда, в октябре девяносто третьего, для меня провести в Москве два дня без Ленинской библиотеки было чем-то из ряда вон выходящим. И еще мне нужно было забрать микрофильм книги Хинтона, о котором я тоже планировал рассказать в диссертации: Хинтон жил в Лондоне до 1888 года, а потом исчез, и непонятно, что с ним произошло: это было непросто – рассказывать в диссертации о людях, которые в какой-то момент вдруг берут и исчезают, не сказав никому, куда уезжают и когда вернутся; некоторые, и в их числе Хорхе Луис Борхес, думали даже, что Хинтон покончил жизнь самоубийством, однако позже я узнал, что он не покончил с собой, а сбежал, – кажется, уехал в Японию, впрочем, это неважно. В тот день, когда первые полосы западных газет кричали, что в центре Москвы летают пули и на улицах идут бои, я без особых проблем доехал до Ленинской библиотеки в двух шагах от Кремля, пришлось только выйти на станции метро «Маяковская» и дальше идти пешком, так как станции метро в центре были закрыты «по техническим причинам», как гласили таблички. Путь от «Маяковской» до библиотеки я одолел за двадцать минут и время от времени слышал стрельбу. «Эмилио прав», – думал я, проходя мимо центрального телеграфа, на котором висело объявление: «Закрыто по техническим причинам».

Может, и библиотека закрыта по техническим причинам, мелькнула мысль, однако она была открыта, все работали – милиционеры, библиотекари, гардеробщицы, повара, официантки, посудомойки. Я сдал пальто, взял нужные книги, почитал, пообедал, сходил на перекур, забрал микрофильм, сдал книги и отправился домой на Белозерскую улицу сначала пешком, потом на метро и на автобусе. Тогда, в октябре девяносто третьего, я был так увлечен своей диссертацией, мне настолько важно было буквально ежедневно ходить в библиотеку, что мое тогдашнее поведение, расскажи я об этом сегодня в Италии, заставило бы усомниться в моей нормальности, а я просто с головой ушел в работу и пребывал в том состоянии, которое в суфизме называют экзальтацией.

Как утверждает Хазрат Инайят Хан в «Очищении ума», есть два способа познавать жизнь: один из них – восприятие, другой – экзальтация, и последняя – удел мистиков.

Не то чтобы мне не терпится похвастаться, что в девяносто третьем году в России я пережил, говоря словами Хазрата Инайята Хана, мистический опыт. Некое подобие экзальтации знакомо даже представителям животного мира, разным птицам и зверью, а если копнуть еще глубже, то можно узнать, что и у гор бывают мгновения радости, и у деревьев – мгновения экстаза, как гласит исламское поверье.

В октябре девяносто третьего года я действительно находился в состоянии экзальтации, которое изредка прерывалось досадными недоразумениями типа случая с огурцами, а чаще нарушалось необходимостью добираться из дома в библиотеку и обратно – каждый день на это уходило два часа. Пожалуй, это и была главная причина, по которой на следующий день после революции, взяв свои сумки и чемоданы, я спустился, вышел на Белозерскую улицу и остановил такси.

4.5. Воннегут

– Куда ехать? – спросил таксист.

– В центр, – ответил я, – на улицу Трофимовича[15].

– Там стреляют, – сказал мне таксист.

– Я заплачу сто пятьдесят рублей.

– Но там стреляют.

– А если двести рублей? – спросил я.

– Но там стреляют, – повторил таксист.

– Двести пятьдесят, – предложил я.

– Садись, – кивнул он, и я с радостью переехал с Белозерской улицы на улицу Трофимовича, в дом на набережной, в десяти минутах ходьбы от Ленинской библиотеки.

Над диссертацией мне работалось замечательно, пока одно событие в ноябре не довело меня до слез.

Когда я только приступил к диссертации, я был во власти состояния, которое Хазрат Инайят Хан в «Очищении ума» называет физическим аспектом экзальтации, вызванной постижением бесконечности пространства, а экстатические образы открывающихся передо мной литературных горизонтов дышали обещанием той свободы, которой так жаждала моя душа, если принять на веру, что душа бессознательно тоскует, стремясь снова обрести ту свободу, какой обладала изначально. Об этом говорит Руми в поэме «Маснави», не раз процитированной Хазратом Инайятом Ханом в «Очищении ума».

Однако это восторженное состояние, которое выдержало и обручи, сдавливавшие голову, и ежедневные двухчасовые поездки, и революцию, и недоразумения с хозяйкой моей новой квартиры, рассыпалось в прах в один из ноябрьских дней девяносто третьего года в московской библиотеке имени Ленина, когда, сравнивая записи из двух дневников, сделанные в разное время художником-музыкантом-издателем Михаилом Матюшиным, мужем поэтессы-футуристки Елены Гуро, я понял, что среди футуристов, которых в своем приподнятом состоянии я представлял, что называется, рыцарями без страха и упрека, попадались также авантюристы средней руки, каким и оказался художник-музыкант-издатель Михаил Матюшин, муж поэтессы-футуристки Елены Гуро, и это открытие, значение которого с высоты сегодняшнего практически равно нулю, в тот момент, в ноябре девяносто третьего года, когда я устал от тисков, сдавливавших голову, от длинной дороги из дома в библиотеку, от революции, от недоразумений с хозяйкой новой квартиры, от того, что невозможно было узнать, куда исчезали люди, о которых я планировал написать в диссертации, – в тот момент благодаря этому открытию я переместился со стадии экзальтации на стадию трезвого восприятия, перешел от ступени духовных чувств к ступени чувств физических, как это описано в «Очищении ума» Хазрата Инайята Хана, или, говоря словами американского писателя Курта Воннегута, момент, «когда экскременты влетели в вентилятор». И в тот же миг, сидя в Ленинской библиотеке в Москве, я разразился слезами, я готов был провалиться от стыда, и чувство стыда не покидало меня до тех пор, пока в декабре девяносто третьего года я не попал на день рождения моей квартирной хозяйки.

4.6. То время

Выше я уже говорил, что, работая над диссертацией, переживал один из прекраснейших периодов в жизни. Я понимаю, что, если судить по описанию тогдашних событий, может показаться, что не так уж все было радужно, но это действительно было прекрасное время – хотя бы потому, что я писал диссертацию, посвященную поэту и его поэзии.

Как рассказывал секретарь Анны Ахматовой, в последние годы, когда кто-нибудь писал ей, что в трудные минуты находил утешение в ее стихах, она тут же диктовала в ответ: «Мои стихи никогда не были для меня утешением. Я всегда жила так – безутешно. Подпись: Ахматова».

4.7. А-а-а-а

Хозяйка квартиры