Невероятная жизнь Анны Ахматовой. Мы и Анна Ахматова - Паоло Нори

Он имел наглость родиться в России и заслужил, чтобы его стерли из памяти. Чтобы не нагнетать.

Мой друг Андреа Моро, проректор Павийского университета, пишет мне прямо во время прямого эфира, что я могу прочитать у них тот курс лекций, от которого отказались в университете Бикокка.

Я благодарю его и говорю: «Посмотрим».

На следующий день я приезжаю утром на вокзал, чтобы вернуться в Милан, и без пяти минут восемь получаю сообщение от Антонио Фуничелло.

Антонио Фуничелло следит за мной в Твиттере[7] не первый год, я знаю его аватар – символ, который он использует в Интернете.

Он пишет, что он глава кабинета министров, и спрашивает, может ли он мне позвонить.

Я принимаю это за шутку, но соглашаюсь на звонок. Он звонит мне, подтверждает, что он глава кабинета министров, и говорит, что его работодатель очень недоволен тем, что мои лекции подвергаются цензуре. Фуничелло обещает, что в течение дня мне позвонит министр университетов и научных исследований.

И я думаю, что, наверное, это не шутка.

И действительно, незадолго до обеда, когда я уже приехал в Монцу, мне позвонила министр университетов и научных исследований.

В тот день телефон у меня трезвонил не переставая.

Утром я приезжаю на лекции и отключаю мобильный.

Когда выхожу через три часа, читаю сообщение: меня просят выступить на «Радио 3» в программе «Фаренгейт» вместе с проректором Бикокки. Пишу, что не смогу, потому что после обеда занят.

У меня действительно назначена встреча – я обещал своему другу Клаудио Сфорце сходить на матч «Монца» – «Парма», проходивший на стадионе «Бриантео» в Монце.

И пока мы едем в машине, я просто даю интервью Аннализе Куццокреа, которая, как и я, изучала филологию и обожает литературу. Она хороший человек, у нее замечательный сын, и я ей доверяю.

После чего иду смотреть, как играет «Парма». Сыграли вничью.

Франко Васкес забил незабываемый гол.

Можете посмотреть игру «Монца» – «Парма», это было 2 марта 2022 года. Все это не имело бы к нашей истории никакого отношения, если бы Франко Васкес не был поэтом, как и Анна Ахматова.

2.11. Три раза

У ведьмы, которой суждено стать его женой, Гумилёв просит руки трижды, два раза она отказывает.

Однажды в 1909 году, когда они ехали в одесском трамвае, он спросил: «Вы меня любите?»

«Не люблю, – ответила она, – но считаю вас выдающимся человеком».

Гумилёв улыбнулся и спросил: «Как Будда или Магомет?»

Говорят, Гумилёв трижды пытался покончить с собой, когда Анна ему отказывала.

В последний раз это произошло в Париже: он пытался отравиться, ему стало плохо, его нашли в Булонском лесу.

И наконец, в ноябре 1910[8] года с третьей попытки – как в русских сказках, где приходится все делать три раза, чтобы добиться своего, – Анна соглашается.

В письме зятю она напишет: «Я выхожу замуж за друга моей юности Николая Степановича Гумилёва. Он любит меня уже три года, и я верю, что моя судьба быть его женой. Люблю ли я его, не знаю, но кажется мне, что люблю».

2.12. Как они собираются это делать?

Мне становится известно, что проректор университета Бикокка, пока я смотрел матч «Монца» – «Парма», заявил по радио, что они не собирались запрещать лекции по Достоевскому, нет – они просто хотели расширить курс и включить в него также украинских авторов. Соответственно, я пишу ректору, что этим заявлением они освобождают меня от взятых на себя обязательств, потому что я не знаю украинского языка и не могу читать лекции о писателях, с которыми не знаком и которых не читал в оригинале.

И потом начинается какая-то свистопляска.

Кто только меня не приглашает!

Мне пишут из Китая и США, из ЮНЕСКО, из Персии, Болгарии, Колумбии и России.

Между тем в Италии и в целом на Западе под запрет попадают конференции, выставки, кинопоказы, концерты. И мне приходит на память сцена из «Войны и мира» Толстого, в которой один из главных героев, Пьер Безухов, русский, попавший в плен к французам во время наполеоновской кампании, сидит в оцеплении, смотрит на звездное небо и внезапно взрывается смехом.

Смеется он громко и долго.

Его рассмешила одна мысль: «В плену держат меня. Кого меня? Меня? Меня – мою бессмертную душу!»

С русской литературой то же самое. Как они собираются удерживать ее в плену?

Много лет назад в Москве мне пришлось переезжать с окраины в центр, в один знаменитый дом в нескольких минутах ходьбы от Кремля, где в свое время жила дочь Сталина.

Моя преподавательница русского языка сказала, что этот дом описан в повести Юрия Трифонова «Дом на набережной», и спросила, читал ли я ее.

– Нет, – ответил я и, в свою очередь, спросил: – А вы читали?

– Конечно читала, – сказала она, – она же была запрещена.

В Советской России запрещенная литература расходилась намного лучше, чем разрешенная, рукописи перепечатывали на машинке и передавали из рук в руки, так что самые знаковые из них, такие как «Мастер и Маргарита» Булгакова, «Реквием» Анны Ахматовой или «Москва – Петушки» Венедикта Ерофеева, попадали к читателю еще до того, как были опубликованы.

История ахматовского «Реквиема» уникальна. Одного мужа Анны Ахматовой расстреляли, другого арестовали – как и ее сына, и она подолгу простаивала в очередях перед ленинградской тюрьмой «Кресты».

Однажды, вспоминала Ахматова, «стоящая за мной женщина с голубыми губами, которая, конечно, никогда в жизни не слыхала моего имени, очнулась от свойственного нам всем оцепенения и спросила меня на ухо (там все говорили шепотом): «А это вы можете описать?» И я сказала: «Могу». Тогда что-то вроде улыбки скользнуло по тому, что некогда было ее лицом».

И Ахматова начинает писать, вернее, обдумывать «Реквием». Записывать она не решается, потому что боится, что «Реквием» могут изъять.

Поэтому она обращается за помощью к друзьям.

Одним из таких друзей была Лидия Чуковская, описавшая, как это происходило: «Анна Андреевна, навещая меня, читала мне стихи из „Реквиема“ тоже шепотом, а у себя в Фонтанном Доме не решалась даже на шепот; внезапно, посреди разговора, она умолкала и, показав мне глазами на потолок и стены, брала клочок бумаги и карандаш; потом громко произносила что-нибудь светское: „Хотите чаю?“ или: „вы очень загорели“, потом исписывала клочок быстрым почерком и протягивала мне. Я прочитывала стихи и, запомнив, молча возвращала их ей. „Нынче такая ранняя осень“, – громко говорила Анна Андреевна и, чиркнув спичкой, сжигала бумагу над пепельницей. Это был