Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

ритуал: руки, спичка, пепельница – великолепный и болезненный ритуал».

Прошло много лет, Ахматова была уже знаменита, почитаема, несколько раз выезжала за границу, и ожидалось, что ей вот-вот присудят почетное академическое звание и вручат «Оксфордскую мантию».

Однажды, когда к ней в гости зашла Лидия Чуковская, Ахматова показала ей самодельную книжку из бересты, которую ей прислали. На листах из березовой коры были нацарапаны стихотворения из «Реквиема»[9]. Это была книжка из ГУЛАГа.

Заключенным ГУЛАГа нужны были стихи Анны Ахматовой.

И ее стихи попадали к ним таким вот невероятным образом.

Лидия Чуковская при виде этой берестяной книжки (которая сейчас хранится в музее в Фонтанном доме) сказала Ахматовой: «Эти листки березовой коры почетнее Оксфордской мантии».

Она была права.

Русская литература оказалась сильнее Советской армии, политбюро, террора, войны, ГУЛАГа. Сильнее она и западных бюрократов, жалких западных бюрократов.

2.13. Не на ту сторону

Я получил сотни приглашений.

Если бы я все их принял, то несколько лет, кроме чтения лекций, ничем другим не занимался бы.

С одной стороны, мне это даже нравилось, а с другой – немного смущало. Смущение объяснялось тем, что во мне жил дух противоречия и я часто вставал не на ту сторону, но в нынешней истории с запретом лекций по Достоевскому я чувствовал, что правда за мной. Ситуация для меня была непривычная, и это несколько нервировало.

Это вызывало беспокойство. Порождало чувство вины.

Но ведь правда на моей стороне, размышлял я, а значит, чего-то я не учитываю.

Анна Ахматова, к слову сказать, бóльшую часть жизни, словно какая-нибудь венценосная особа, позволяла себе поступать неправильно, и началось это еще в детстве.

Но этой не мой случай.

Вокруг меня все шло наперекосяк.

2.14. Плюс ко всему

Плюс ко всему вскоре после начала СВО мне в Инстаграме написала Сильвия Коласанти, она музыкант. Миланский театр «Ла Скала» заказал ей оперу, и она хотела бы, чтобы я написал к ней либретто.

Главной героиней, по ее замыслу, была русская: Анна Ахматова.

Я ответил: «Да ладно!» И подумал: «Это какой-то розыгрыш».

Но никто меня не разыгрывал.

Я сидел у себя на кухне в Казалеккьо-ди-Рено, и у меня возникло ощущение, будто кто-то другой пишет сейчас повесть моей жизни и играет со мной в кошки-мышки.

Я ждал удара, хотя и не понимал откуда.

Я ждал удара.

2.15. Удар

Много лет назад, в 1999 году, я получил серьезную травму – ожог кожи, провел в больнице два с половиной месяца и, когда выписался, с трудом стоял на ногах; на теле оставались открытые раны – участки без кожи. Боль не отпускала меня.

Помимо этого, тогда же у отца обнаружили опухоль, которая, как вскоре выяснилось, не поддается лечению. С каждым днем ему становилось хуже.

И мы все это понимали.

А потом в один прекрасный день я упал с лестницы. И описал это в своем романе «Ожоговое отделение».

Это финальная сцена романа. Последний абзац выглядит так:

«Я упал с лестницы. Я был в домашних шлепанцах, поскользнулся и ударился о ступеньки локтями и ягодицами. Удар в правый локоть и в ягодицу пришелся как раз в места ожогов – боль невыносимая. Но, когда падаешь с лестницы, хуже всего даже не сам удар, причиняющий боль. Хуже всего то, что еще в воздухе, летя ногами вперед, ты осознаешь, что удара не избежать, и до него считаные мгновения».

2.16. Российское телевидение

Меня отыскало российское телевидение: телекомпания «РТ ТВ» хотела сделать обо мне документальный фильм.

Сейчас не самый подходящий момент, ответил я им, чтобы ехать из Москвы в Казалеккьо-ди-Рено и снимать обо мне документальный фильм.

Но они, по всей видимости, отступать не собирались и прислали мне вопросы.

Вопросы, на которые мне приходилось отвечать: «Я не знаю».

Например, они спрашивали меня, как долго продлятся санкции.

Меня так и подмывало ответить: «Откуда я могу знать, как долго продлятся санкции?» – но я сдержался и ответил просто: «Не знаю».

Я написал им, что на их месте я бы никуда не ехал.

Потому что на все вопросы, которые они мне задавали, я отвечал: «Не знаю».

И что, пожалуй, это будет нелучший документальный фильм, если в кадре появится ученый муж, который только и повторяет: «Не знаю».

Даже если это будет выглядеть оригинально.

Никогда не видел документального фильма, в котором на все вопросы человек отвечал бы «не знаю».

Приезжать в Казалеккьо-ди-Рено я им не советовал.

Но написал, что хотел бы сказать одну вещь.

В это тяжелое время, хотелось мне сказать, единственное, что помогало мне держаться, это та реакция, которую вызвала в Италии отмена четырех моих лекций в миланском университете Бикокка.

Я получил сотни приглашений рассказать о Достоевском из университетов, театров, библиотек и книжных магазинов и именно этим собираюсь заняться.

Четыре моих несостоявшихся появления в Бикокке превратятся в сорок четыре выступления по всей Италии, и они уже проводятся.

И это небольшое происшествие только подтверждает то, что всегда хорошо знали в России: литература сильнее любой цензуры.

2.17. Холод

Она была холодной – зима 2022 года.

В 22-м году, отправляясь кататься на велосипеде, я до апреля не снимал перчаток.

А таким людям, как я, посвятившим свою жизнь русской литературе, взращенным русской литературой, было вдвойне холоднее.

Все, что исходило из России, включая искусство, литературу, живопись, кино, театр, музыку и балет, следовало отодвинуть куда подальше, свести на нет.

Пусть это покажется преувеличением, но для меня это было все равно что свести на нет наши жизни. Отодвинуть их куда подальше.

Благодаря цензуре я тоже внес свой вклад в общественную дискуссию, получив возможность неоднократно выступать публично и встречаться с многочисленными почитателями русской литературы. Многие из них были очень подавлены. В те дни было больно слушать радио, смотреть телевизор, читать газеты.

«Как бы ни было, грамотному русскому человеку – это я знаю определенно – было б холоднее и пустыннее на свете, если б поэзия Иосифа Бродского по какой-нибудь причине не существовала».

Вот так.

Хочется сказать, что мы, почитатели русской литературы, оказались на грани такого холода, такого одиночества, которые по сравнению с ужасами политической ситуации выглядели, конечно, пустяками, но в масштабах наших жизней оборачивались катастрофой.

В первых числах апреля украинская труппа должна была ставить в Виченце «Лебединое озеро», но в последний момент министерство культуры Украины запретило этот балет.

В Виченце.

На